Старая болезнь

Глава двадцать девятая

На вокзал в Мерсине они приехали слишком рано. Автомотриса[119], что должна была довезти их до Енидже, отправлялась только через два часа. Зулейха положила чемоданы на багажную полку пустого вагона. Потом еще раз сказала Юсуфу, который, нахмурившись, смотрел на часы:

— Вы, если хотите, можете возвращаться… Я сама справлюсь.

— Нет… Я должен вас сам усадить на экспресс.

— Осталось еще примерно часа два. У вас наверняка есть дела в городе. Вы идите.

— А вы что будете делать?

Зулейха чуть пожала плечами, посмотрела на безлюдную станцию и мелкий, словно водяная пыль, дождь.

— Ничего… Буду ждать…

Все эти предложения и слова были упреком молчанию Юсуфа.

Но он этого так и не понял, как не уловил обиды в молчании Зулейхи, начавшемся после Кызкулеси, и сказал:

— Если хотите, можем пойти в парк на берегу, посидим там часок…

Конечно, не нужно было соглашаться на эту натянутую вежливость. Но Зулейха, не говоря ни слова, поднялась. Они побрели рядом по улицам, прошли через рынок и спустились к морю.

Парк еще не открыли, так как сезон пока не начался. Официант притащил для них на берег два стула и стол. Они сели, не обращая внимания на мелкой пылью моросивший дождь.

Зулейха долго следила за тихо перекатывавшимися мутными волнами, на которых качались клубки грязных морских водорослей.

Юсуф все так же, не произнося ни слова, сидел с нахмуренным лицом и играл цепочкой от ключей. Потом посмотрел на часы:

— Осталось пятьдесят минут…

Зулейха удивилась, как вдруг сократился последний день, который, как она думала, никогда не закончится. Только сейчас ее вдруг словно ударили в сердце — пришло время уезжать.

— Ну что, пойдем?

— Если хотите, можем еще посидеть полчаса. Когда мы сюда шли, то много плутали, но станция всего в десяти минутах ходьбы…

— Тогда посидим еще минут пять, хорошо?

С Зулейхой сейчас творилось примерно то же самое, что она пережила, когда некоторое время назад они проезжали мимо Кызкулеси. Им нечего было сказать друг другу. Но что же, они так и расстанутся молча?

Она так ждала, что Юсуф с ней заговорит в последний день. Так было нужно. Что могли изменить, в какие тона окрасить это неизбежное расставание слова, которые она от него ждала? Ничего и никак… Но все равно они должны были быть произнесены. Еще немного, и все это станет просто невыносимым.

Манто Зулейхи сползло с плеч на спинку стула. Юсуф снова накинул его Зулейхе на плечи. Все. Наверное, это был последний раз, когда ее касались руки Юсуфа.

И хотя между ними не было никакой связи, это движение ни с того, ни с сего напомнило Зулейхе ее и Юсуфа на пляже в Анамуре, когда Юсуф носил ее на руках. Это был конец. Она чувствовала, как сердце с каждой минутой стучит все сильнее. Это ощущение заставило ее податься вперед и положить локти на стол. Резким движением Зулейха вытянула руки и посмотрела на Юсуфа.

— Море было совсем другим, когда мы были на «Ташуджу»…

— Конечно… тогда было лето…

— Да, лето… Я никогда не забуду «Ташуджу»…

— ……

— Я только хочу у вас кое-что спросить.

— Спрашивайте.

— Но не знаю, стоит ли.

— Спрашивайте.

— ……

— Почему вы молчите?

— Передумала…

— …

— Вы, наверное, думаете, что это что-то важное. Ну раз уж я начала… Я хочу спросить… Просто из любопытства…

— Спрашивайте, что вам угодно.

— Мы ведь с вами расстались год назад, верно? С того дня мы стали независимыми и свободными людьми. Сейчас я снова уезжаю… И хочу спросить: почему вы все это делали?

Юсуф немного смешался, подумал, потом с горькой усмешкой сказал:

— Вы точно хотите, чтобы я вам ответил?

— Думаю, что ничего плохого в этом нет.

— Хорошо, вот только… Как бы вам объяснить… Это объяснение может нас далеко завести…

— Я не поняла, к чему вы это говорите.

— Возможно, придется сказать вещи, которые вам бы не хотелось услышать.

Самым верным на эти слова было бы ответить: «Ну, как знаете» — и замолчать. Но больше не было времени ждать. Если Юсуф еще раз замолчит как накануне, то больше уже точно не заговорит.

Зулейха задрожала:

— Скажите… Ничего не случится, если вы скажете…

Юсуф побледнел.

— Хорошо, я вам отвечу, все равно между нами давно все кончено. Но в газетах… Когда я прочитал про аварию, что-то во мне дрогнуло. Вы же знаете нас, провинциалов. Это должно было быстро пройти, конечно. Но мать меня просто замучила. Еще в ту ночь, когда я вернулся в Енидже, она вцепилась мне в горло с криками: «Что ты сделал дочке Али-Османа?»

Юсуф говорил с трудом и, чтобы не встречаться взглядом с Зулейхой, смотрел вдаль, на море.

— Короче говоря, я решился. Подлостью и неуважением стало бы оставить его дочь в таком положении. Нужно было обеспечить вам уважение окружающих… Был ли кроме этого другой путь, кроме как сделать вид, что для меня это ничего не значило, приехать, забрать вас оттуда и ввести в окружение своей семьи и друзей? Не буду вам врать, мне это далось тяжело. Ходить перед всеми с повинной головой… Что бы там ни было, а вам это не пристало. Я ради него и ради его памяти еще и не такие трудности переносил. Если хотите, мы можем с вами договорить по пути.

Они вышли из кофейни и снова зашагали рядом к станции, даже не смотря по сторонам.

— Извините меня, — сказала Зулейха чуть погодя. — Мне такое даже в голову не приходило. Если бы я знала, что вы так будете мучиться, то я бы давно все это прекратила.

— Ну, не стоит так преувеличивать, дорогая…

— Не судьба мне была сделать вас счастливым. Но знайте, что я никогда не хотела, чтобы вы так страдали.

— Вы тоже знайте, что эта сторона дела не была для меня так тяжела, как вам кажется. Видите ли, если хотите, могу вам пояснить… Люди ревностно относятся к тем, кого любят… Ведь так? Для таких людей сложно терпеть… Но для тех, кого не любишь всей душой, все упирается лишь в вопросы чувства собственного достоинства. Но и с этим смиряешься, не такими трудами, конечно. Ведь между нами никогда не было любви, взаимного интереса? Ведь так?

Юсуф говорил об этом с таким детским простодушием, что, несмотря на сильную печаль, Зулейха не удержалась и горько улыбнулась.

Юсуф тоже рассмеялся и принялся пересказывать Зулейхе почти дословно, как запоминают школьники, все ее злые шутки о смехотворности романтической книжной любви.

Улица стала более людной, рядом проезжали повозки, пробегали носильщики, крича: «Посторонись!» А они шли вперед, не разбирая дороги. Зулейха еще не разу не видела, чтобы ее ботинки так испачкались в грязи.

Юсуф продолжил:

— Да, если принимать во внимание ваши слова, то из нас никогда не получились бы нормальные муж и жена… Но разве не было этого предательского путешествия на «Ташуджу»? Оно все перевернуло с ног на голову…

Зулейха остановилась и с удивлением воскликнула:

— Что вы такое говорите?

— К сожалению, это так. Приступы потихоньку начались еще в Мраморном море, И в конце концов самого серьезного кризиса достигли на пляже в Анамуре. Того состояния, что врачи называют симптомом надвигающегося тяжелого приступа. Вы, может быть, будете смеяться… Но что поделать, если такова правда… И в Гёльюзю и в Силифке мы боролись все с той же хворью…

Дождь пошел еще сильнее. Зулейха не замечала, как все ее лицо стало влажным от его крупных капель. Все ее внимание было поглощено тем, чтобы спасти свои туфли от потоков воды, которые струились между камней мостовой.

В единственном купе автомотрисы они оказались с семьей учителя, о котором узнали, что он едет на новое назначение в Урфу[120]. Учитель набросился с разговорами на Юсуфа, его жена — на Зулейху. До самого Енидже Зулейха проговорила с этой женщиной, но потом не могла припомнить из сказанного ни слова.

Енидже… Экспресс опаздывал. Они сидели под большими деревьями в кафе рядом со станцией.

Смеркалось.

Юсуф подозвал мальчишку — чистильщика обуви и велел ему до блеска натереть щеткой влажные туфли Зулейхи.

Зулейха еще раз обратилась к Юсуфу:

— Экспресс, наверное, еще задержится… Как бы вам не опоздать на поезд в Мерсин. Да и тяжелого у меня ничего нет. Мои чемоданы покидает в поезд тот паренек…

Юсуф раздраженно сказал:

— Почему вы хотите то, что я не могу сделать?

— Но есть опасность, что вы здесь останетесь совершенно один в этой безлюдной местности.

Юсуф отрывисто рассмеялся:

— Не волнуйтесь… Обязательно в какую-нибудь сторону будет поезд, или найду машину.

И, будто желая показать, что ему все равно, в какую сторону ехать, Юсуф махнул рукой вправо и влево.

Прошло еще немного времени, и вдалеке показался экспресс. Тогда Зулейха снова положила руки на стол и, вытянув голову, искала глаза Юсуфа в зеленом свете фонаря, который стоял перед ними.

— Я хочу вам кое-что сказать…

— Да? Ну говорите!

После небольшой паузы Зулейха произнесла совершено изменившимся голосом:

— Я вам не изменяла, Юсуф…

Впервые, называя мужа по имени, она покраснела и задрожала, будто сделала что-то постыдное, но взгляд не отвела.

В какое-то мгновение Юсуф, казалось, поверил ей и радостно и удивленно посмотрел на Зулейху. Но это продлилось недолго. Он снова нахмурил брови, блеск в глазах погас, и он опустил голову.

— Мне хочется вам верить, — сказал он. — Но для тех, кто подцепил эту дрянную болезнь, сомнение — невыносимое страдание.

Локомотив остановился перед ними. На станции все пришло в движение.

Юсуф подхватил чемоданы, Зулейха проследовала за ним, из-за волнения и темноты не видя, куда ступает.

Юсуф держал шапку в руке, на лбу у него выступила капелька пота. Он растерянно еще раз осмотрел купе Зулейхи и, быстро отряхнув, повесил упавшее на пол манто Зулейхи.

Зулейха все никак не могла открыть окно и попросила помочь проводника, который проходил мимо двери купе. Когда стекло опустили, поезд медленно тронулся.

Юсуф сделал несколько быстрых шагов и застыл, опустив руки.

В горле у нее стоял комок, глаза щипало от слез. Будто испугавшись, что схватит пальцами что-нибудь неподходящее, Зулейха не решилась вытереть глаза, высунула голову из окна и подставила лицо темноте и ветру.

Прозвенел звонок — приглашение к обеду. Этот звук показался Зулейхе призывом стряхнуть с себя груз темноты, который, казалось, навалился на нее, и твердо шагать навстречу сиянию новой жизни.

По освещенному коридору прошли две молодые женщины и мужчина. Зулейха поднялась, включила лампу, долго подправляла потекшую тушь перед зеркальцем, а затем направилась в вагон-ресторан.