Старая болезнь

Глава двадцать первая

Как только Зулейха переступила порог дома, где остановился ее дядя, она сразу поняла, насколько в горячке раздула проблему.

Семья экономиста состояла из жены — бесхитростной женщины лет шестидесяти — и дочки-школьницы. Совсем еще девочки, которая до леденящего ужаса боялась предстоящего выпускного экзамена, намеченного на следующий день.

Ужин прошел спокойно. Шевкет-бей рассказал о том, что повидал в Анатолии. Он был сильно огорчен, увидев страну, судьба которой была ему весьма небезразлична, в положении пасынка, оставленного без внимания на долгие столетия. Он высоко ценил усилия по обновлению, но боялся, что если не будет выбран самый легкий путь с привлечением небольшой доли европейского капитала, то вести работы по восстановлению будет уже поздно. Потом долго с видом историка и эстета обсуждал развалины Эфеса и Бергама. А под конец радостно сообщил, что планирует в этом году посетить исторические места Силифке и по пути, возможно, даже заехать погостить на несколько дней в Гёльюзю.

После ужина начали появляться гости. Зулейху насторожили их одежда, манеры и особенно слова. Все, как один, говорили, что просто вышли подышать воздухом после ужина и заглянули к ним в гости. Среди прибывших было несколько молодых женщин и девушек, которые с трудом скрывали интерес и любопытство, и пара молодых людей, разодетых как герои-любовники нового кино.

Слухи распространяются быстро. Все пришли только чтобы посмотреть на нее, а потом рассказать о своих наблюдениях другим, приукрашая рассказ выдумками и подробностями.

Завтра сплетни расползутся по всему городу, и явятся еще желающие увидеть героиню скандала, случившегося в Алемдаге.

Но для Зулейхи эти люди ничего не значили. Она, как охотник в засаде, зорко следила за гостями и была начеку, готовая в секунду свернуть шею любому, кто осмелится поднять голову.

Юсуфа этой ночью невозможно было узнать. Раньше он и в лучшие времена дичился такого скопления народа, держался с женой отдаленно и холодно. Однако этим вечером так рассыпался в комплиментах Зулейхе, что превзошел даже бывалых салонных ухажеров, кружил вокруг, словно мотылек.

Встретив такое обращение, Зулейха вынуждена была проявлять такую же благорасположенность к нему и всю ночь — непонятно почему — они оба играли роль любящих мужа и жены. Зулейха даже заметила, как несколько раз непроизвольно окликнула Юсуфа по имени.

Не без помощи такого поведения Зулейха в этот вечер могла показаться звездой известного фильма. Она чувствовала, что стала хозяйкой положения: своими продуманными и полными достоинства движениями, привлекая взгляды блестевшими в свете электрических ламп драгоценностями и ослепительной улыбкой, она превращала окружающих в кучку неприметных статистов.

Зулейха с ожесточением пристально смотрела в глаза дерзнувших на себя пялиться и не отворачивалась, пока те не отводили взгляд.

Сейчас они могли говорить что угодно, даже называть ее хоть бесстыжей и безнравственной нахалкой. Но слабой, трусливой и молящей о снисхождении — никогда!

Среди удивлявшихся ее поведению был и ее дядя. Однако Шевкет-бей находил, что она ведет себя ненатурально, почти неестественно, и посматривал на племянницу с легкой тревогой.

Выглядевшая этим вечером самым безвредным элементом в толпе девочка-школьница, не подумав, допустила бестактность и в какой-то момент чуть все не испортила.

Схватив со стола лежавшую на нем газету, она пробежала ее глазами, и вдруг возвестила:

— Ой, по дороге в Халкапынар[109] разбился автомобиль… Одна женщина ранена…

Молодая женщина, рассказывавшая о выставке в Измире, вдруг осеклась, потом и другие прекратили светскую болтовню и принялись смотреть кто прямо перед собой, кто на потолок, а кто в окно на темную улицу. Хозяин дома притворно закашлял. Шевкет-бей принялся изучать взятый со стола рисунок.

Зулейха сказала спокойно и немного печально:

— В последнее время так участились аварии на дорогах, — и спросила: — Бедная женщина погибла?

Девочка густо покраснела и, склонив голову, заикаясь, ответила:

— Нет, ханым, раны оказались совсем легкими…

— Если человек не умер, то раны не важны, — сказала Зулейха и замолчала.

Среди гостей был самонадеянный молодой человек, настоящий образчик донжуана. Зулейха по его разговору, взглядам и поведению поняла, что он смотрел на нее как на легкодоступную женщину.

Воспользовавшись моментом, когда они остались одни, он спросил, надолго ли Зулейха задержится в Измире, и, получив ответ «пару дней», поднял брови и произнес: «Жаль». Зулейха про себя продолжила его мысль: «Жаль… Если бы вы остались еще, мы бы с вами нашли возможность встретиться наедине и, может быть, покатались бы на машине».

В любом случае ее разговор с донжуаном мог быть истолкован превратно. Зулейха осталась бы совершенно безоружной и поэтому все силы направила на то, чтобы не встречаться с ним взглядом и не стать заложницей разговоров с ним.

Потом этот молодой человек разговорился с Юсуфом, с беспардонным видом взял его под руку и повел на балкон.

С места, где сидела, Зулейхе было видно, как он предложил мужу сигарету и как потом в свете зажженной спички Юсуф, улыбаясь, наклонился.

Юноша, возможно, из-за страха на фоне Юсуфа показаться низкорослым и незначительным, сел на перила балкона, обхватив рукой опору, и покачивал ногами.

Зулейха не могла отвести взгляд от балконной двери.

Без сомнения, этот фат позволяет себе говорить с Юсуфом пренебрежительно, считая, что вправе вести себя с ним свысока и похлопывать рукой по плечу.

До сего момента у Зулейхи даже не промелькнула мысль, что она виновата перед Юсуфом.

И когда она лежала раненая в больнице, и когда потом думала наедине с собой на море, ее умозаключения крутились вокруг следующих мыслей:

«Разве мы с Юсуфом оба не понимали, что не могут жить вместе? Разве из уст судьи по общественным и правовым делам в Джейхане не прозвучали слова: “Ваш брак расторгнут. Вас больше ничто не связывает. Единственное, что вам нужно, это выждать год”?

— Прозвучали.

— Разве с того момента они не становились чужими друг другу людьми, двумя независимыми и свободными гражданами?

— Становились.

— Разве я буду вправе высказать Юсуфу свое недовольство, если он вдруг поедет с женщиной в горы на автомобиле?

— Вне всяких сомнений — нет.

— Разве не мог Юсуф гордо ее отвергнуть, когда узнал о скандале, и больше не произносить ее имени?

— Мог.

— Разве не мог он вспомнить былые порядки и отомстить и ей, и тому человеку?

— Мог.

Значит, вместо этого он сам выбрал поведение, которое в голове не укладывается, и захотел снова вывести ее в общество как жену. В таком случае он своего добился».

Хотя не было никакой причины менять эти догадки и хотя она должна была даже немного радоваться несчастью Юсуфа, который ни с того, ни с сего поставил себя в такое затруднительное положение, Зулейха не могла усидеть на месте. Ей до безумия было жалко его.

Двое мужчин, думая в эту минуту, вероятно, совсем о другом, смотрели на море и курили, обсуждая виноградники Измира или работу управы.

Но все страхи Зулейхи воскресли вновь. Она никак не могла избавиться от подозрений, что тот человек унижает Юсуфа, смотрит на него как на человека низшего сорта, и понимала, что не сможет вынести, если кто-нибудь его обидит или что-нибудь ему сделает.

Было уже далеко за полночь. Успех оказался стопроцентным. Но Зулейха испугалась, как бы эти навязчивые мысли, которые она никак не могла выкинуть из головы, не привели ее в смятение и не испортили все в последний момент.

Часы пробили два. Шевкет-бей потер глаза и зевнул.

Зулейха резко встала.

— Мы скоро усыпим любимого дядюшку… — сказала она. — Нам пора.

И, не дав ему возможности возразить, позвала Юсуфа.

Когда они оказались на улице, мысль, что они наконец-то остались одни, вернула ей прежние радость и живость.

Только Юсуф в последнюю минуту допустил бестактность — пригласил дядю на следующий день посмотреть «Ташуджу».

Но радость и искренность первой встречи не уняли волнений старого дипломата. В этом приглашении, как и во всем, ему мерещились скрытые намерения.

На следующий день проснувшаяся поздно утром Зулейха обнаружила письмо от дяди.

Шевкет-бей сообщал, что вынужден уехать утренним экспрессом в Стамбул из-за внушающей ему опасения телеграммы от великого зятя султана, будто очень сожалеет, что не сумел посмотреть «Ташуджу», и приглашает племянницу приехать в Стамбул вместе с Юсуфом осенью.