Сталь остается

ГЛАВА ПЯТАЯ

— В том месте, где стремящаяся на запад река Трель разделяется на рукава, режущие мягкий суглинок береговой равнины Наома, будто линии судьбы на ладони человека, где море теряет силу, разливаясь по болотам и топям, и уже не угрожает возведенным человеческими руками сооружениям, один из далеких предков Грейса Милакара, известного также под прозвищем Дар Небесный, открыл для себя стратегическую истину: построенный в таком лабиринте город станет чем-то вроде крепости. Мало того, будучи по натуре человеком скромным и изобретательным, этот патриарх рода Милакаров не только осуществил задумку и основал поселение, добраться до которого можно было только с помощью местных проводников, но и отказался от права дать ему свое имя, а вместо того назвал Тре-а-лахайном, от старомирликского лахайнир — благословенное прибежище. Присущая человеческому языку леность вскоре породила современный вариант — Трилейн. Со временем дерево сменил камень, грязные улочки обрели мостовые, дома и башни вознеслись над равниной, став городом, который мы все знаем и любим, а свет его, видимый за полный день пути, сделался маяком для судов и караван-сараев. Давняя история основания города позабылась, а клан Милакаров, как ни грустно, встал в один ряд с прочими…

Такими словами закончил Грейс повествование, подкрепленное если не силой фактических доказательств, то по крайней мере страстью рассказчика. Не у многих достало бы дерзости открыто назвать его лжецом и уж тем более бросить такое обвинение за обеденным столом в его собственном доме.

Стоявший у завешенного парчой входа Рингил усмехнулся.

— Давненько ты ковыряешься в грязи, — громко протянул он. — А посвежей ничего не найдется, Грейс?

Разговор в освещаемой свечами столовой смолк с быстротой соскальзывающих в вечность последних песчинок в песочных часах. Холодный свет Обруча сочился в наступившую тишину через неплотно зашторенные окна на дальней стене. Взгляды собравшейся за овальным столом компании устремились к незнакомцу, заметались. Некоторые оглядывались, руки других, облаченных в богатые одежды, вцепились в спинки стульев — ножки царапнули пол, мягко зашуршали платья. На миг выражение покоя и уверенности соскользнуло с самодовольных упитанных лиц. Рты открылись, глаза вытаращились. Сидевший на корточках справа от Милакара юнец моргнул растерянно и тут же сжал рукоять засунутого за пояс восемнадцатидюймового мачете.

Рингил поймал его взгляд и задержал на секунду — уже не ухмыляясь.

Милакар цокнул языком. Звук получился похожим на поцелуй. Мальчишка убрал руку.

— Привет, Гил. Слышал, ты вернулся.

— Правильно слышал. — Рингил перевел взгляд со слуги на хозяина. — Вижу, ты, как всегда, в курсе дел.

Стройностью Милакар не отличался и прежде, росту в нем тоже не добавилось — вопреки притязаниям на кровное родство с Наомом он был невысок, — но если эти параметры не изменились, то не иссякла в нем и та внутренняя энергия, та мускульная сила, что ощущалась даже тогда, когда он сидел. Глядя на Милакара, каждый понимал — ему не надо много времени, чтобы вскочить, принять стойку уличного бойца, выставить кулачищи и выбить дерьмо из любого, кто напрашивается на неприятности.

Пока он лишь насупил брови и большим и средним пальцами потер подбородок. Затем прищурился, и морщинки разбежались улыбкой, которая, однако, так и не тронула губ. Глубокие, бархатно-голубые, словно тронутое солнцем море у мыса Ланатрей, глаза ожили, отражая колеблющийся свет. Взгляды встретились, и губы Милакара шевельнулись, произнеся неслышно что-то, предназначенное для одного лишь Рингила.

Напряжение схлынуло.

Вслед за Рингилом прибыл, сопя от усердия, раскрасневшийся привратник, заботам которого гость вверил меч и плащ. Был он человеком далеко не молодым, и забег по лестнице и длинному коридору за быстроногим гостем дался ему тяжело.

— Уф… Его светлость мастер Рингил из Эскиат-Филдс. Полноправный рыцарь Трилейна…

— Да-да, Куон, благодарю, — язвительно перебил его Грейс. — Мастер Рингил уже и сам представился, можешь идти.

— Да, ваша честь. — Привратник метнул в гостя неприязненный взгляд. — Спасибо, ваша честь.

— И вот что еще, Куон. В следующий раз постарайся не отставать от незнакомых посетителей. Мало ли кого занесет; и наемный убийца может зайти.

— Да, ваша честь, конечно. Я постараюсь, ваша честь. Больше такого не повторится…

Милакар махнул рукой. Куон удалился, раскланиваясь и ломая руки. В душе колыхнулось сочувствие, но Рингил решительно, как упавший из трубки уголек, растоптал это чувство в зародыше. Не время для сантиментов. Он прошел в комнату, чувствуя на себе липкий взгляд мальчишки с мачете за поясом.

— Ты ведь не наемный убийца, а, Гил?

— Сегодня — нет.

— Хорошо. Потому что ты, кажется, оставил где-то свой большой меч. — Милакар деликатно помолчал. — Если, конечно, он все еще с тобой. Тот самый меч.

Рингил подошел к столу, ухмыльнулся и отвесил хозяину поклон.

— Меч со мной. И короче не стал.

Кое-кто из собравшихся негодующе заворчал, кто-то возмущенно крякнул. Рингил прошелся взглядом по лицам.

— Прошу извинить. И где только мои манеры? Добрый вечер, господа. Дамы. — Последних, строго говоря, в комнате не было. Все присутствующие женщины были из разряда платных особ. Он оглядел их, выбрал наугад одну и обратился уже к ней. — Что хорошего, госпожа?

Шокированная шлюха раскрыла фиолетовые губы и уставилась на него в совершенном недоумении. Рингил терпеливо улыбнулся. Женщина беспомощно оглянулась в надежде на помощь и поддержку кого-то из клиентов, но на выручку никто не спешил.

— У нас тут все хорошее, Гил. — Если кого-то из честной компании и задел тот факт, что гость обратился в первую очередь к потаскухе, а не к особам более достойным, то Милакара выходка старинного приятеля не тронула совершенно. — Потому что за все плачу я. И кстати, почему бы тебе не попробовать сердце пумы? Вон там, на желтом блюде. Исключительно вкусно в ихелтетском маринаде. Вряд ли тебе в последние годы доводилось угощаться чем-то подобным в своей глуши.

— Ты прав, не доводилось. У крестьян только баранина да волчатина. — Рингил наклонился и ухватил с тарелки изрядный кусок мяса. Капельки жира, стекая с пальцев, падали на стол. Откусив, он неспешно пережевал и одобрительно кивнул. — Что ж, для борделя совсем неплохо.

Ропоток недовольства обежал стол. Кто-то вскочил. Не старше сорока, физиономия бородатая и не такая перекормленная, как другие. Под модным в здешних местах пурпурном с золотом наряде крепкая фигура, на которой, похоже, еще не все затекло жиром. Пальцы сжали рукоять кинжала, оставленного без внимания бдительным привратником. Рингил успел заметить золотую печатку с эмблемой болотной ромашки.

— Это возмутительно! Я не позволю какому-то Эскиату безнаказанно оскорблять присутствующих! Требую…

— Не люблю, когда меня так называют, — сказал, не переставая жевать, Рингил. — Пусть будет мастер Рингил, ладно?

— Вам требуется преподать урок…

— Сядь.

Если он и повысил голос, то лишь на самую малость, зато взгляд ожег хлыстом. Глаза встретились, полыхнули, и верзила дрогнул. Такое же предупреждение получил и юнец с мачете, только теперь предостережение пришлось подкрепить словесной угрозой — на случай, если противник пьян и не понял, что именно обещает взгляд Рингила.

Верзила сел.

— Ты бы тоже сел, Гил, — мягко предложил Грейс. — У нас здесь стоя не едят. Это грубо и неприлично.

Рингил облизал пальцы.

— Знаю. — Он еще раз прошел взглядом по собравшимся. — Кто-нибудь освободит место?

Милакар кивнул сидевшей поблизости шлюхе. Женщина проворно поднялась и, не говоря ни слова, отступила к зашторенному алькову, где и осталась стоять, скромно опустив руки и слегка выгнув обтянутое муслином бедро, чтобы гости могли по достоинству оценить предлагаемые формы.

Обойдя стол, Рингил остановился у освободившегося места, кивнул женщине у окна и сел. Бархатная подбивка сохранила тепло ее задницы, и оно непрошено просочилось через ткань штанов. Соседи справа и слева старательно отводили глаза. Пришлось напрячься, чтобы не заерзать.

У Раджала ты шесть часов пролежал в собственной моче, изображая мертвеца, пока чешуйчатые сновали между волноломов со слугами-рептилиями, отыскивая выживших. Потерпишь полчаса бабский жар. И даже поддержишь вежливый разговор с сильными и славными жителями Трилейна.

Грейс Милакар поднял кубок.

— Предлагаю тост. За одного из самых героических сынов Трилейна, ко времени вернувшегося домой.

Короткая пауза, потом отклик — что-то вроде ворчания далекого грома. Все торопливо уткнулись в кубки. Как поросята в свинарнике, подумал Рингил, не оторвутся от корыта. Опорожнив кубок, Милакар подался к нему через гостя слева, и его лицо оказалось в футе от Рингила. В нос ударил сладкий запах вина.

— Ну а теперь, когда представление закончилось, может быть, скажешь, зачем ты пришел, Гил?

Бледные глаза прищурились, в лучиках морщинок затаилось любопытство. Между аккуратно подстриженными усиками и ухоженной бородкой кривились в усмешке набрякшие в предвкушении удовольствий губы, за которыми белели краешки зубов. Рингил почувствовал, как дрогнуло сердце.

Милакар облысел — или почти облысел, — как сам и предсказывал. И, как и обещал, побрил голову.

— Пришел повидать тебя, Грейс, — сказал он, и это было почти всей правдой.

— Значит, повидать меня пришел? — прохрипел Милакар. Они лежали на большой, застеленной шелковыми простынями кровати, вымотанные, мокрые, сплетенные. Он приподнялся, схватил Рингила за волосы на затылке и, протащив лицом по влажному бедру, ткнул носом в дряблую промежность. — Нет, пришел ты вот за этим. Лживый кусок благородного дерьма. Точно так же, как тогда, пятнадцать сраных лет назад, мальчишкой-Эскиатом.

Милакар повернул кулак, больно затягивая волосы.

— Шестнадцать лет. — Рингил сбросил его руку, перехватил, переплетая пальцы, поднес его ладонь к лицу, прижал к губам. Поцеловал. — Пятнадцать было мне, запомни. И больше не называй так.

— Как? Мальчишкой?

— Эскиатом. Сам знаешь, не люблю.

Милакар высвободил правую руку, приподнялся, подпер щеку и посмотрел на лежащего поперек него Рингила.

— Но так зовут твою мать.

— Она за него вышла. — Уткнувшись носом в сырое и теплое лоно Милакара, Рингил смотрел в сгущающуюся у двери темноту. — Это ее выбор, не мой.

— Не уверен, что выбор зависел только от нее. Сколько ей было, когда ее отдали за Гингрена? Двенадцать?

— Тринадцать.

Оба замолчали. С обращенного к реке широкого балкона сочился свет Обруча, ледяной лужицей разливаясь по убранному ковром полу спальни. Створки были открыты, шторы шевелились ленивыми привидениями, и прохладный осенний ветерок остужал тела, еще не кусая их, как было бы в верховьях, у Гэллоус-Гэп, но уже обещая скорый холод.

Рингил поежился, по коже побежали мурашки, на руках поднялись волоски. Он вдохнул кислый, с дымком, запах Грейса, и тот, словно наркотик, перенес его на полтора десятка лет назад. Бурные ночи с вином и фландрином в доме Милакара в районе складов; знакомство с запретным, первый волнительный импульс к исполнению его, Грейса, желаний… Вспомнилось, как ходил за добычей в доки с парнями Грейса; как пробирался крадучись по ночным улицам города; как убегал в панике от стражей, трясясь от страха, когда кого-то ловили… А редкие стычки в темном переулке или в вонючем притоне, иногда с поножовщиной? Все это, включая драки, было так здорово, так круто, что вовсе и не казалось опасным.

— Ты все-таки скажи, зачем пожаловал, — нарушил молчание Грейс.

Рингил перекатился на спину, положил голову на живот партнера. Под сравнительно скромным слоем жирка, что и неудивительно для мужчины среднего возраста, ощущались мышцы. Они лишь слегка дрогнули, приняв на себя дополнительный вес. Потолок в спальне Милакара украшали сцены разнузданных оргий. В одной из них два конюших и служанка вытворяли нечто невероятное с кентавром. Идеальный пасторальный мирок… Рингил невесело вздохнул.

— Надо помочь семье, — уныло сказал он. — Найти кое-кого. Одну кузину. У нее неприятности.

— И ты думаешь, я вращаюсь в тех же кругах, что и Эскиаты… — Живая подушка под головой у Рингила затряслась от смеха. — Увы, ты серьезно переоценил мое положение в нынешнем раскладе. Не забывай, я всего лишь преступник.

— Я уже заметил, как крепко ты держишься за корни. Большой дом в Глейдсе, обед с членами Болотного братства, свой среди своих.

— Может, тебе полегчает, если я скажу, что домишко на улице Большой Добычи остался за мной. И, если позабыл, напомню: моя семья из Братства. — В голосе Грейса прорезалась острая нотка. — Мой отец до войны был проводником.

— Да, конечно, а твой прапрапра… и так далее дед основал город Тре-а-лахайн. Все к тому шло, Грейс. Как ни крути, пятнадцать лет назад ты не посадил бы рядом с собой того урода со столовым ножичком за поясом. И в таком доме жить бы не согласился.

Мышцы у него под головой немного напряглись.

— Я тебя разочаровал? — негромко спросил Милакар.

Рингил продолжал рассматривать потолок и лишь пожал плечами.

— После пятьдесят пятого многое изменилось. Нам всем пришлось как-то выкручиваться. Ты не исключение.

— Какой ты добрый.

— Точно. — Рингил сел. Подобрал под себя ноги. Сложил руки на коленях. Тряхнул головой, убирая упавшие налицо волосы. И повернулся к оставшемуся лежать Грейсу. — Так ты хочешь мне помочь? Найти ту самую кузину?

— Конечно, какие проблемы. — Милакар состроил соответствующую гримасу. — Что у нее за неприятности?

— Цепи — вот ее неприятности. Насколько я могу судить, примерно четыре недели назад ее отправили в Эттеркаль — на аукцион.

— В Эттеркаль? — Беззаботное выражение соскользнуло с лица Милакара. — Продали законно?

— Да. В зачет невыплаченного долга. Канцелярия признала факт продажи, покупателям из Солт-Уоррена моя кузина понравилась, и ее, вероятно, в тот же день заковали в цепи и отправили вместе с другими. Но бумаги то ли подделали, то ли потеряли, или, может, я дал взятку не тому чиновнику. В общем, листок, что мне всучили, нигде не принимают и не признают. В Эттеркале со мной никто и разговаривать не желает. Мне уже надоело быть вежливым.

— Это я заметил. — Грейс задумчиво покачал головой. — Можешь объяснить, как могло случиться, что дочь клана Эскиата оказалась аж в Уоррене?

— Вообще-то она не из Эскиатов, а мне доводится двоюродной сестрой. Она из Херлиригов.

— Ого! Болотная кровь.

— Да. К тому же и замуж вышла неудачно. С точки зрения Эскиатов. — Рингил поймал себя на том, что раздражается все сильнее, однако сдерживаться не стал. — За какого-то торговца. О том, что происходит, Эскиаты тогда не знали, но, откровенно говоря, по-моему, если бы и знали, то, скорее всего, и палец о палец бы не ударили.

— Гм… — Милакар посмотрел на свои руки. — Эттеркаль.

— Вот именно. Помимо прочих, твои старые приятели, Брюзга Снарл и Финдрич.

— Гм…

Рингил прищурился.

— Что такое? Какие-то трудности вдруг возникли?

Молчание. Где-то внизу, на первом этаже, кто-то наливал воду в большую емкость. Милакар, похоже, прислушивался к доносящимся оттуда звукам.

— Грейс?

Глаза их встретились, и Грейс выжал из себя неуверенную улыбку. Таким Рингил его еще не видел.

— С тех пор как ты уехал, Гил, многое изменилось.

— Так расскажи.

— Это касается и Эттеркаля. Солт-Уоррен сейчас совсем не тот, что был когда-то, до Либерализации. Конечно, и тогда о работорговле знали все. Об этом и Поппи постоянно твердил, и Финдрич, когда удавалось его разговорить. — Слова вылетали у Милакара изо рта с такой скоростью, словно он боялся, что его оборвут, не дадут высказаться. — Ты не поверишь, когда увидишь, как там все разрослось. Деньги, конечно, большие. По-настоящему большие. Ни на кринзанзе, ни на фландрине таких никогда не зарабатывали.

— Ты вроде как завидуешь.

Улыбка мелькнула и тут же погасла.

— Деньги обеспечивают протекцию. Сейчас нельзя прийти в Эттеркаль и устроить там разборки, как в наши времена, когда все решали сутенеры и улица.

— Ну вот, ты снова меня разочаровываешь, — усмехнулся Рингил, хотя под легкомысленным тоном скрывалось нарастающее беспокойство. — В прежние времена в Трилейне не было улицы, по которой ты не мог бы прошвырнуться.

— Как я уже сказал, многое изменилось.

— Помнишь, как нас пытались не допустить на праздник воздушных шаров в Глейдсе? «Мои предки построили этот вонючий город, и пусть никто не думает, что какие-то засранцы с шелковыми поясочками заставят меня прозябать на помойке». — Рингил цитировал Милакара, и голос его прозвучал эхом, пролетевшим через много лет, а черты лица сами собой затвердели. — Помнишь?

— Послушай…

— Конечно, теперь ты сам живешь в Глейдсе.

— Гил, я же говорил…

— Да, говорил. Многое изменилось. Слышал.

Он не мог больше прятать его, то сочащееся ощущение утраты, еще одной потери, смешивающееся с давним, накапливавшимся годами чувством измены, что горчило сейчас на языке.

Рингил вскочил с кровати, как будто увидел скорпионов на простынях. Последние лучи гасли, последнее тепло рассеивалось. Посмотрел на оставшегося лежать Милакара и испытал вдруг острую потребность смыть с себя его запах.

— Я — домой, — бросил Рингил и принялся собирать валявшуюся на полу одежду.

— У них двенда, Гил.

Штаны, рубашка, скомканные чулки.

— Конечно.

Милакар смотрел на него секунду-другую, потом вдруг слетел с кровати и прыгнул, как боевой ихелтетский кот. Обхватил руками, придавил всем весом, сопя натужно, стремясь опрокинуть, свалить. Они будто повторяли тот танец, что исполняли минуты назад на кровати, только теперь с бешенством и злобой.

В другой раз, может, у Милакара и был бы шанс продержаться, но гнев еще бушевал в голове, злость щекотала и напрягала мышцы, отточенные годами войны рефлексы срабатывали лучше всякой системы предупреждения. С яростью, на которую он, казалось, был уже не способен, Рингил разбил захват и, применив прием из арсенала ихелтетского рукопашного боя, отправил противника на пол. Не успев собраться, Милакар грохнулся тяжело, всем весом. Воздух шумно вырвался из легких, надсадное дыхание сбилось. Большим пальцем левой руки Рингил зацепился ему за щеку, угрожая порвать рот, пальцы правой замерли в дюйме от левого глаза Милакара.

— Со мной твои дерьмовые фокусы не пройдут, — прошипел он. — Я тебе не мальчишка. Полезешь — убью.

Милакар закашлялся, задергался.

— Да пошел ты! Я помочь стараюсь. Послушай, у них, в Эттеркале, двенда.

Взгляды сомкнулись. Секунды растянулись.

— Двенда?

Глаза Милакара сказали, что, по крайней, мере сам он в это верит.

— Какой-то вшивый олдраин? Ты это имеешь в виду? — Рингил убрал палец из-за щеки Милакара. — Настоящий, без дураков, Исчезающий? Здесь, в Трилейне?

— Именно это я и имею в виду.

Рингил опустил и правую руку.

— От тебя дерьмом несет.

— Спасибо.

— Или обкурился. Запасов-то хватает.

— Я знаю, потому что сам видел.

— Послушай, их ведь не просто так назвали Исчезающим народом. Они ушли. Даже кириаты помнят их только по легендам.

— Верно. — Милакар поднялся. — А до войны никто не верил в драконов.

— Это не одно и то же.

— Ладно, тогда объясни сам.

Грейс протопал через спальню к вешалке, где висели роскошные, в имперском стиле, кимоно.

— Что объяснить? Что какой-то актеришка с подведенными глазами напугал вас до усрачки?

— Нет. — Милакар набросил на плечи халат, затянулся, завязал узлом пояс. — Объясни, как случилось, что Болотное братство отправило в Эттеркаль трех своих лучших разведчиков, парней опытных и знающих дело почти так же, как мастер ложи, а вернулись только их головы.

Рингил развел руками.

— Ну, значит, у твоего актеришки дурь получше, да к тому же он еще и секачом махать умеет.

— Ты не так меня понял. — Грейс снова неловко усмехнулся. — Я не сказал, что их убили. Я сказал, что вернулись только головы. Живые, с кочерыжкой дюймов в семь вместо шеи.

Рингил молча уставился на него.

— Именно. Можешь объяснить?

— Ты сам видел?

Сдержанный кивок.

— На собрании ложи. Туда принесли одну голову. Обрубок опустили в воду, и через пару минут эта хреновина подняла веки и узнала мастера. Это было видно по ее выражению. Потом открыла рот, попыталась что-то сказать, но без шеи, без голосовых связок у нее, конечно, ничего не получилось — только губами шевелила, хрипела да язык высовывала. А потом вдруг как расплакалась, слезы так и покатились… — Милакар с усилием сглотнул. — Минут через пять вытащили ее из воды, и все кончилось. Сначала слезы как будто высохли, потом и вообще шевелиться перестала. Как у помирающего в постели старика. Да только ж она все равно осталась живая — положи ее в воду и… — Он беспомощно качнул головой. — И опять все то же самое.

С балкона повеяло холодком. Голый Рингил поежился, повернулся и посмотрел в ночь, как будто что-то звало его оттуда, издалека.

— Крин есть? — негромко спросил он.

Милакар кивком указал на туалетный столик.

— Само собой. Верхний ящик слева. Пару косяков я уже приготовил. Угощайся.

Рингил прошел через комнату, выдвинул ящик. На дне перекатывались три свернутые из желтоватых листьев самокрутки. Он взял одну, шагнул к лампе и наклонился к фитилю. Хлопья кринзанза затрещали, занимаясь, ноздри пощекотал кисловатый запах. Он затянулся покрепче, вбирая в легкие знакомый вкус. Резкий, продирающий, гонящий изнутри холод. Крин как будто вспыхнул в голове холодным пламенем. Рингил вздохнул и, оставляя за собой дымный след, вышел на балкон.

Глейдс лежал перед ними как на ладони, до самой воды. Между деревьями мерцали огоньки таких же, как у Милакара, спрятавшихся в садах особняков, между ними вились улочки, начинавшиеся когда-то, столетия назад, с проложенных через болото тропинок. На западе дельта изгибалась, старинные доковые постройки на другом берегу уступили место изысканным садам и дорогим святилищам в честь богов Наома.

Облокотившись на балконную балюстраду, Рингил стер презрительную ухмылку и попытался посмотреть на перемены с другой стороны. В Глейдсе с самого начала водились большие деньги. Но в прежние дни самодовольства было меньше, а кланы, строившие здесь дома, зарабатывали на доставке грузов. Теперь, после войны, доки сдвинулись вниз по течению, с глаз подальше, и из-за реки на Глейдс смотрели только святилища, громоздкие, нескладные, как каменное эхо возродившейся клановой набожности и веры в свое право управлять.

Вот вам — он выпустил струю едкого дыма. И, не оглядываясь, почувствовал, как на балкон вышел Милакар.

— Тебя арестуют за этот потолок.

— Здесь не арестуют. — Милакар стал рядом, глубоко, с наслаждением, втянул ночной воздух. — В этой части города Комитет по домам не ходит. Уж тебе бы надо знать.

— Значит, не все изменилось.

— Не все.

— Верно, клетки я и сам видел. — Оно всплыло совершенно неожиданно — неприятное, отдающее холодком воспоминание, совсем ему не нужное и покоившееся, казалось, под тяжелой крышкой, всплыло позавчера, когда карета проезжала по мосту у Восточных ворот. — В канцелярии делами все еще Каад заправляет?

— Такого рода делами — да. Оно ему на пользу — молодеет день ото дня. А ты не замечал, что власть одних питает, а других сушит? Так вот, Мурмин Каад определенно из первых.

Там, в палате Слушаний, Джелима вяжут и стаскивают, дрожащего и извивающегося, со стула. Слушая приговор, он недоверчиво таращит глаза, пыхтит, надсадно кашляет, пытается протестовать — от этих жалких потуг оправдаться у зрителей мурашки бегут по коже, потеют ладони, и ледяные иглы, от которых не спасает даже теплая одежда, впиваются в руки и ноги.

Между Гингреном и Ишил сидит, скованный ужасом, Рингил.

Глаза осужденного вспыхивают и лезут из орбит, как у охваченной паникой лошади, взгляд цепляется за лица собравшейся знати, словно он еще ждет от них какого-то чудесного спасения, но вместо избавителя он видит Рингила. Секунду они смотрят друг на друга, и Рингила словно пронзает клинок. Неведомо как Джелим высвобождает руку, тычет в сторону галереи и визжит:

— ЭТО ОН, ВОЗЬМИТЕ ЕГО… ЭТО ОН, ВОЗЬМИТЕ ЕГО… НЕ МЕНЯ — ЕГО…

Несчастного волокут дальше, и жуткий крик тянется за ним, и все собравшиеся знают, что это только начало, что настоящая агония выплеснется завтра в клетке.

Внизу, на возвышении, у кафедры судьи, дотоле с безразличным спокойствием наблюдавший за происходящим Мурмин Каад поднимает голову и тоже смотрит на Рингила.

Смотрит и улыбается.

— Тварь. — Голос заметно дрогнул, и Рингил затянулся. — Жаль, не убил его тогда, в пятьдесят третьем, когда была возможность. — Он перехватил косо брошенный взгляд. — Что?

— Ах, юность, прекрасная пора, — вздохнул Милакар. — Думаешь, это и вправду было бы так легко?

— А почему нет? В городе в то лето творилось невесть что, полнейший хаос, всюду солдаты, у всех оружие. Никто бы и не узнал.

— Ну и что? Его заменили бы кем-то другим. Может, кем-то похуже.

— Похуже? Да хуже некуда!

Снова вспомнились клетки. Там, на мосту, он даже не посмел посмотреть на них из окна кареты. А когда отвернулся и увидел перед собой напряженное лицо Ишил, не нашел в себе сил ответить на ее взгляд. Кто знает, какие звуки могли достичь его ушей, если бы они не тонули в стуке и скрипе колес? Вот тогда он и понял, что ошибался, что время, проведенное вдали от города, в тени Гэллоус-Гэп и связанных с ним воспоминаний, вовсе не ожесточило и не закалило, как он на то надеялся. Он так и остался мягкотелым и неподготовленным, каким был всегда, и лишнее тому подтверждение — отпущенное брюшко.

Милакар снова вздохнул.

— Комитет общественной морали не зависит от Каада сейчас и не зависел никогда — ему и собственного яда хватает. Много ненависти в сердцах людей. Ты был на войне, Гил, ты знаешь это лучше других. Люди вроде Каада всего лишь линзы, собирающие лучи солнца в пучок на кучке хвороста. Линзу можно разбить, но солнце не погасишь.

— Не погасишь, однако разжечь следующий костер станет труднее.

— На какое-то время. Потом появится другая линза, или придет следующее, еще более знойное лето, и пожары разгорятся вновь.

— А ты, смотрю, к старости фаталистом заделался. — Рингил кивнул туда, где мелькали огоньки особняков. — Или такое бывает со всеми, кто селится выше по реке?

— Нет, такое приходит к тем, кто, прожив достаточно долго, научился ценить оставшееся время. Кто способен распознавать фальшь в призывах к священной войне. Клянусь Хойраном, Гил, уж ты-то знаешь это лучше многих. Или забыл, как обошлись с нашей победой?

Рингил улыбнулся, чувствуя, как улыбка растекается по лицу, словно пролитая кровь. Защитный рефлекс на застарелую боль.

— Священная война тут ни при чем, Грейс. Речь идет о нескольких подонках работорговцах, умыкнувших не ту девушку. Все, что мне нужно, это имена посредников в Эттеркале, на чью помощь я могу рассчитывать.

— А двенда? — сердито возразил Милакар. — Колдовство?

— Колдовство я и раньше видывал. Только оно никогда не мешало мне убивать тех, кто вставал на пути.

— Ты не все видел.

— Ну, жизнь тем и интересна. Новым опытом. — Рингил затянулся поглубже. Красный огонек самокрутки вспыхнул, осветив лицо, и отразился искорками в глазах. Рингил выпустил дым вверх. Взглянул на Грейса. — А ты сам-то его видел?

Милакар сглотнул.

— Нет, сам не видел. Говорят, держится особняком, даже в Уоррене. Но есть и такие, что с ним встречались.

— По их словам.

— Я этим людям верю.

— И что же эти достойные люди рассказывают о нашем олдраинском друге? Что у него глаза как черные дыры? Уши как у зверя? Что когда идет, изрыгает молнии?

— Нет. Они говорят… — Милакар умолк на секунду и продолжил уже тише: — Говорят, он прекрасен. Да, Гил, так о нем говорят. Что он невыразимо прекрасен.

По спине пробежал холодок, и Рингил повел плечами, отгоняя его. Потом бросил в ночной сад окурок и какое-то время смотрел на тлеющий внизу уголек.

— Что ж, я тоже видел красоту, — произнес он уже серьезным тоном. — И это никогда не мешало мне убивать тех, кто вставал на пути.