Старуха 2

Глава 21

Александр Александрович Микулин с огромным интересом разглядывал так хорошо ему знакомый и в то же время абсолютно незнакомый мотор.

— А это у вас что? — поинтересовался он, показывая на блестящую плунжерную пару. — Это ведь бензиновый мотор?

— А, это… это форсунки моновпрыска: мотор-то для самолета, он и вверх ногами работать должен. У нас на каждый ряд по две форсунки стоят, каждая на три цилиндра работает. Мы пробовали, и одна форсунка просто не успевает с такой скоростью переключаться, а две — уже нормально.

— И вы насос-форсункой качаете бензин⁈ Там же вообще никакой смазки удержаться не может, бензин все смоет!

— Ну мы это… бензин же — он тоже жидкость…

— А пару не клинит разве? Вы ее что, хромируете? И хром помогает?

— Александр Александрович, мы же не химики, нам как сказали делать, так и делаем. То есть для моторов на грузовики мы тоже примерно так же делали, но там все же скорости другие, да и цилиндров шесть, а не двенадцать, там три обычных форсунки справляются.

— А причем тут хмики? И ведь здесь… что, хромирование все же помогает? Но ведь если попадет какая грязь и хром поцарапается — а он точно поцарапается…

— Не поцарапается. Потому что это не хром, точнее не совсем хром. Сейчас, вспомню… это твердый раствор карбида хрома в хроме, и этот раствор — он по твердости превосходит сапфир, зато по скользкости почти не уступает тефлону. Что такое сапфир — я знаю, тефлон… не знаю, у нас он вроде не применяется. Но эта штука реально очень скользкая и практически не истирается. К тому же, даже если попадется алмазная пылинка и на плунжере царапина образуется, то и это не страшно: покрытие не поползет, у него адгезия выше когезии…

— Что выше чего?

— Ну… как я понял, это значит, что покрытие прилипает к металлу крепче, чем молекулы этого металла друг с другом сцеплены. Но там используется очень специальная технология изготовления такого покрытия. И вот она — как раз совершенно химическая, а как она вообще работает… мы просто делаем плунжерные пары и отправляем их куда-то, а назад они уже такие приходят и мы их просто ставим на моторы. У нас программа по выпуску этих моторов небольшая, так что нас это вполне устраивает. А вот если вам мотор передавать… это нужно будет со Старухой согласовывать, мы вообще не знаем, где плунжерные пары доводятся.

— А я еще хотел спросить: у вас гильзы очень тонкие. Наверное в производстве брак получается большой, да и вообще, вы уверены, что таких тонких гильз надолго хватит?

— Насколько я знаю, гильзы эти литые, а про процент брака не скажу — не знаю просто. Но о долговечности… вы знаете, этот чугун — он вообще-то попрочнее инструментальной стали будет, износу в моторе практически не подвержен.

— Столько ухищрений…

— Да какие там ухищрения! Мы на грузовиках точно так же все сделали: поставили по две пары клапанов на цилиндр, сами клапана самоохлаждаемые ставим, моновпрыск опять же. Только на грузовиках у нас компрессия около двенадцати, но там обычный бензин, а тут октановое число уже не меньше ста двух, так что четырнадцать… и по экономичности мотор почти как дизель получается. А так как энергетика у бензина побольше, чем у солярки, то если считать расход топлива по весу, так мы дизели даже превосходим в экономичности. Правда, товарищ Мясищев ругался, что по объему баки нужно больше ставить… но мы же автомобилисты, нам все эти авиационные заморочки мало знакомы. Ну чего, забираете мотор? А то нам он, откровенно говоря, немного мешает: мы бы лучше автомоторов побольше делали…

Микулин этим мотором занялся по личной просьбе Сталина. Не по приказу, а именно по просьбе: он сказал, что на автозаводе(!) на базе БМВ-шестого делают авиамоторы мощностью свыше тысячи сил, но сами говорят, что, мол, товарищ Микулин мог бы из него и тысячу двести вытянуть. И было бы неплохо, если товарищ Микулин и в самом деле «вытянул» — а товарищи из Городца все подробно расскажут и помогут, если будет необходимость.

«Необходимость» появилась сразу же, как только Александр Александрович приехал на ГАЗ: прежде всего он выяснил, что на этом «авиамоторе» заводчане ставят масляные насосы точно такие же, что и на свои грузовики — и эти насосы на порядок лучше и надежнее тех, что делают для своих уже настоящих авиамоторов в Рыбинске. Второй вопрос у него появился, когда он задал разработчикам с автозавода вопрос о межремонтном ресурсе двигателя, а те его просто не сразу поняли:

— Ну, по нашим прикидкам кольца поршневые следует менять, когда падение мощности уже на глаз заметно будет… но, наверное, раз в год, может и раз в два года. На грузовиках их пока вроде на два года почти всегда хватает, а на самолетах пока не меняли вроде ни разу. Но самолеты-то мало летают…

— А клапана как часто меняете?

— А зачем их вообще менять?

— Но на бензине с такими высокими характеристиками они же прогорать должны.

— Кому должны, мы всем прощаем, — довольно заржал над своей немудреной шуткой «автомобилист». Мы же специально по четыре клапана на цилиндр ставим… а, понял. Бывает у нас, то есть на автомобилях бывает, когда механики масло неправильное льют, то оно выгорает быстро и нагар начинает и кольца стачивать, и клапанам достается. Но если масло лить правильное и фильтры менять регулярно, то проблем не будет.

То есть вопроса по температуре он тоже не понял. Но насчет клапанов (и насосов, и даже турбокомпрессоров, которые тоже уже делались на автозаводе серийно) парень посоветовал обращаться к директору завода. А тот — массивный такой товарищ — товарища Микулина выслушал, подумал недолго:

— Вы, Александр Александрович, списочек составьте всего, что вам для ваших моторов нужно будет. Мы цены в Комитете согласуем и вашему заводу всё поставим. Сколько нужно будет, столько и поставим.

— Но у нас на моторах те же клапана совсем другой размерности…

— Тогда и чертежи предоставьте. Я вам просто скажу, как директор завода Научно-Технического комитета: НТК никому свои закрытые разработки не передает, технологии, у нас разработанные, у нас и остаются. Конкретно если про клапана для моторов говорить, то завод в Рыбинске их изготовить просто не сможет: у него нет ни материалов нужных, ни станков, ни специалистов. У нас хотя бы материалы есть — но даже я не знаю, откуда они к нам поступают. И вам лучше этого не знать.

— А как же я в таких условиях могу моторы разрабатывать? — очень недовольным тоном пробурчал Микулин.

— Понимаю ваше неудовольствие, но, как говорит Старуха, работать нужно в кооперации. Будете примерно так же разрабатывать, как и наши инженеры: писать заявки на то, что вам надо и откуда-то это все получать. Вот, например, наш завод так получает все гильзы для всех моторов: там какой-то чугун непростой, его на нашем заводе мы даже обрабатывать толком не можем — но мы просто гильзы эти в моторы ставим и не спрашиваем кто, где и как их делает. Это и называется «производственная кооперация»…

В кабинете монументального здания на Старой площади глубокой ночью четыре человека неторопливо обсуждали очень важные вопросы. Но обсуждали они их именно неторопливо, поскольку каждый постоянно обдумывал сложившуюся ситуацию — и никому из присутствующих эта ситуация не нравилась. Но поначалу казалось, что больше всего она не нравилась Клименту Ефремовичу:

— Я давно предупреждал, что Тухачевского необходимо с работы гнать поганой метлой!

— Ну выгнали бы, — тихо ответил ему Иосиф Виссарионович, — и стало бы у тебя в наркомате на одного врага меньше. А остальные? Ведь этот петрушка пустоголовый даже, как выяснилось, не понимал, что им просто управляют: нес чушь, изображал из себя чуть ли не Бонапарта. А остальные ему в нужных местах поддакивали, а в ненужных — для них ненужных — потихоньку так осаживали. И он просто выполнял работу, которую ему остальные так незаметно поручали. Убрали бы его — работу кто-нибудь другой продолжил бы. А теперь мы можем всех их аккуратно убрать.

— Можно считать, что уже убрали, — очень спокойно добавил Лаврентий Павлович. — После того, как мы их столь внимательно расспросили, их просто выпускать уже нельзя. Так что я предлагаю сейчас выпустить приказ о направлении их в какую-нибудь глухомань, и даже сделать вид, что они приказ этот выполнили — а тем временем так же потихоньку взять всех тех, о ком они нам рассказать успели. Думаю, за пару недель справимся.

— А вы думаете, что об их задержании никто не догадывается? — недовольно спросил Куйбышев. — Вот тот же Гамарник…

— Ну с ним мы, конечно, немного погорячились, — ответил Берия, — но я уверен, что про задержание остальных он тоже не подозревал, это оперативники мои неаккуратно сработали…

Гамарника сотрудники оперативного отдела НТК постарались потихоньку арестовать поздним вечером после возвращения всех «наблюдателей» в Москву. Причем на его задержании настаивал именно Иосиф Виссарионович, ведь Блюхер, поделившийся своей информацией о «группе Тухачевского», сообщил, что «а идеологией там занимается Гамарник». И на вопрос удивленного этим Берии он дополнительно пояснил:

— Нет конечно, для выработки идеологии он откровенно глуп. Но вот поддерживать всяких писателей, журналистов, актеров, кто их линию проталкивает в массы — это он хорошо умеет. Даже не столько он их проталкивает наверх, сколько прикрывает от того же партконтроля, да и просто от ОГПУ: эти же актеришки и писателишки через одного жулики и воры.

Но когда поздним вечером к дому Гамарника подъехали две машины с оперативниками, Яков Цудикович очевидно что-то заподозрил, и ворвавшиеся в квартиру люди нашли там лишь его труп с дыркой в голове…

— А что по ОГПУ нам стало известно?

— По ОГПУ нам ничего особо нового известно не стало, — устало ответил Берия, — разве что получено подтверждение того, что Артузов на абвер работает. Но его мои люди взяли аккуратно, там никто ничего вообще не заметил. Что он расскажет, это мы уже завтра узнаем…

— А сегодня…

— Сегодня нужно подготовиться к заседанию ЦК, — мотнул головой Сталин. — Кирова я уже вызвал в Москву, так что одним голосом у нас будет больше…

— А Серго я уже отправил в Магнитогорск, — удовлетворенно сообщил Валериан Владимирович, — и у них будет голосом меньше. Я взял, Лаврентий Павлович, самолет твой для этой командировки, без спросу взял, ты уж извини. А там самолет твой сломается… летчики проверенные, не подведут. Раньше, чем за двое суток самолет не починят, так что будет у нас в ЦК завтра хоть небольшое, но большинство. Если, конечно, Лазарь по привычке своей в бутылку не полезет.

— Не полезет, — отрубил Сталин, — я с ним уже поговорил. И Менжинский тоже против нас выступать не будет, он хоть… в общем, не будет.

— Ладно, с делами партийными мы завтра покончим, — полуспросил-полуконстатировал Берия, а что дальше делать будем?

— Лично я думаю, — поделился своим мнением Куйбышев, — что стоит идею об учреждении КГБ поддержать. Как раз сегодня Президиум ВСНХ успеет принять постановление об учреждении…

— О переименовании? — попробовал уточнить Берия.

— Глупость это, сам подумай: у нас что, будет Московский университет КГБ? Иди МВТУ КГБ? НТК останется, а КГБ будет совершенно новой организацией, куда из НТК переведем всех, кто непосредственно к науке и технике не относится. У тебя сколько сейчас народу в оперативных отделах? Тысяч пятьдесят?

— Если с ВОХР считать, то даже побольше. А если еще рабочие и крестьянские дружины…

— Не надо их считать. Завтра выдам постановление, а в ночь нужно будет зачистить все местные отделы ОГПУ. Там все же немного, вроде меньше тысячи подонков у тебя в списках, если я запомнил твои слова, так что оперативников должно хватить.

— Все мы просто не зачистим, у нас все же далеко не везде НТК подразделения имеет.

— Значит, зачистит там, где твои службы присутствуют. А остальных… в ОГПУ все же честных людей большинство, они потом вам помогут. Сейчас для нас главное сделать так, чтобы, скажем, через неделю никто не устроил бузу, когда мы уже в ЦК и ЦКК чистку начнем. А тебе придется за эту неделю поделить сотрудников ОГПУ на тех, кто перейдет в НКВД, и тех, кто к тебе в КГБ. Да, пожалуй, Менжинский порадуется, что у него ответственности будет поменьше, он и так уже работу не тянет…

— То есть мы в этом фактически принимаем предложение Старухи, — подвел черту в этой дискуссии Лаврентий Павлович, — и, хотя она снова чушь несла, но я смог и к такому положению дел подготовиться. Все сделаем, и постараемся сделать все аккуратно.

— Так это что, — очень удивился Ворошилов, — это все та самая девочка, которая нам ракеты показывала, придумала?

— Нет, — усмехнулся Лаврентий Павлович, — это придумала не она. Но у нее способности аналитические, в химии особенно, очень развиты, и она просто время от времени указывает — в том числе и мне — на потенциальные проблемы. Которые могут помещать ее химической работе, но ведь не только её работе. А мы такие ее замечания просто принимаем во внимание: проблемы она замечает на самых ранних стадиях и у нас появляется время к ним подготовиться. Она, конечно, странная…

— С придурью, ты хочешь сказать, — хмыкнул Сталин.

— Не хочу и не скажу.

— Она не странная, она разная, — продолжил Иосиф Виссарионович, причем даже внешне разная. Когда сегодня она ко мне пришла в костюме этом, а не в дурацком комбинезоне, я ее даже в первую секунду не узнал: то была девчонка с рабочей окраины — и вдруг прямо барыня какая-то!

— Да уж, девушка она теперь видная, — улыбнулся Лаврентий Павлович.

— Это да, на голову выше всех вокруг, — с плохо скрываемой улыбкой подтвердил Иосиф Виссарионович. — И ростом — тоже! — и уже откровенно рассмеялся.

— А ведь это я ее нашел и в люди вывел! — преувеличенно гордо заявил Валериан Владимирович и тоже рассмеялся. — Продолжим девушку обсуждать или все же к делам вернемся?

«Майские процессы» в стране особого ажиотажа не вызвали: большинству простых людей было просто наплевать на каких-то там военачальников, а меньшинство лишь тихо порадовалось. Среди руководства тоже особого ажиотажа не произошло: ну внезапно помер от инфаркта товарищ Орджоникидзе — но это бывает, работа у наркома все же очень нервная… Чистка органов ОГПУ (то есть теперь уже НКВД) продолжалась все лето, но она тоже шла без особой шумихи — так что страна радовалась хорошей погоде и готовилась к большим урожаям. И к выдающимся достижениям советской промышленности, причем даже не к грандиозным стройкам каких-нибудь металлургических гигантов, а к простым бытовым вещам: в Саратове готовился к пуску завод бытовых холодильников, а в Вятке — завод стиральных машин.

Ну а Вера сидела себе спокойно в Лесогорске и потихоньку занималась любимым делом. То есть «изобретала взрывчатку». Причем не столько саму взрывчатку, сколько разные устройства, в которые эту взрывчатку предполагалось пихать. Дорогу к Братску уже дотянули, за весну в поселке неподалеку выстроили небольшой рабочий городок и сразу три доменных печи, причем все же в приличном отдалении (и гораздо выше) от прежнего Николаевского завода, там же поставили два кислородных конвертера и даже прокатный стан. Стан был все же под стать самому заводу, очень небольшой — но проката с него хватало выстроенному напротив Лесогорска в городке с оригинальным названием «Мехзавод» механическому заводу. Правда, немногочисленные приезжие первое время удивлялись тому, что все местные этот городок называли исключительно «Старухинском», но приезжих было действительно мало: Механический завод занимался производством ракет, так что ненужных людей туда просто не допускали.

Но сейчас завод производил ракеты исключительно стопятидесятимиллиметровые, а Вера с приличной по численности группой как химиков, так и разного рода инженеров изо всех сил пыталась придумать ракету гораздо большую, калибром уже в четыреста пятьдесят миллиметров. И работающую уже не на «деревянном порохе». То есть такая ракета пока лишь «значилась в планах», а многочисленные испытания шли все же с использованием корпусов на сто пятьдесят миллиметров — и шли они на полигоне, расположенном в тридцати пяти километрах севернее Лесогорска неподалеку от речки под названием Бармо: все же в качестве топлива Вера использовала очень ядреную химию, а травить выхлопом горожан ей уж точно не хотелось. К полигону без особой спешки прокладывали узкоколейку, но вовсе не для того даже, чтобы туда добираться было проще испытателям: в двадцати километрах от города строился огромный склад, где ракеты, производимые заводом, должны были «ждать своего часа», поскольку официально армия реактивные установки на вооружение не приняла и принимать вроде как и не собиралась.

Армия не собиралась, а вот созданные закрытым постановлением ВСНХ войска КГБ новую технику потихоньку осваивали. Но очень потихоньку, просто потому, что войска эти были совсем еще «маленькими»: если не считать части, переведенные в КГБ из НТК (то есть работающие на полигонах НТК), численность «армии» составляла пока четыре батальона. И подавляющая часть личного состава обучалась работе с ракетами все же управляемыми.

У Митрофана Неделина — начальника полигона «Капустин Яр», недавно получившего звание «комбриг», в связи с этим работы было на двадцать четыре часа в сутки. Потому что он отвечал как за обучение операторов УПСов, так и за производство этих ракет на заводе, выстроенном неподалеку от села. А отвечать за производство было, в общем-то, не так уж и просто: на заводе одних инженеров трудилось больше полусотни, рабочих чуть меньше тысячи — и всех их приходилось обеспечивать нормальным жильем, продуктами, следить за тем, чтобы в магазинах все нужное всегда было, чтобы больница постоянно была готова принять «внезапных пациентов»: все же бойцы, хотя и набирались исключительно из проверенных комсомольцев и коммунистов, были еще мальчишками и периодически выискивали такие развлечения на свои головы и задницы, что даже бывалые военные врачи лишь руками разводили. Впрочем, после того, как командный состав дивизиона был прилично так пополнен военспецами, с дисциплиной стало заметно получше — но от административной работы все равно уклониться у него никак не получалось. Впрочем, он и сам не особенно старался «уклоняться»: как потомственному артиллеристу ему было очень интересно работать с новой техникой, а то, что любая новая техника требует глубочайшего изучения и тщательной подготовки по работе с ней, он буквально с молоком матери впитал.

Летом на полигон дважды прилетала Вера Андреевна — и после каждого ее прилета очередная группа инженеров и большая команда военных строителей приступала к постройке каких-то новых объектов непонятного назначения. Но размеры и очевидна сложность этих объектов вызывали уважение, так что Митрофан Иванович с нетерпением ждал, когда они будут введены в работу — и все с большим энтузиазмом занимался работой уже своей…

Урожай тридцать третьего года действительно получился «небывалый», хотя Валериан Владимирович, узнав об объемах заложенного в хранилища зерна, лишь хмыкнул, вспомнив переданное ему Лаврентием Павловичем «предсказание Старухи» о том, что «сейчас несколько лет подряд урожай каждый год будет небывалым». Спорить с этим даже не хотелось: понятно же, что если поля не сохой пахать, а тракторными плугами, причем имея в этих самых полях уже не одну сотню тысяч тракторов, то урожаи будут только расти. Еще с удобрениями полей во многим местах скупиться перестали, так что даже на Смоленщине урожаи были не меньше, чем, скажем, на Слобожанщине. Конечно, на Смоленщине все же в основном овес и ячмень выращивали, которые всегда были более урожайными, чем пшеница, но скотину-то тоже кормить надо.

Да и трактора новые стали куда как лучше: в Сталинграде перешли на производство тракторов гусеничных, с дизельными моторами в пятьдесят пять сил — а таких даже у буржуев еще не было! То есть было сколько-то, то очень мало и все же похуже… Поэтому за обеспечение страны продуктами теперь можно было и не особо беспокоиться.

А вот о чем следовало все же беспокоиться… После «интересных рассказов» Якира, Путны и Уборевича в руководстве партии сложилась очень четкая «антинациональная» позиция, так что любые попытки хоть как-то предоставить какие бы ни было преференции людям «по национальному признаку» стали очень жестко пресекаться. И это уже вызвало тихое, но вполне ощутимое брожение в умах «национальных кадров». Что было понятно: слишком многие из таких «кадров» начали понимать, что они уже успели столько натворить, что на пару расстрелов заработали — но вот на кого их менять… Мало того, что в стране был дикий кадровый голод, так еще и нельзя заранее понять, не превратится ли кто-то, получив власти побольше, из приличного человека во рвача и врага советской власти — а примеров такого превращения было более чем достаточно. Но и оставлять ситуацию прежней было невозможно, уж слишком велики были потери, которые хотя бы ставленники Серго стране нанесли. Сейчас, правда, начали из разных институтов выходить неплохие специалисты — но это были инженеры, врачи, агрономы, учителя, а управлять-то большими коллективами и тем более областями и республиками они не умели!

И когда Валериан Владимирович в очередной раз ломал голову над этой практически неразрешимой проблемой, он вдруг вспомнил вскользь оброненную Иосифом Виссарионовичем фразу. Товарищ Куйбышев сосредоточился, несколько раз эту фразу мысленно повторил у себя в голове — и ему пришла очень интересная мысль. На первый взгляд совершенно дикая, на второй — граничащая с идиотизмом. Но когда он эту мысль повертел в голове «со всех сторон», она показалась ему не такой уж и бестолковой.

— Во всяком случае попробовать стоит, ведь хуже точно не будет, — тихо, про себя, проговорил он и, внешне совершенно успокоившись, поднял трубку телефона…