Сталь остается

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Знак, которого ждал Полтар, был ниспослан ему в Жирную ночь, ночь надевания и снимания масок, ночь Инпрпрала Ходячего, когда холод бьет не хуже клинка, когда становится ясно, что колесо времен года повернулось, неся неизбежную перемену. По-другому, наверное, и быть не могло, признал шаман, приняв мрачный символизм случившегося.

Больше всего обрадовало, что ожидание наконец закончилось.

После встречи с Келгрис он много недель наблюдал за небом, терзаемый ненавистью и мечтами о страшной мести. Небожители всегда являют свою волю тем, кто смотрит вверх, наставлял отец задолго до того, как Полтар понял, что и ему суждено со временем носить волчью мантию. Ты должен научиться заглядывать за пределы того, что большинство людей считают краем мира.

За словами в скором времени последовали дела — Олман, шаман старой закалки, полагал, что и сын, исполняя должность, будет держаться тех же убеждений. От отца Полтар научился определять сезоны и настроения Небесного Пути, распознавать его цвета и замечать искры, выбиваемые стальными подковами коня, когда Серый Хозяин поспешал из Небесного Дома на Землю и обратно. Он узнал, почему Обруч сворачивается порой в облако и прячется или, наоборот, протягивается яркой линией от горизонта к горизонту, сияя манящим блеском золота. Он постиг нрав бурь и утренней зари, познал назначение всех проносящихся через степь ветров и какие тайны они готовы раскрыть внимающим ушам. Он научился отыскивать небесное железо, определять, когда оно упадет на землю и в какое время года к нему лучше подступиться. Он запомнил имена, легенды и заклинания, а однажды, еще в юности, увидел, как его отец вызвал Такавача Многоликого с поверхности зеркала, наклоненного к темнеющему на закате восточному небу.

Зри в небо.

Шли недели, а небо не давало ответа.

А потом к нему заглянул Эргунд.

— Мой брат Эргунд? — Эгар нахмурился, не вполне понимая, в чем смысл столь неожиданного — и нежелательного — отступления. — С какой стати? Засвидетельствовать почтение? Так ведь тебе всего шестнадцать, и ты всего лишь молочница! Для него — никто.

— Для него, может, и никто, но только не для его стервозной женушки, сучки с вечно поджатыми губами. Не в том суть. — Сула переплела пальцы, до самого последнего момента занимавшиеся другим, куда более приятным делом, и откинулась назад, опустившись на его колени и предложив потрясающий вид — на ней не было ничего, кроме браслетов на щиколотках да резного ожерелья, которое Эгар сам подарил ей пару недель назад. И над всем этим великолепием личико с капризной гримаской. — Зато Эргунд прекрасно знает, что я для тебя значу! Прошел мимо и слова не сказал, будто я пустое место. Дерьмо такое, даже не взглянул. Только надулся, как будто я ему дорогу перешла.

Эгар вздохнул. Оставленный без внимания член безвольно завалился на бедро. Эгар взял лежавшую у головы фляжку с рисовым вином, отхлебнул, поморщился, проглотил.

— Он, наверное, просто ревнует. Думаю, ему за всю жизнь не довелось помять такие роскошные сиськи.

Комплимент сработал. Сула с улыбкой подалась вперед, наклонилась, покачала плечами и снова отстранилась. Как и большинство его любимиц, она отличалась пышными формами. Груди тяжело покачивались в теплом свете, исходящем от стоящей в юрте жаровни. Вытатуированная над ними змейка, казалось, сворачивалась и разворачивалась в такт движениям. Сула облизала губы.

— Да, если у жены все время рот зашит, толку от нее немного. Такая и обслужить мужика как следует не сможет. — Сула радостно захихикала. — Бьюсь об заклад, она у него и три раза за год не отсасывает.

— Строго по праздникам, — согласился Эгар, поглаживая заскорузлыми ладонями обе груди. Он потер подушечкой пальца набухшие соски, осторожно сжал их и отпустил еще один незамысловатый комплимент. — К тому же она ленива, работать не привыкла, так что и силы в пальцах, как у тебя, у нее нет.

Глаза девушки озорно блеснули. Опустив руки, она подняла ослабший член и начала медленно его обрабатывать — вверх-вниз, вверх-вниз. Результат не заставил себя ждать — через несколько секунд ослабевший было воин вытянулся в полный рост. Сула, ощутив пробудившуюся силу, усмехнулась, наклонилась и легко коснулась налитой грудью сначала головки, а потом и лица. Эгар потянулся за манящим плодом, вывернув шею, ухватил сосок губами, жадно втянул, потом обхватил плутовку за бедра. Она резко отстранилась и покачала головой.

— Ну уж нет. Всему свой черед. Удовольствия на пару минут мне не надо — на это любой пьяный гуртовщик способен. Я тут не для того, чтобы ты получил, что надо, и смылся. Будешь лежать и делать, что я скажу, вождь. Я, — она задвигалась медленно, покачиваясь, — выжму из тебя все, до капли. Выдою досуха, как свою буйволицу. А потом посмотрим, что ты сможешь сделать для меня.

Эгар усмехнулся.

— Попробуй, но что дашь, то и получишь. Ты у меня будешь выть, как степная лисица.

Сула оторвалась на секунду от дела, подняла руку и пошлепала себя по губам.

— Да-да, конечно. Разговоры, разговоры. Все вы, мужики, одинаковы. Что вождь племени, что мальчишка-пастушок — разницы никакой, только языком треплете.

Эгар скользнул многозначительным взглядом по роскошной юрте с богатыми гобеленами, коврами и жаровней в углу.

— Ну, я бы сказал, баловаться с пастушками на траве в такое время года холодновато будет. Вот тебе одна большая разница.

Тень тучкой скользнула по лицу Сулы, легкое напряжение заострило черты, руки сбились с рабочего ритма. Она еще не знала вождя настолько хорошо, чтобы угадывать его настроение, отличать грубоватый юмор от подлинного неудовольствия, сердитое кряхтение от ухмылки. Ему пришлось выдавить улыбку и показать язык, разыграть из себя шута, чтобы она смягчилась и расслабилась.

В конце концов, напомнил себе он, какие б ни были сиськи да пальчики, а обслуживает тебя, вождь, всего лишь похабная девчонка-молочница.

От этой мысли почему-то повеяло печалью. Да, Сула шикарная бабенка, все при ней, толк в постельных утехах знает да к тому ж веселая и делу отдается самозабвенно. Но потом, потом…

Потом, когда они лежали, склеившись потными телами, неумолимая истина предстала перед ним во всей неопровержимой ясности. Сула вдвое моложе, годится ему в дочери, она нигде не была, ничего не видела, ничего не знает, кроме степи и большого неба над ней, и, в сущности, вполне согласна, чтобы так все и оставалось. О чем с ней говорить? О буйволах да постельных забавах? Перетирать местные сплетни да перемывать косточки ее многочисленным родственникам?

Она ведь даже читать не умеет. И — он попробовал однажды затронуть эту тему — учиться не слишком-то хочет.

А ты что, рассчитывал на грудастую да начитанную? Какую-нибудь ихелтетскую куртизанку с астролябией на балконе и иллюстрированным фолиантом «Сказаний о мужчине и женщине» на столике у кровати?

Или, может, еще на одну Имрану?

Да пошло́ оно!

Да, пошло́.

Ты можешь, когда закончатся церемонии, взять Сулу в Ишлин-Ичан. Ей это понравится, пройтись по лавкам на центральной улице с кошельком вождя в своем полном распоряжении. А ты будешь купаться в отраженных лучах ее щенячьей радости, когда она начнет скупать все подряд и называть это счастьем.

А пока она доставляла ему другую радость — жар оргазма пульсировал и бурлил в чреслах, движения пальцев становились все короче и резче, в ушах звучали его собственные стоны и хрипы, мысли растворялись в нарастающем желании экстаза и разрядки.

Ну же, вождь, что в этом плохого? Нетерпеливый поток пошел по пульсирующему руслу члена и выплеснулся горячей соленой струей ей в руки, и Сула закудахтала, размазывая белок по горлу, грудям, животу одной рукой и продолжая качать другой. Разве бывает лучше?

— Ты, похоже, чем-то озабочен, Эргунд.

— Да, я…

Полтар подавил вздох. Эргунд нравился ему не больше, чем остальные братья вождя, но они были влиятельны, и им приходилось угождать, тем более после столкновения с Эгаром, открыто продемонстрировавшим разрыв с традициями и ступившим на путь богохульства. Эргунд, по крайней мере, сохранял толику уважения.

Шаман отложил фленшерный нож, кивнул прислужнику, чтобы тот продолжил работу, и вытер руки тряпицей. Потом указал гостю на занавешенную нишу в углу юрты.

— Пройдем туда. Могу уделить тебе несколько минут. Скоро начало церемоний, нужно приготовиться. Что тебе?

— Я… уф… — Эргунд прочистил горло. — Я видел сон. Прошлой ночью.

На сей раз сдержать вздох не получилось. Полтар чуть не закатил глаза. Через пару часов ему предстояло выйти под холодный северный ветер и прыгать шутом, обмазавшись бычьим жиром, в волчьей шкуре и маске Инпрпрала, весившей не меньше боевого топора. Ему предстояло вопить и скрежетать зубами, убегать от детишек и подвергнуться церемониальному изгнанию, а потом отсиживаться не меньше часа на холоде, пока празднующие соплеменники не напьются настолько, что никто не заметит, как он вернется и проскользнет в свою юрту.

Конечно, во времена отца шаман простаивал на ступеньках всю ночь. Но тогда он пользовался всеобщим уважением. Тогда те самые детишки, что изгоняли Инпрпрала из лагеря, приносили шаману пищу, вино и одеяла, дабы облегчить ночное бдение. А следом за ними приходили молодые воины, робко испрашивавшие совета, как привлечь внимание той или иной девчонки, как сторговать коня или меч, как уладить какой-нибудь спорный вопрос чести или исполнить правильно ритуал.

Но Олган давно ушел по Небесному Пути, а прежнего уважения нет и не будет. Бди хоть всю ночь — если кто и появится, то какой-нибудь забредший отлить пьянчужка, и дождешься от него лишь бессвязного пьяного откровения. После возвращения Эгара с юга старых традиций уже никто не придерживался. Не осталось ни чести, ни обычаев, ни уважения. Ишлин-Ичан манил и дразнил, молодые люди часто бывали там, а девчонки в поселке вели себя как шлюхи. Никто не желал искать совета у шамана; люди с бо́льшим интересом слушали сказки про юг от побывавших там скаранаков, как будто поездка за горизонт и оттуда считалась уже каким-то достижением.

И вот теперь жалкому недотепе захотелось поговорить о своих снах.

Полтар усадил гостя, задернул штору и сел сам, всем видом изобразив готовность терпеливо слушать.

— Сны есть путь к высотам, с коих открываются далекие дали, — устало начал он. — Однако не все предстает перед нами в истинном виде. Скала может показаться лошадью и всадником, река — стеклянными бусинками. Скажи, что ты видел.

— Это было за стоянкой. Ночью. — Эргунд явно чувствовал себя не в своей тарелке. Полтар знал, что брат вождя — человек простоватый, прагматичный, занимавшийся только скотом и ничего в своей жизни менять не собиравшийся. — Вышел я, ну… отлить. Погода стояла теплая, вроде как весной или, может, даже летом. Я и вышел-то босой. Ну вот. Шел я, шел, пока не нашел хорошее местечко.

— Хорошее местечко, чтобы отлить?

— Ну да, вроде бы так. А потом обернулся, смотрю — огней нет, и даже отсветов на небе не видно. Небо было облачное, так и что и Обруча не видать. И ветер холодный дует и дует, прямо свистит в ушах. А в траве что-то, и оно за мной наблюдает.

— Наблюдает?

— Я вроде как почувствовал, что кто-то смотрит. Сначала ничего, даже внимания не обратил — у меня ж с собой нож. И еще я почему-то решил, что это волк, а они человека не тронут, если только сильно не оголодают, когда год плохой. — Эргунд опустил глаза и повернул вверх ладонями руки, словно пытаясь что-то на них прочесть. — Потом я его увидел. Увидел глаза в темноте, и точно, как и думал, глаза были волчьи, только как-то уж больно высоко над травой, футов на пять от земли. — Он поежился. Попытался — весьма неубедительно — выдавить улыбку. — В жизни такого волчару не видывал.

Полтар хмыкнул. В степи, если верить рассказам, чего только не встретишь: от шакалов до пауков размером с коня. Так что громадный волк — не большая диковинка.

— Ну, я начинаю немножко беспокоиться. Вытаскиваю нож, отступаю, и тут это… выходит из темноты и прямиком ко мне.

— И что это было? Волк?

— Он самый. То есть… Нет… — Эргунд замялся. — Ну, выглядело оно как волк. Даже, думаю, волчица. Но шла она ко мне на задних лапах! Как дрессированные собаки в Ишлин-Ичане. Ну те, которых обучают просить подаяние. Только куда здоровей. Ростом с человека.

— Волк на тебя напал?

Эргунд покачал головой.

— Нет. Он со мной заговорил. То есть рот вроде бы и не открывался, но я слышал его голос в голове. Такое тихое ворчание. Как сейчас вижу, стоит передо мной на задних лапах, а передние протягивает, будто хочет, чтобы я их взял. Стоит и пялится мне в глаза. Близко. Я даже запах его чувствовал. Так близко, что он, если б захотел, мог меня облизать, будь оно неладно.

— Итак, что же он сказал?

— Сказал, чтоб я пошел к тебе. Мол, ты ждешь послания.

По спине пополз холодок. Полтар невольно поежился.

— Он назвал мое имя?

— Да. Сказал, что знает тебя, что ты ждешь второго послания.

Слова Келгрис там, в тесной комнатушке наверху. Слова из горла мертвой девки. «Я доставила послание от моего брата Хойрана, того самого, которого вы называете Уранном. И послание это таково: жди и смотри». Полтару вспомнилось все: и тягучий, ленивый тон того голоса, и обжигающая боль, когда лопнул сдавленный член, и ощущение полного бессилия. Воспоминание отдалось необъяснимым шевелением в паху.

Он облизал губы.

— Что ж, передай мне послание.

Эргунд снова опустил голову.

— Он сказал…

Силы как будто покинули кочевника, воздух вышел беззвучно. В груди у Полтара медленно застучало, но он стиснул зубы и ждал. Эргунд поднял наконец глаза, и теперь его лицо исказила страдальческая гримаса.

— Он сказал, что время моего брата как вождя племени пришло и ушло, — пробормотал скотовод.

Молчание тончайшей муслиновой накидкой опустилось на всех, кто был в алькове, и даже, наверное, за шторой. Полтар чувствовал, как оно растекается по венам, откладывается в ушах, вытесняет все прочее, заурядное и обыденное.

Он сидел, не шелохнувшись.

Гость открыл было рот, однако шаман остановил его коротким жестом и, поднявшись, вышел из ниши. Прислужник повернулся и тут же, увидев окаменевшее лицо Полтара, отложил инструмент.

— Хозяин?

— Нож, по-моему, затупился. Надо поточить. Сходи-ка к кузнецу Намдралу. Пусть займется. А еще лучше, пусть поищет для нас пару новых лезвий да и заточит их при тебе. Скажи, я рассчитаюсь с ним после обряда.

Прислужник нахмурился. Нож был остер, и оба это знали. А новые лезвия стоили недешево. Но спорить с Полтаром, как и ожидать объяснений, бессмысленно, а потому прислужник лишь послушно склонил голову.

— Как пожелаете, хозяин.

Полтар проводил его взглядом и, убедившись, что прислужник направился в нужном направлении, запахнул поплотнее занавесь и вернулся в альков. Брат вождя как раз вставал с лавки.

— Куда ты?

— Я… не надо было мне приходить. Это Грелла уговорила, сказала, мол, ты знаешь, что делать.

— Верно. Твоя жена права. Я знаю.

— Ну и?.. — скорчил гримасу Эргунд. — Что? Это все-таки было во сне?

— А тебе как кажется?

— Вроде бы так. Будто во сне…

— Но?

— Но… — Эргунд потряс головой, как буйвол, лишь наполовину оглушенный неопытным мясником. — Когда я проснулся, то увидел, что к ступням прилепилась трава. Она еще даже была сырая. Как будто я и впрямь выходил.

— Ты выходил, Эргунд.

— В такой-то холод? — Скотовод фыркнул, здравый смысл пробивался из-под пресса суеверного страха. — Да еще босиком? Ну уж нет. Я бы ноги обморозил. И пальцы бы уже почернели.

Полтар заставил его сесть, сам остался стоять.

— Мир сновидений не есть этот мир, — заговорил он монотонным, усыпляющим голосом. — Сюда доносится лишь эхо, сам же он пребывает в потусторонности. Там свои времена года, свои природные законы. Ты попал туда, чему свидетельством трава на твоих ногах. Таким образом Небожители показали, что сон твой реален. Внемли предупреждению со всей серьезностью. Жена твоя поступила разумно, отправив тебя ко мне. Этой дорогой мы пойдем вместе.

— А как же волк? Волк на задних лапах? Может, то был демон, посланный искушать меня? Сеять раздор в клане?

Полтар кивнул, как бы соглашаясь с выставленным аргументом, и принял задумчивый вид.

— Верно говоришь. Но демонам не дано перечить воле Небожителей. Если в потусторонний мир тебя увлек демон, то сделано это было с благословения Небесного Дома.

Ему вдруг вспомнилась, что сказал однажды отец, когда они вместе несли ночное бдение. Дело было весной, а чуть раньше, зимой, от чахотки умерла мать, после чего Олгар переменился самым неожиданным и до сих пор необъяснимым образом.

— Простые люди, Полтар, различают богов и демонов, однако проводить такое различие есть невежество. Когда высшие силы исполняют нашу волю, мы поклоняемся им, как богам, когда же их поступки расходятся с нашими желаниями, когда они рушат наши планы и пренебрегают нами, мы ненавидим и страшимся их, как демонов. Они те же самые создания, те же исковерканные нечеловеческие твари. Путь шамана есть путь переговоров, не более того. Мы строим отношения с высшими силами так, чтобы они приносили нам скорее пользу, чем вред. Большего мы сделать не можем. — И, бросив виноватый взгляд по сторонам, быстро добавил: — Никогда и ни с кем не говори так. Люди еще не готовы принять и вынести эту правду, хотя порой мне кажется, что ноша сия по плечу женщинам.

Он вновь замолчал и погрузился в невеселые думы, неотрывно глядя в огонь и слушая непрерывный шорох степного ветра. Больше этой темы Олгар не касался.

— Так ты и впрямь веришь, что Небесный Дом ополчился против моего брата? — неуверенно спросил Эргунд.

Шаман осторожно опустился на лавку и, наклонившись к гостю, негромко сказал:

— А что ты сам думаешь? Что говорит тебе совесть?

— Я… Грелла говорит… — Он помолчал, рассматривая ладони, потом вдруг вскинул голову. Глаза недобро блеснули. — Да чтоб ему пусто было! Не так Эгар себя ведет, как положено вождю. Я, когда шел сюда, заметил у его юрты ту сучку, Сулу. Сколько ей, пятнадцать? И чем он с такой может заниматься?

— Думаю, ответ известен и без шамана, — сухо ответил Полтар.

Эргунд как будто не слышал.

— Все закончится так же, как и с остальными. Через пару месяцев она ему надоест, и Эгар ее бросит. А будет ребенок, так воспользуется своим положением, выделит что-нибудь из общего стада, а сам перекинется на другую сисястую дурочку.

Он осекся, сдерживая себя, встал и даже прошелся по крохотной нише.

— Что ж, если Эгар сам себе могилу роет, я ему мешать не стану. Это на юге священники суют нос в чужую жизнь, не дают человеку и яйца почесать. Дело не только в Эгаре — пусть живет, как хочет, — но ведь сегодня Жирная ночь. Ритуал есть ритуал. Ему надо быть с народом, на виду, показывать пример. Учить ребятишек готовиться к холодам. Проверять маски. А не…

— А не тереться у шлюхи между ногами.

Эргунд коротко хохотнул.

— Верно. Получается Жирная ночь наоборот.

— Да, твой брат пренебрегает своими обязанностями, — посерьезнел Полтар. — Не каждый мужчина рожден быть вождем, здесь стыдиться нечего. Но долг племени в том и состоит, чтобы вручать власть тем, кто способен ее нести.

Эргунд бросил взгляд на шамана и тут же отвел глаза.

— Я власти не хочу, — торопливо сказал он. — Я не из таких…

— Знаю, знаю, — успокоил его Полтар. — Ты всегда довольствовался тем, что ходил за стадами и заботился о семье. — Да пресмыкался перед своей вечно всем недовольной бабой. — На совете твой голос слышен, только когда в том есть необходимость, в чужие дела не встреваешь. Ты из тех, кто сознает свои силы и идет путем, назначенным сверху. Именно поэтому тебе идеально подходит роль посредника. Понимаешь?

Эргунд уперся в него тяжелым взглядом.

— Совсем не понимаю.

— Тогда слушай. — Шаман постарался не дать воли нарастающему ощущению величия и судьбоносности момента, сознавая, что должен действовать сейчас с особой осторожностью. — Предположим, с таким рассказом пришел бы ко мне кто-то из твоих братьев, Алраг или, скажем, Гант. Передо мной встал бы вопрос, правда ли то, что он говорит, или…

— Мои братья не лгут!

— Конечно, конечно. Ты не так меня понял. Я употребляю слово «правда» в ином смысле. Действительно ли их послали Небожители? Алраг, конечно, человек достойный, но ни для кого не секрет, что он всегда хотел быть вождем. Гант, подобно тебе, сомневается в способности Эгара управлять кланом, но ему недостает твоей осмотрительности. Он всегда высказывается напрямую. Кое-кто может подумать, что Гант просто завидует.

— На бабий язык уздечку не накинешь, — проворчал Эргунд.

— Факт остается фактом: они оба, и Гант, и Алраг, могут увидеть такой сон только потому, что он выражает их личные желания. Про тебя подобного никто не скажет. Тебе не нужно ничего, кроме того, что идет во благо Скаранаку. Именно через таких, как ты, Небожители чаще всего и говорят с нами.

Некоторое время Эргунд сидел, опустив голову. Может быть, взвешивал сказанное шаманом, может, просто свыкался с мыслью, что степной волк вышел из темноты, чтобы найти его. Когда скотовод наконец заговорил, голос его немного дрожал.

— И что мы теперь будем делать?

— Пока ничего. — Полтару пришлось постараться, чтобы не выдать охвативших его чувств. — Если и впрямь такова воля Небожителей, будут и другие знаки. Есть кое-какие ритуалы, но они требуют подготовки. Ты рассказывал кому-нибудь обо всем этом?

— Только Грелле.

— Хорошо. — На самом деле, конечно, плохо, ибо полагаться на Греллу можно было примерно так же, как на дым от костра. Хотя одно Полтар знал наверняка: теплых чувств к Эгару она не питает. — Пусть все так и остается. Поговорим после Жирной ночи. А пока послужим Небесному Дому нашим молчанием.

Позднее, когда дети отпугнули Инпрпрала намазанными жиром физиономиями и полувосторженными, полуиспуганными криками, когда они прогнали ледяного демона от большого праздничного костра в тень и хлад, откуда он и явился, когда все это закончилось и скаранаки перешли к выпивке, песням и посиделкам у костра…

…вот тогда Полтар выбрался далеко в степь, сел на пронизывающем ветру и оставался там так долго, как никогда за все прошлые годы, обхватив себя руками, дрожа под старой волчьей накидкой, бормоча под нос заклинания…

Шаман ждал.

Она пришла — из холода, тьмы, ветра и высокой травы. Бледное мерцание Обруча пробилось сквозь тучи и коснулось ее.

С горящими глазами, со свисающим между острых клыков языком, неуверенно ступая на задних лапах, она явилась ему в облике волчицы, как в Ишлин-Ичане под маской шлюхи.

Она молчала. За нее говорил ветер.

Шаман поднялся, позабыв и о пробравшемся в кости холоде, и об обмороженном лице, и пошел к ней, как мужчина к брачному ложу.