Старая болезнь

Глава одиннадцатая

Через год умерла мать. Зулейха смогла понять, какое место занимала в ее жизни эта молчаливая и спокойная женщина, только когда ее не стало.

Девушка успокаивалась только рядом с Энисе-ханым, которая на недели оставляла собственный дом и жила у них. Зулейха чувствовала себя очень одиноко в эти дни неопределенности и печали. Она, не стесняясь, клала голову на грудь старой женщине и только тогда чувствовала странное спокойствие, которое давало ей возможность отдохнуть и притупляло душевную боль.

Это был самый несчастный для Зулейхи год. Она видела, как день ото дня слабеет отец, и не знала, что делать и к кому обратиться.

Полковник еще больше похудел. Рана над левой грудью размером с игольное ушко, которую вот уже несколько лет почти не было видно, снова начала гноиться.

Зулейха волновалась, видя, как отец ложится в постель, сразу возвратившись из казармы:

— Папа, ты как знаешь. Но я думаю, тебе нужно снова пролечиться. Хотя бы отпуск возьми… Давай поедем куда-нибудь на пару месяцев. Туда, где тебя смогут наблюдать знающие доктора, и где ты отдохнешь…

Полковник только смеялся над тревогой дочери:

— Да где же я смогу отдохнуть лучше, чем здесь? Где мне лечиться, если не в нашей стране? Тут климат сухой и жаркий. А что касается квалифицированных докторов, так и местные много учились. И опыта у них предостаточно.

Порой с видом строгим и серьезным он говорил Зулейхе:

— Жизнь меня многому научила, дочка. И я в состоянии понять, что и где у меня болит… И сдается мне, ты так за меня боишься из-за смерти матери… Но ты не думай, я пока умирать не собираюсь. Конечно тело у меня уже не то, что в молодости. Но я, слава Аллаху, в состоянии послужить еще несколько лет и армии, и тебе.

Зулейха вспомнила письмо, что она в те дни написала дяде. Это был ответ Шевкет-бею, которого очень опечалила смерть сестры и который писал, что сможет преодолеть боль утраты, только если будет рядом видеть племянницу:

«Отец был даже рад, что вы приглашаете меня в Стамбул на несколько месяцев. Сказал: “Немедленно собирайся, Зулейха. Думаю, что поездка поможет тебе приободриться. Я смогу проводить тебя до Мерсина”.

Вы представить себе не можете, как я обрадовалась. Я собиралась с упоением. Даже вам не сообщила, хотела сделать приятный сюрприз. Думала, как вы удивитесь, когда как-нибудь под вечер увидите, как я вхожу в дверь с сумкой в руке. Я вам несколько раз писала об Энисе-ханым, матери городского главы. Пока я не вернусь, она будет к нам ездить чаще. А если попросить, то и останется пожить. Она хозяйка в доме в полном смысле этого слова и, кроме того, очень любит отца. Этого невозможно не заметить. Сам он говорит то же самое и уверяет, что стал чувствовать себя гораздо лучше.

И все же у меня душа была не на месте все время, пока я собиралась. Мне казалось, что, когда уеду, отец умрет, как и мать. И ни с того ни с сего начинала плакать навзрыд. Как вы понимаете, эти беспричинные подозрения и смешные слезы не несут в себе ничего хорошего. Я тоже больна, но не понимаю, от чего мое недомогание. Из-за тяжелых потрясений, что я пережила? Или что-то не в порядке с внутренними органами? Не знаю.

Определились с днем моего отъезда. Отец должен был отвести меня на автомобиле Юсуф-бея до Мерсина.

До отъезда оставался один день, в доме были гости. В половине третьего позвонили в дверь. Смотрю, отец. Не в его привычках было приходить в это время. Я удивленно спросила, что случилось. Он взял сумку с документами, которую ему через дверь протянул слуга, и сказал:

— Ничего, у меня тут срочная работа, поработаю дома, к тому же очень жарко. И работать будет легче, когда переоденусь в домашнее.

После этого разговора я вернулась в гостиную, а он поднялся наверх к себе.

Пока я сидела с гостями, только об отце и думала. Через полчаса я вдруг встала и, медленно ступая на носках, поднялась наверх и резко распахнула дверь в его комнату.

Отец растянулся на канапе, даже не сняв сапоги. Только скинул с себя китель и бросил на стул. Его волосы спутались, лицо исказила болезненная гримаса. Без сомнения, у него был мучительный приступ.

Когда он по шагам понял, что к нему зашли, то вскочил с канапе и рассмеялся:

— Напугала ты меня, Зулейха.

— Чем?

— Просто напугала. Ну как же сегодня душно. Я вот решил прилечь здесь ненадолго. Навалилась дремота. А тут ты так резко дверь открываешь. Понимаешь теперь.

— Понимаю, папа.

Он повернулся к столу и, чтобы меня провести, начал разбирать наваленные там бумаги.

Я села на стул рядом с дверью и, не говоря ни слова, следила за его движениями. Делая вид, что ищет затерявшийся документ, и не глядя на меня, он спросил:

— Ушли твои гости?

— Нет еще.

— Тогда что ты здесь делаешь?

— Ничего… Просто очень жарко. Задремала.

На этот раз он повернул голову и улыбнулся:

— Хорошо ли говорить неправду, Зулейха?

После недолгих колебаний я ответила:

— Если это ответ на ложь, то хорошо.

— Ах вот как?

Я встала и медленно подошла к нему. Заглянула в его глаза и взяла за запястья, чтобы он не смог отпираться:

— Зачем вы меня обманываете? Вы больны. Вы не можете находиться на службе… Вам хочется прилечь… А вы не ложитесь, потому что стесняетесь меня. Только из-за меня вы во время приступа боли лежите на канапе. Для вида перебираете бумаги, что разбросаны по столу. Делаете вид, что что-то Пишете. Вот хотите, просмотрю эти бумаги, задам вам несколько вопросов о том, что же вы делали, и не выкрутитесь.

Я понимала, что со мной вот-вот случится один из припадков с рыданиями, а потому начала громко смеяться:

— Перед вами не ребенок… И не кто-то из прислуги. А образованная девушка…

Отец попытался пошутить:

— Ты, Зулейха, начала превращаться в ужасного деспота. Смотри, я не из тех мужчин, что готовы находиться под каблуком!

— Ну посмотрим!

— Что за уверенность!

— Сейчас я вас заставлю переодеться и лечь. И срочно пошлю за тем пустоголовым доктором из муниципалитета… Он, конечно, не шибко умен и мало чего дельного сказать может, но все-таки… Упавший в море и за змею хватается. Давайте, переодевайтесь.

— Распоряжается тут. Прямо приказы мне тут отдает…

— А вы думали… Конечно.

— Хорошо, пусть сегодня будет как ты скажешь.

— Сегодня и всегда. До тех пор, пока вы не перестанете ребячиться и обманывать меня.

— Да, но когда ты завтра уедешь…

Я уже все решила и спросила:

— Уеду куда?

— В Стамбул…

— Это я-то? А я не собиралась никуда уезжать.

— Это еще почему?

— А вас я на кого оставлю? Я не поеду.

— Ты все шутишь.

— Это не шутки, папа. Наоборот, я говорю очень серьезно. Прежде всего нужно подумать о тебе. Я не могу оставить тебя одного. Как было бы хорошо, если бы мы могли поехать в Стамбул вместе. И то не ради Стамбула, а ради твоего здоровья. А не сможем, останемся тут вместе.

— Не пойдет.

— Очень даже пойдет.

— Мои приказы должны выполняться.

— Должны. В казарме. Здесь такие порядки не действуют…

Наш разговор был больше похож на перепалку. Не начни мы ругаться, была опасность, что я просто в слезах брошусь ему на шею. И это бы еще ничего. Но в том состоянии, в каком находился отец, я могла довести до слез и его. И это было бы ужасно.

Тут сказывалась военная выправка, отец считал слезы унизительной слабостью, сравнимой разве что со страхом, мольбами и невыполнением приказа.

Если бы я увидела, как он ходил с совершенно сухими глазами, когда все вокруг плакали, горюя по маме, до того, как узнала его ближе, то никогда бы ему этого не простила.

Да, если бы сейчас отец проявил хотя бы минутную слабость, не совладал собой и хотя бы одна непрошеная слезинка появилась в его глазах, он не простил бы этого ни мне, ни себе. Поэтому я немного сменила тон и серьезно сказала:

— Я отказалась от поездки в Стамбул не окончательно. Просто хочу отложить путешествие на несколько недель…

Я так долго и во всех подробностях описываю вам этот случай, чтобы объяснить, как боюсь и переживаю за здоровье отца. Его жизнь на самом деле в опасности? Если хотите правду, то я не могу этого знать…

Поверите ли вы, если я скажу, что превратилась в классический образец хозяйки дома?

Я занимаюсь уборкой в доме вместе с прислугой, отправляю слуг за покупками, слежу за диетой отца и лекарствами.

Самая сложная для меня обязанность хозяйки — принимать гостей. Вы знаете, как много их приходит с визитами в дом командира в маленьком городке. Теперь я очень уважаю матушку, которая всем этим занималась.

За несколько дней до этого, когда я лежала в кровати, с растрепанными волосами, опухшими глазами и посиневшим лицом, к изголовью подошла Энисе-ханым и сказала: «Вставай, дочка, поди умой лицо, глаза, оденься во все чистое. Нельзя вот так отказать от дома знакомым матери». И что вы думаете, это простое замечание придало мне сил. С того дня я живу верой в то, что не должна закрывать двери дома для гостей матери. Встречать их — моя обязанность.

Кроме официальных гостей есть еще люди, с которыми моя мать близко общалась и любила. С ними я обязана быть особенно вежливой и доброжелательной.

Раньше, когда к нам приходили гости, я сразу же удалялась к себе в комнату и, лежа в шезлонге, читала книгу или размышляла! А сейчас я должна часами сидеть с теми, кто к нам приходит, а потом и возвращать визиты.

Мне не интересны эти разговоры, нечего сказать от себя лично. Поэтому я в основном молчу, но всегда поддерживаю собеседников улыбкой. И это, кажется, нравится гостям, потому что так я, видимо, становлюсь похожей на мать. В первое время, когда я только приехала, про меня здесь ходила дурная слава. Говорили, будто я гордячка и ужасная язва. Но сейчас на меня начали смотреть по-другому, и несколько соседей честно признались мне, что «не знали, что вы девушка простосердечная и такая скромница».

На днях, когда Энисе-ханым разговаривала обо мне с отцом, она обронила такие слова: «Видит Аллах, наша девочка исправляется». Вот, оказывается, какой испорченной я была раньше в глазах этой бедной женщины. Но вот ведь странно, мне даже в голову не пришло разозлиться на это. Что поделать, людей нужно принимать такими, какие они есть.

Эта деревенская женщина, обладающая удивительной жизненной силой, взяла в свои руки управление не только особняком Гёльюзю, но и нашим домом.

Частенько, оставив дела в поместье, она приезжает к нам и каждый раз остается дней на пять.

С одной стороны, Энисе-ханым главный управляющий в доме, с другой — прислуга. Не успеет прийти, как растворяет настежь окна, выносит просушить войлочные ковры, паласы, одеяла и тюфяки, выставляет на всеобщее обозрение мешки с грязным бельем, вместе со слугами занимается стиркой и готовкой. Упрямо чинит мои износившиеся вещи. Но, даже занимаясь такими, казалось бы, обычными делами, она сохраняет властный вид. Энисе-ханым добралась и до отца. Нас обоих она постоянно заставляет что-то делать, и ни у кого даже не возникает мысли ей перечить, не дай Аллах, и не выполнить ее приказания.

Но самое странное в ней не это. Энисе-ханым, конечно, женщина необразованная, однако, несмотря на это, я постоянно с ней советуюсь по поводу здоровья отца. Ее слова придают мне больше силы, чем все наставления врачей.

Всякий раз у меня сжимается сердце, когда она после того, как наведет порядок у нас на кухне, в чуланах, украсит все полки, говорит, что уезжает.

Внешне кажется, что я полностью смирилась с той жизнью, которой сейчас живу. Я почти не разговариваю, мало двигаюсь, в общем, становлюсь похожей на мать. Но все чаще меня охватывает страх. Мне кажется, что еще несколько напрасных попыток воспротивиться этой жизни, и я совершенно с ней свыкнусь.

Однако подумав, я поняла, что это невозможно. Я выросла совсем в других условиях и среде, нежели моя мать. У меня зародились определенные идеи, и, как придет время, мне обязательно захочется воплотить их в жизнь.

Мое сегодняшнее положение — лишь временное. Просто сейчас я вынуждена находиться здесь. Но в скором времени мы обязательно увидимся».