Старомодная война

ГЛАВА 4

Генерал Мохаммед Мумас, первый пожизненный лидер демократического движения, изобретатель социальной справедливости революционной исламской народной демократии, которому народ Идры был обязан совершенной общественной и религиозной жизнью, а также сочувствием и любовью остального мира, имел проблемы.

У генерала Мумаса всегда были проблемы. Его крошечная страна, расположенная в Северной Африке, живущая морскими перевозками нефти, потратила почти сорок два биллиона долларов на борьбу с империализмом, сионизмом, капиталистическим угнетением, атеизмом, бесчеловечным обращением с людьми, и всё, что он получил взамен, было три сотни убийств, полдюжины угнанных автомобилей, четыре отравления, пятьдесят семь кинднепингов, двенадцать сотен пыток и неослабевающее внимание нескольких американских журналистов, особенно когда Америка пыталась вмешиваться во что-либо.

Генерал Мумас долгие годы действовал абсолютно свободно, финансируя любые революционные группы, способные забросать гранатами госпиталь, чтобы получить возможность требовать потом социальной справедливости. В основном эти группы состояли из горожан, не расположенных принимать тотальную свободу, тотальную радость, тотальную свободу исламской демократической народной социалистической революционной нации Идра.

Это было понятно. Сатана, сионизм, империализм, капитализм и угнетение могли проникнуть в сердца наивных и дураков, и генерал без страха встречал зло. И с помощью кнута, цепей, электрического шока и старомодного разрезания на куски многие люди отрекались от путей зла.

Конечно, наиболее упорствующие были убиты. Так что никто не мог поведать миру о несчастьях в стране генерала Мохаммеда Мумаса.

Всё это изменилось, когда над Средиземноморьем появились американские бомбардировщики, обгонявшие последние советские самолёты генерала, отразившие его новейшие советские ракеты и чуть было не разрушившие его дом.

Так в первый раз люди Идры узнали, что они могут заплатить за действия своего революционного лидера. Некоторые из них были убиты.

Несколько полковников начали обсуждать свержение генерала. В конце концов, цены на нефть падали, и, подобно многим странам третьего мира, они не имели никаких других доходов. В Идре не было промышленности. Здесь был только один прокатный стан.

Они приобрели его в Чехословакии. Сталь должна была пойти на строительство домов и госпиталей, танков и пушек. Но когда чехи уехали, всё заржавело, и всё оружие они снова должны были покупать за рубежом.

Так, несмотря на демонстрации в Лондоне и Европе против американских бомбардировок, несмотря на ежедневные протесты некоторых американских журналистов, доказывающих, что бомбардировки Идры не остановят терроризм, генерал был почти свергнут.

Группа полковников штурмовала его пустынное убежище. Они все подъехали на своих «мерседесах». В Исламских революционных социалистических вооружённых силах было пятнадцать тысяч полковников — приблизительно треть всей армии. Остальные были большей частью генералами. Но ни один из генералов не имел построенного французами дома с кондиционером. Поэтому полковники делали всю грязную работу, не поднимая дискуссии об основополагающем пути развития Идры, — их интересовало только, что они могут получить на свои нефтяные доллары кроме американских бомб.

Генерал Мумас, статный человек с кудрявыми волосами и чёрными пронзительными глазами, не стал бы революционным лидером, если бы не умел управлять толпой. Он пригласил пятнадцать тысяч полковников на пир с традиционным угощением бедуинов — ягнёнком.

Генерал Мумас знал, что он может обеспечить провизией такой традиционный банкет. Корабль из Новой Зеландии прибыл три недели назад и был полон ягнят. Принимая во внимание корейских грузчиков и армию французских поваров, способных накормить весь флот Идры, а также итальянских механиков, готовых в любое время наладить грузовики, с этим традиционным банкетом не было никаких проблем.

В прошлые годы женщины Идры готовили пищу без помощи парижских поваров, используя только бедную пищу пустыни Идра. Но их мастерство было утеряно под влиянием модернизации, когда мужчины Идры начали изучать компьютеры, физику и некоторые другие вещи совершенно иного рода. Хотя в течение тысяч лет по обычаям Идры женщины этого народа выполняли всю грязную работу, сейчас обстоятельства изменились, и некоторые из них могли поехать в Лондон, чтобы получить там какую-нибудь другую профессию, кроме позирования перед камерой с целью рекламы современной Идры.

Сейчас, когда соблазнительный запах от ягнят, приготовляемых в тысячах импровизированных печей, разносился в холодном ночном воздухе пустыни, генерал Мумас готовил своим братьям счёт, который вытянет у них все их биллионы.

— Я знаю, что обещал вам лучшую противовоздушную оборону, которую только можно купить за деньги, а сейчас вы видите, что американская авиация прорвала эту оборону. Но я спрашиваю вас, кто заставил русских оставить их посты?

— Я, — сказал один полковник.

— Должно быть, вые умеете управлять ракетами? — спросил генерал.

В воздухе повисла тишина. Слышно было только невнятное бормотание французских поваров, готовящих традиционный душистый десерт.

Десерт теперь никогда не получался таким хорошим, как в те времена, когда его готовили матери и жёны, а теперь французы совершенно не ощущали различий между кухнями идранцев, марокканцев или сирийцев.

Поднялся другой полковник, держа в руке автомат. Он не обращал никакого внимания на охранников генерала, численно превосходивших его людей, и это пренебрежение отражалось в его взгляде.

— Я мусульманин, — сказал он. — Я повинуюсь. Я повинуюсь мудрости Корана. Я верю только в Аллаха и в Мухаммеда, его пророка. Я не верю в невинных убийц. Я верю в борьбу со злом. Я не считаю актом героизма смерть случайных прохожих от бомбы, подложенной в машине. Я считаю трусостью и позором расправляться с человеком, бросив его в корабельную машину. И что помощь палестинцам приведёт в ад вместе с палестинцами.

В ночи раздалось ворчание пятнадцати тысяч, похожее на низкий рокот вулкана. Пальцы лежали на спусковых крючках оружия, направленного охраной в его голову. Если генерал икнёт, то полковник моментально умрёт.

Генерал Мумас движением руки остановил своих офицеров.

— Разве убийство еврея является дурным поступком? Он был сионистом. Разве убийство сиониста — преступление?

— Убийство беззащитного — это позор, — сказал полковник.

И тут генерал улыбнулся. Он приказал своим помощникам принести ему американские газеты — одну из Вашингтона, одну из Бостона — и прочитал слова американского журналиста, который сообщает, что ежедневно в мире что-то происходит, но большинство несчастных случаев бывает на палестинских землях: взрывается в небе самолёт с пассажирами и калечатся люди, кто-то подкладывает бомбы в ночной клуб, или госпиталь, или детский сад. И эти статьи обвиняют во всём Израиль.

— Только искоренив причину терроризма, можно покончить с самим терроризмом, а причина терроризма состоит в отсутствии у палестинцев родины.

Эти слова были встречены аплодисментами в ночном лагере, но одинокий полковник продолжал свою речь.

— Эти убийства и похищения невинных начались гораздо раньше, чем возникли разговоры о палестинском государстве. Кто из присутствующих здесь действительно уверен, что убийства женщин, детей и стариков приведут нас к достижению поставленной цели? Я хочу уничтожить Израиль. Но не ради палестинцев, а ради нас. Они могут уничтожить нас в сражении. Я вижу, что мы должны сражаться с ними другим путём. Но не путём убийства стариков и беременных женщин.

— Но в величайших университетах учат, что мы правы, что запад приходит в упадок и что он должен упасть под ударами революций, — сказал генерал. — Мы выпьем за войну пропаганды.

— Чтобы узнать, что другие думают о нас?

— Вскоре Америка отвернётся от Израиля, а без американской армии Израиль будет сильно ослаблен, и мы сможем разрушить сущность сионизма.

— Они всегда превосходили все наши армии. Мы всегда были слабее их.

— Так было раньше. Но когда мы победим Израиль, мы въедем в великолепный Иерусалим на своих лошадях.

— Кто здесь поверит в это? — пронзительно вскрикнул молодой полковник. — Кто здесь действительно верит, что мы способны сделать это? Кто здесь верит, что мы сможем выдержать ещё одну войну против Израиля? Мне наплевать на Израиль. Пускай убираются к дьяволу. Мне наплевать на палестинцев, и я знаю, что вам, мои братья, тоже наплевать на них. Но я забочусь обо всех нас. Когда-то мы были гордым и великим народом. К нашим армиям всегда относились с почтением. Мы могли оказывать милосердие, потому что были сильны. Мы могли предоставлять людям убежище, потому что мы были терпимы к тем, кто следовал Книге. Во что мы превратились сейчас? В убийц беззащитных стариков? Мы думаем, что мы правы, потому что некоторые американцы и их союзники, ненавидящие собственную страну, думают, что приемлемы любые средства.

— Мы были великим народом прежде, чем европейцы открыли Америку. Мы были великим народом уже тогда, когда европейцы жили ещё в каменных замках и убивали друг друга в феодальных войнах между крошечными королевствами. Арабы дали миру величайшие знания, беззаветную смелость в бою и уважение к образованию во всех частях мира, где царствовал ислам. Мы были уважаемыми людьми. Почему мы позволили себе дойти до такого позора?

— Сионисты контролируют средства массовой информации. Они распространяют о нас лживые измышления.

— Это не измышления сионистов, это истинная правда. А правда состоит в том, что мы покупаем наше оружие и покупаем людей, способных управлять им, а потом боремся с нашими противниками иностранными бомбами. Вот всё, что я хотел сказать.

— Ты можешь предложить нечто лучшее?

— Конечно, могу. Во-первых, мы должны научиться тактике ведения войны. Если мы не можем использовать собственное оружие, мы всё равно не должны пользоваться оружием, изготовленным в Китае, Северной Корее или России. Мы должны сражаться только тем, что сами производим. Мы должны отказаться от наших роскошных автомобилей, от наших умопомрачительных счетов в европейских отелях и направить эти деньги на армию. И тогда мы сможем победить всех наших врагов — честным путём. Мы снова сможем оказывать помощь слабым, милосердие — несчастным и вернём уважение к нашей армии.

— А что будет, если мы проиграем? — спросил генерал.

— Разве смерть не лучший выход, чем потеря души нашего народа? Разве поражение в честной битве более постыдно, чем борьба против беременных женщин и их неродившихся детей, и более постыдно, чем некоторые планы наших генералов? Неужели теории о загнивающем Западе так заморочили вам голову, что вы можете отказаться от наследственной терпимости и смелости только потому, что вас атакуют ваши враги? Где те арабы, которые разбили франкских рыцарей? Кто склонил армии индусов к покорности? Кто вытеснил христианство из Египта и принёс туда ислам? Где те, кто принёс цивилизацию Испании? Где? Где? Где?

Генерал, видя, что слова этого полковника достигли сердец тех его людей, которые не имели новых машин или даже не всегда досыта наедались, понял, что проиграл. А проигрыш в споре в Идре означал потерю самой жизни.

Он знал почти каждого полковника в своей стране, но не мог узнать своего оппонента.

Человек был бородат, с толстой шеей. Он стоял с гордым, независимым видом. После его речи генерал подозвал полковника к себе, а в душе решил, что тот должен умереть.

— Вы хорошо говорили. Вы говорили смело. Я произведу вас в генералы и дам вам под командование любые силы, которые вам понадобятся для борьбы с Израилем. Я думаю, вы сможете справиться с гидрой сионизма. Вы можете направить своё оружие против Хайфы, Тель-Авива или любого другого сионистского города, который вы назовёте. Удачи вам. Вы можете набрать столько добровольцев, сколько пожелаете. Любой, кто захочет пойти с нашим новым генералом, может свободно это сделать. Все они получат вознаграждение.

После этих слов генерал удалился в свою палатку. Он позвал с собой одного из самых преданных своих помощников.

— Конечно, за ним никто не пойдёт. Ни один из них не променяет свой «мерседес» на возможность получить пулю в лоб. Они не отдадут свои «мерседесы» и «тойоты» ради победы над Израилем. Когда он будет собираться в поход со своими последователями, скажи ему, что ты тоже хочешь присоединиться к ним. Скажи ему, что у тебя есть прекрасный дом в столице и что ты с радостью отдаёшь его на благородное дело. Он не поверит тебе, но после своего заявления не сможет отказаться от твоего дома. А когда он будет обедать, отрави его.

— А если он что-то заподозрит?

— Конечно. Он несомненно что-то заподозрит. Но основная красота нашего плана состоит в том, что он не сможет отказаться взглянуть на дом. Он будет думать, что смог обмануть нас, сделав вид, что поверил в убедительность нашей истории. Это усыпит его бдительность и поможет нам расправиться с ним. Ты всё понял, брат?

— Никто не может состязаться с вами в остроте ума, о брат и вождь!

Но внезапно их внимание привлекли аплодисменты на улице. Раздались выстрелы в воздух. Они услышали возгласы, прославляющие войну. Колонны людей маршировали по заросшей низкорослым кустарником пустыне Идра. И к большому облегчению генерала, они всё больше удалялись от него. Они маршировали по направлению к морю. Они оставляли позади свои «мерседесы», своих ягнят, приготовленных в лучших традициях арабской кухни, свои традиционные арабские десерты. В ночной тишине удалялся их крик: «Позволь нам умереть у ворот Иерусалима!»

Генерал часто заканчивал этой фразой свои речи.

Он заканчивал их и шёл домой, в свой прекрасный дворец, оснащённый новейшими кондиционерами, а приветствующая его одобрительными криками толпа расходилась по своим домам, чтобы на следующий день услышать другую речь.

Но сегодня ни один из них не пошёл домой. Ни один из них даже не побеспокоился о судьбе своего «мерседеса».

— Они все пройдут полмили и вернутся к своим машинам. Те, кто вернутся, и будут на самом деле революционными героями, а те дураки, которые последуют за этим полковником, никогда не доберутся до Иерусалима, а только найдут свою смерть. Единственный возможный путь к воротам Иерусалима возможен под моим руководством.

Но никто из них не вернулся ни в этот вечер, ни на следующий. До генерала дошли слухи, что полковники самостоятельно организовали взводы и батальоны. Они совершали свой переход в суровых условиях. Если они не имели возможности организовать какую— либо повозку, то обходились без этого и продолжали маршировать по раскалённой пустыне. Но солдаты Идры при необходимости прекрасно владели техникой танковой войны. Им не надоедали революционными речами, но учили обращаться с оружием, предоставленным их новыми лидерами, и готовили их к победе или к достойной смерти в бою.

Их новый вождь, носивший звание полковника, не назвал им своего имени. Но один из полковников, более сообразительный, чем другие, предпринял немало попыток окольным путём разузнать имя их нового лидера. Наконец, исчерпав все средства, он напрямик сказал ему, что, если он поведёт их в сражение против Израиля, они должны знать, как называть его.

— Арисон, — ответил незнакомец. — Вы можете называть меня Арисон.

— Это не арабское имя, — сказал полковник.

— Вероятно, это так, — сказал Арисон. — Но это не означает, что я не могу быть вашим истинным другом. Вы можете быть абсолютно уверены, что всё, что я делаю, приведёт вас к славе и победе.

Сообразительный полковник донёс эту информацию до немецкого репортёра в столице, а репортёр поместил её в своём издании, так что, обойдя полмира, эта информация наконец достигла Тель-Авива.

Арабы организовали маленькую, крепко спаянную армию, похожую на те, которые были распространены на Среднем Востоке в восьмом веке, когда арабские армии с быстротой молнии перемещались по пустыне, завоёвывая обширные империи в короткие сроки.

— Как велика их армия? — спрашивали у израильской разведки.

— Пятнадцать тысяч.

— Тогда ничего страшного.

— Когда вы увидите этих парней, — говорили они, — то поймёте, что они великолепны.

— Насколько хороши могут быть эти арабы? — спрашивало командование Израиля.

— Лучше не бывает.

Единственным способом избавиться от нападения армии Идры было направить их гнев и их оружие против одного из африканских племён. Но когда они узнали, что армия Идры собирается начать атаку, их охватила настоящая паника. План, как они узнали, состоял в том, чтобы захватить главную базу, охраняющую Негев, чтобы доказать Израилю, что они могут разбить даже превосходящие силы, захватить пленников и перекрыть все дороги к границе с Египтом.

Ни один из сидящих в комнате, в которой разрабатывалась тактика действия израильских вооружённых сил, не мог предположить, что спустя короткое время они будут судорожно стягивать последние резервы вокруг Иерусалима, чтобы помочь своим частям, пойманным в ловушку.

Синанджу, место, где находится Дом синанджу, великолепный Дом синанджу, совершенно не изменилось с тех пор, когда Ремо был там в последний раз. Главная улица своими запахами была похожа на свинарник, потому что старая сточная система была разрушена, а новую некому было установить.

Система была сделана из каррарского мрамора, с трубами, вырубленными вручную и гладко отполированными. Несомненно, особенность этой сточной системы состояла в том, что она была изготовлена римскими инженерами. Хотя в трёхсотом году до нашей эры путешествия не были столь же безопасными, как сегодня, но сейчас в Синанджу были доставлены трубы для сточных вод, но не было инженеров, способных их установить. Теперь в городе стояло зловоние, а трубы всё-таки ещё лежали неиспользованные.

Ремо заметил несколько штук на главной дороге, ведущей в Пхеньян.

— Если мы как можно скорее их не установим, их все разворуют, — сказал Чиун. — Но что ты туг делаешь? Ты же не разделяешь моей любви к Синанджу, как к месту, где собрались сплошные убийцы. Ты же не можешь быть убийцей.

— Кто тебе сказал, что я должен любить свинарник? — спросил Ремо.

— А Нью-Джерси — не свинарник? — поинтересовался Чиун.

— Там не пахнет так, как в Синанджу, — сказал Чиун.

У входа в деревню собрались старейшины, чтобы поприветствовать Мастера. Сейчас они были счастливы, потому что могли узнать у него о судьбе сокровищ. Конечно, после возвращения Чиуна они уже слышали, что сокровища украла секретная служба Северной Кореи и что произошло это с ведома Ким Ил Сунга, который с помощью уловки проник в Дом синанджу.

Когда это открылось и вождь покончил жизнь самоубийством, которое было мудрым шагом, он, вероятно, унёс с собой в могилу секрет местонахождения сокровищ. И так как он не рассказал об этом даже своему великому лидеру, Ким Ил Сунгу, то, вероятно, сведения о местонахождении сокровищ утеряны навсегда.

Теперь приняты все меры предосторожности, и северным корейцам не удастся проникнуть в Дом синанджу. Оставалось только узнать, наказал ли Ким Ил Сунг своих подчинённых за их злодеяния.

Но какое наказание будет справедливым, Чиун не мог решить, и в качестве дани Ким Ил Сунг выбрал строительство трёх новых суперскоростных дорог к деревне и потребовал включить главу о великолепии Дома синанджу в каждый учебник в каждой школе Северной Кореи.

Таким образом, между марксистско-ленинской идеологией и фамильно-историческим деревом Мастеров синанджу — с похвалами рабочим комитетам с одной стороны и восхищением фараонами и королями с другой — установилось временное согласие.

То, что такой беспорядок не вызвал протестов, было необычно. Раньше студенты знали только то, что марксистско-ленинская диалектика — единственное истинное учение.

Теперь сотни тысяч студентов зубрили, что Акх— натон в своей праведности дал тридцать нубийских золотых статуй Мастеру Джи, а король Кроесус из Лидии заплатил четыре сотни мер золота, и что Дарий из Персии пожертвовал драгоценные камни весом в сотню оболов — согласно закону непобедимости.

Чиуна удовлетворило то, что Ким Ил Сунг сделал всё, что мог. В особенности в тот момент, когда Чиун и Ремо встретили в Народном аэропорту Пхеньяна три тысячи студентов, марширующих под флагом Мастеров синанджу и поющих: «Прославляя твой великолепный Дом наёмников, мы прославляем истину, и прекрасное превосходство и твоё вечное присутствие в мире, о Великолепный».

Ремо нетерпеливо повернулся к Чиуну.

— Они даже не знают, о чём они поют, — взорвался он.

— Никогда нельзя пренебрегать данью. Ваших американских студентов тоже могли бы обучать подобным образом.

— Я надеюсь, что они никогда не узнают этих стихов, — сказал Ремо.

Как и следовало ожидать, за то время, пока они добирались до деревни, Чиун начал перечислять все самые большие обиды и несправедливые обвинения, которые он выслушал от Ремо за время его обучения.

— Возможно, ты думаешь, что старейшины деревни Синанджу тоже дураки, потому что платят дань.

— Нет, — сказал Ремо. — Почему они не должны её платить? Мы кормимся ею почти четыре тысячи лет.

— Мы существуем благодаря им, — сказал Чиун.

— Я — нет, — ответил Ремо.

— Но твой сын будет.

— У меня нет сына.

— Потому что ты всё время крутишься вокруг всех этих западных вертихвосток. Женись на хорошей корейской девушке. Она родит тебе наследника, и мы воспитаем его. Он тоже женится на кореянке, и вскоре никто не вспомнит, что на плаще Мастеров было белое пятно.

— Если дело только в этом, — сказал Ремо, — то, может быть, ты уже имеешь белого предка. Ты не думал об этом?

— Только в моих ночных кошмарах, — сказал Чиун, выходя из машины и принимая глубокие поклоны собравшихся стариков.

Ремо смотрел за их спины. Глазам открывались четыре переулка, переходящие в абсолютно неиспользуемые шоссе, теряющиеся между Корейских холмов по направлению к Пхеньяну. Он знал, что существовали ещё два шоссе, ведущие в деревню, которые тоже почти не использовались. Иногда, как он слышал, по этим дорогам проходили стада яков, так что севе— рокорейцам приходилось потом присылать вертолёт из Пхеньяна со щётками и скребками, чтобы держать первый, второй и третий Великие пути на Синанджу в безупречном состоянии.

— Приветствую вас, — сказал Чиун старикам. — Я вернулся вместе со своим сыном, Ремо. Я не хочу удерживать его здесь против его воли, потому что он не хочет помочь нам в поисках бесследно пропавших сокровищ. В конце концов, вся ответственность ляжет на тех, кто не хочет посвятить свою жизнь возвращению сокровищ.

Старики закивали головами.

— Вы можете удивиться, почему я ничего не предпринимаю в отношении Ремо, — сказал Чиун.

— Нет, они не удивлены. Я уверен, что они совершенно не удивились этому, Маленький Отец, — сказал Ремо.

Обеспокоенные старики опустили глаза к земле. Между двумя Мастерами появились разногласия.

Чиун успокоил их движением руки.

— Он имел в виду совершенно другое. Мы все знаем, что вам очень хотелось бы знать, почему я ничего не предпринимаю против Ремо. Во-первых, потому что он приехал домой учиться. Сейчас он будет читать истории Синанджу, и знаете зачем?

— Я знаю зачем, Маленький Отец.

— Шшш. Они не знают зачем. Он будет читать истории синанджу, потому что он встретился с чем-то таким, чего не смог победить. А почему он не смог победить это?

Никто не ответил.

— Он не смог победить это, потому что не знал, что это такое, — сказал Чиун.

— Я узнаю, что это, если ты расскажешь мне, — сказал Ремо.

— Это не принесёт тебе ничего хорошего. Ты не сможешь справиться с этим человеком, пока не найдёшь сокровища синанджу, — сказал Чиун.

— Теперь я вижу, что ты по-прежнему ведёшь свою игру, Маленький Отец, — сказал Ремо, который решил, что не будет больше ждать никаких объяснений. Он знал Чиуна, и ему были хорошо известны их разногласия. И он знал, что Чиун не укажет ему сейчас правильный путь. Но раньше или позже ему придётся сделать это, и Ремо испытывал тайное злорадство.

Ремо не был готов сейчас отправиться в путь, не был готов, несмотря на то что это было в его интересах.

— Но, раскаиваясь в своих заблуждениях и испытывая большие угрызения совести из-за того, что не может вернуть нам сокровища, мой сын Ремо решил подарить деревне Синанджу сына.

Опущенные головы поднялись. Известие вызвало всеобщее одобрение.

— И он будет украшением деревни Синанджу. — закончил Чиун.

— Это не совсем так, — сказал Ремо.

— Не будет ребёнка, не будет и помощи в борьбе против твоего врага, — сказал Чиун.

— Он также и твой враг, Маленький Отец.

— Может быть, это и так, но проблема, как расправиться с этим человеком, волнует тебя гораздо больше. Кроме того, ты не можешь посвятить ребёнку всю свою жизнь, а если ты заведёшь его от белой женщины, она может оказаться распущенной, как все белые женщины, и не будет должным образом заботиться о ребёнке, а то и бросит его. А если у тебя будет ребёнок от женщины из деревни Синанджу, ты будешь абсолютно уверен, что твой сын будет воспитан в почёте и уважении, потому что его отец — Мастер синанджу.

— Мне не нужен ребёнок.

— Ты говоришь так, потому что не знаешь.

— Дай мне прочесть истории, — сказал Ремо. — Я уверен, что если ты узнал что-то об этом парне, ты нашёл это в свитках. Именно поэтому я хочу снова перечитать их. Но не жениться, нет.

— Одна ночь. Один момент. Только один посыл твоего семени. Я не говорю о пожизненном заключении. Позволь матери получить это.

— Позволь мне взглянуть на свитки.

— Не будет женитьбы на одну ночь, не будет и свитков.

— Но ты же всё время просил меня прочитать эти свитки.

— Это было тогда, когда ты не собирался читать их.

Ремо вздохнул. Он огляделся вокруг. Чем скорее он получит свитки, тем скорее узнает, что Чиун открыл в индейском лагере.

И что может быть плохого в одной ночи? Он никогда не воспитывал ребёнка. И синанджу должны иметь наследника в своём мастерстве.

Он должен передать своему ребёнку знания синанджу? Прекрасно, подумал он, смотря на деревянные хижины и грязные дороги, ведущие к трём современным шоссе, он может передать своему сыну знания синанджу, но тот может и не стать синанджу. Это был только один из путей.

Но он не хотел делать ребёнка одной из женщин этой деревни только по необходимости. Он всё ещё был слишком американцем и искал утех в любви, прежде чем решиться жениться и обзавестись ребёнком.

— Од райт, — сказал он.

Почему бы нет, подумал он. Что такого? Что может быть плохого в одной ночи?

— Отлично, тогда я открою для тебя все свитки. Ты сможешь прочитать о ссоре между фараонами Верхнего и Нижнего Нила. Ты узнаешь всё то, чему я прежде пытался тебя научить. И ты женишься на прекрасной девушке. Я сам выберу её.

— Я не хочу, чтобы ты её выбирал, — сказал Ремо. — Я выберу сам.

— Как пожелаешь. Руководствуйся при выборе своими чувствами. Я не буду вмешиваться в твой выбор, — сказал Чиун, сияя.

Но когда Ремо наконец увидел молодых женщин, ему нестерпимо захотелось воспользоваться одной из трёх прекрасных дорог, ведущих в Пхеньян, и покинуть Синанджу, всех женщин вообще и Пу Кайянг в частности.

Пу весила двести пятьдесят фунтов и знала два слова по-английски. Это не были «да» или «нет». Это не были «хэлло, Джо» или даже «гуд бай, Джо». Это было «предсвадебный договор».

Все остальные слова в её словаре были корейскими, причём на специфическом диалекте синанджу, на котором говорил и Ремо. Но на переговоры вместо Пу пришла её мать.

Пу и не думала, что у неё избыток веса, она скорее считала, что находится в самом расцвете. Пу считала, что она до сих пор не замужем только потому, что ни один мужчина в Синанджу не достоин её. И она не видела достойного кандидата даже в Пхеньяне. Она была дочерью пекаря, и, прежде чем кто-либо в Синанджу покупал хлеб или пироги, Пу пробовала их первой. И было видно, что так будет продолжаться и дальше, даже если она и выйдет замуж за белого Мастера синанджу.

— Ты останешься здесь, если я уеду? — спросил Ремо.

— Да, — сказала она.

— Ты выйдешь за меня? — спросил Ремо.

— У нас ещё нет собственного дома, — сказала Пу.

— Он должен быть в Синанджу?

— Да.

— Ты получишь его, — сказал Ремо.

— Кроме этого, нужна обстановка, — сказала Пу. — Горшки, сковородки и обеденная утварь.

— Ты получишь это.