Статьи и проповеди. Часть 11 (09.03.2016 — 17.08.2016)

О святом Луке Войно-Ясенецком (22 июня 2016г.)

…который впервые в истории православной Церкви совместил два послушания, хирургическую деятельность и епископское служение.

Святой Лука, исповедник, архиепископ Симферопольский и Крымский, впервые в истории православной Церкви совместил два послушания, несводимых до него воедино в одной личности: хирургическую деятельность и епископское служение. Нетленные мощи епископа лежат в Симферополе, в кафедральном соборе. О нем написано множество монографий и исследований. Вести о его чудесах, совершаемых доныне, наполняют новые исследования.

Это личность живая, открывающая человеку, как вообще все святые, понимание того, что мир прозрачен, в небе есть окна. Они не закрыты. Кроме этого мира есть другой мир. Со смертью не прекращается деятельная жизнь души. Все мы это видим на примере святых, поскольку они помогают до сегодняшнего дня.

Святитель Николай Чудотворец, призываемый на всех континентах или Борис и Глеб, которых видел Александр Невский накануне Невской битвы, когда они, одетые думой, говорили друг другу: «Пойдем, братие, поможем сроднику нашему Александру». Такие разные, многочисленные явления святых подтверждают нам очень важную вещь: этим видимым миром жизнь не ограничивается. Она протягивается куда-то дальше, в неведомые дали, куда грешное око не зрит, которых грешная душа не чувствует. Там продолжается жизнь, и оттуда веет свежим ветром другой реальности. Лука один из таких людей. Я хотел сказать несколько слов о его становлении.

Начать с того, что он жил, начинал свое возрастание и личностное созревание в те годы, когда православная Церковь была не в чести. Православная Церковь терпела массу внутренних и внешних потрясений. Она проявила свою относительную институциональную слабость, когда все исповеданья уравнялись в правах перед законом. Всем была дана свобода, а православная Церковь оставалась связанной синодальными законами и уставами. Её со всех сторон теребили политические сектанты, вылезшие неизвестно откуда. Проводники, которые в то время звали людей к царству земному, а не к царству небесному. Народ в массе своей проявлял крайности: от горячей веры, рождающих святых исповедников — до полного индифферентизма, хотя все были крещеные. И всё это длилось годами, десятилетиями.

Была позорная, проигранная война с Японией. Была первая революция 1905 года. Был массовый уход священства в политику. Самым ярким примером был отец Георгий Гапон, темная и двусмысленная фигура среди русского духовенства. Был граф Лев Толстой, который, по словам одного из публицистов, сидел возле трона и колебал его с утра до вечера, расшатывая его. Проповедь Льва Толстого сделала столько, сколько бы ни сделала никакая революционная пропаганда. Он был в полном смысле зеркалом русской революции. Об этом писал наш известный персонаж Владимир Ильич. Был Распутин при дворе, который тоже сделал столько для уничтожения имиджа монархии в сознании людей, сколько не сделали бы два миллиона пропагандистов. Всё это разрасталось снежным комом и катилось на монархию, на Церковь, грозя обрушением всему. Одновременно сиял, как зажжённая свеча, святой Иоанн Кронштадтский.

В это время разразилась I Мировая война, одна из самых кровавых, страшных войн в истории. Церковь и государство близились к катастрофе. В это время жил Лука и формировался как молодой человек. Он о детстве пишет в своей книжке «Я полюбил страдания». Религиозным в семье был отец. По отцу он поляк, Войно-Ясенецкий. Отец был искренне набожен, много молился. Мама была к религии более прохладна. Никакого религиозного воспитания он не получил и по обычаю всех горячих юношей тех времен увлекся толстовством. Учение графа Льва Николаевича было, конечно, гибельное, чрезвычайно опасное, насыщенное самыми сложными противоречиями, которые способны взорвать мозг простого человека. Оно легко усваивается, как яд и потом легко разлагает душу. Лев Николаевич начудил изрядно в истории и себе навредил и миллионам простых людей до сегодняшнего дня, может быть.

Хотя сегодня толстовства как такового нет, есть просто литература: «Анна Каренина», «Война и мир» — это уже можно читать, а толстовство было, когда Толстой был жив. Вместе с Толстым, оно исчезло, как квазирелигиозное явление. Толстой упокоился, и толстовство развалилось. Но тогда в это время Толстой воевал против культуры, цивилизации, Церкви, власти. Он критиковал всё, что можно было критиковать, всё, что существовало вокруг него. Он звал людей к опрощенчеству и практической, простой добродетели. Дворяне шли пахать землю, нежные барышни — изучать медицину. Медицина была привлекательна для тех, кто хотел послужить людям, но при этом не имел религиозного пафоса в душе. Множество людей говорили: «Буду полезен миру и пойду лечить людей».

Но Лука не сразу пошёл лечить. Валентин Феликсович — так его звали до монашеского пострига — сначала со всем своим толстовством поступил на художественный факультет живописи и стал рисовать. Такой интересный фокус. Художники первый курс своих художеств, проходили вместе с врачами. Будущие доктора ходили в анатомичку, чтобы резать трупы, изучать сухожилия, кровеносную систему, мышечные волокна, костные ткани, хрящи и т.д. На этом этапе отсеиваются те, кто не сможет быть врачом, потому что многих людей тошнит, они падают в обморок при виде трупов, не могут их резать. Происходит естественный отбор людей слабонервных, не могущих видеть кровь, трупы и разъятые тела. Туда же, в анатомичку ходили и художники. Они изучали как Леонардо, если вы когда-нибудь видели дневники Леонардо да Винчи — то имеете представление, видели зарисовки, наброски, рабочие рисунки. Он изучал человеческую руку, каждый пальчик, суставчик, ухо, глаз, гримасы, эмоции, мышцы лица. Этим всем занимаются сегодня художники тоже. Они пытаются рисовать человека не просто голым, как позируют натурщики в академиях. Они рисуют и пытаются изучать каждое сухожилие, нерв, мышцу. Вот Лука и занимался этим. Он делал зарисовки разные, был успешным художником. На каком-то этапе ему надоело рисовать. Он полюбил анатомию через художество, а потом, через анатомию, пришел к мысли о том, что хорошо вообще заниматься медициной, это более практичная вещь.

Нарисуешь ты картину, красивая барышня гуляет под зонтиком с собачкой или красивый юноша гребет в лодке летним утром. Всё хорошо и прекрасно. Эстетика никуда не денется, мир должен быть красив. Но ему хотелось практического доброделания. Побуждаемый этим желанием, он перешел из художки в анатомичку, из анатомички на медицинский факультет и решил стать хирургом, чтобы лечить людей и приносить им практическую пользу.

Это очень напоминает одну историю, которую описывает Николай Сербский в книге своих проповедей «О Боге и людях». Он пишет про одного художника в Англии, который поднаторел в изображении. Он писал сангиной, углем, делал карандашные рисунки. Ходил по трущобам и рисовал бедных людей. Мать истощавшую, которая тощим соском, без молока пытается накормить чахоточного ребенка, одетая в тряпье сидит у порога. Мужик, лежащий под воротами, недошедший до дому, пьяный. Дети, играющие в футбол консервной банкой, бедно одетые, истощавшие. Эти трущобы, грязь, крыс, голод, сухоту, болезни он ходил и рисовал. Его картины имели большой успех. Парадокс: он стал миллионером, изображая бедность. Его картины расхватывали, потому что он очень трогательно улавливал интонацию лица, скорбные опущенные уголки губ, потухшие глаза, безнадежный образ человека — и люди богатые всё это покупали, платили ему хорошие деньги. На каком-то этапе он сказал вдруг: «Хватит рисовать, нужно помогать». Ему вдруг стало стыдно, что он рисует бедных, получает хорошие деньги и никак этим бедным не помогает. Он пошёл в христианскую миссию, дело было в Англии, в XIX веке. Его направили миссионером в беднейшую африканскую страну, где он прожил долгую жизнь, помогая нищим, бедным людям, нуждавшимся в самой разной помощи. Эта история кратко описывается в книгах святого Николая Сербского (Велимировича). Примерно тоже произошло и с Лукой, тогда ещё Валентином Феликсовичем.

Сказал: «Хватит рисовать, нужно помогать». И он пошел в медицину по филантропическим мотивам, чтобы делать людям добро. А потом в нем произошел религиозный переворот. Он полюбил православие, Церковь, но врачом быть не перестал. В дальнейшем его ожидала счастливая, по любви женитьба. Жена его рано умерла, перед смертью психически заболела. Страдала патологической ревностью. Ревновала его ко всему движущемуся и стоящему неподвижно, ко всякому столбу. В душевном расстройстве она закончила свою жизнь. У них уже было несколько детей, которых он пристроил на руки благочестивой женщине. Стал священником в те годы, когда многие снимали с себя сан, а те которые не снимали — засыпали в холодном поту и просыпались с дрожью, потому что за людьми ходила смерть.

Началась революция, за ней — война. Валентин Феликсович довольно долго был земским врачом. Проявил себя, как врач очень внимательный, чрезвычайно талантливый, усидчивый и постоянно учащийся. Он оперировал глаза, ноги, внутренние органы, т.е. он делал широчайшей спектр хирургических действий. Всё изучая, постигая опытно и через книги. Его врачебная деятельность воспета многими врачами, которые пытаются понять этот подвиг святого Луки врача до его принятия священства. Потом он стал священником, потом монахом. От патриарха Тихона получил благословение не бросать хирургию. И это был единственный в своем роде прецедент в то время. Сегодня, кстати, уже есть в Церкви довольно много священников, которые выросли из врачебной среды и продолжают врачебную практику. Есть священники — анестезиологи, нейрохирурги, кардиологи, терапевты, детские психологи. На сегодняшний день я уж и не знаю, каково число священников, которые служат Богу, не прекращая своей врачебной деятельности. Но проторил эту дорогу, как ледокол взломал лед, первый святой врач Лука Войно-Ясенецкий, тогда ещё Валентин Феликсович.

Он был много раз на волосок от смерти ещё в ранние годы своей жизни. В 1918-19 году его несколько раз брали на расстрел, потом отпускали. Или допрашивали его по части его религиозной веры. Он принимал участие ещё мирянином в диспутах по защите веры против безбожников. Был такой феномен в жизни советской республики, когда коммунисты, уверенные в своей идеологической правоте, дерзко вызывали на словесные дебаты представителей Церкви, священников или мирян. Для того, чтобы в публичном диспуте побить верующего человека в присутствии большого числа слушателей, доказать свою атеистическую позицию. Это очень интересная была, не простая страница жизни и многие наши верующие люди уже отошедшие в другой мир, смело принимали вызов, эту брошенную перчатку. Они шли на диспуты и сражались, ломали копья. Некоторые проигрывали, некоторые сводили битву в ничью, а некоторые с треском разбивали в пух и прах самоуверенных атеистов, доказывая правоту христианского благовестия.

Вот таким был Валентин Феликсович, ещё будучи мирянином, смелым проповедником Евангелия, защитником того, что Бог есть и Христос — Сын Божий, и всё, чему Церковь учит — есть истина, а не выдумка для эксплуатации. Это вообще простая вещь, она и сегодня звучит часто, что всё это выдумка кого-то, для эксплуатации простого человека. Чтобы его поработить духовно, внушить ему мысли о покорности, о смирении, а потом за спиной этого смиренного дурачка делать свои делишки. Так сегодня тоже проповедуют. Может, первый ярко восстал с такой проповедью Фридрих Ницше, плохо кончивший, талантливейший человек, который всю жизнь посветил борьбе с тем христианством, которое знал, другого он не знал. Он святых никогда в жизни не видал и не читал ничего о святых. Он их видел лицемерное, ханжеское, фарисейское христианство, против которого восставал. И говорил: «Вы воспеваете слабого человека, с его смирением, терпением. На самом деле нужно воспевать силу и волю к жизни, волю к власти». Он воспел свою песню, за что плохо кончил в молодые годы, в полном безумии, расстройстве организма, тяжко скончался. Это был первый проповедник антихристианства. Первый заметный проповедник, который поломал историю мира. А потом было много маленьких Ницше, Луначарских, Петерсов, Демьянов Бедных.

В это время было трудно, безусловно, труднее, чем сейчас. Но находились люди, проповедавшие Евангелие, один из них был Войно-Ясенецкий. Потом, став священником, епископом, не прекращая оперировать, он взял на себя тяжкую ношу гонений, тюрем, пыток, голодовок, ссылок.

Бедная его душа, обремененная не менее бедным страдающим телом, исколесила всю огромную нашу Российскую империю. Находясь то в Туруханском крае, то на Енисее, то в Тамбове. Он путешествовал по всей огромной стране, перетерпел множество изгнаний, не переставая врачевать людей. Для меня является несомненным фактом, что его сгноили и уничтожили бы, точно так же, как уничтожили и сгноили до него и после него сотни и тысячи достойнейших служителей Церкви, если бы не его хирургический талант. Дело в том, что он, продолжая оперировать, снискал себе великую славу человека, совершающего невозможное. Он пишет, что, будучи земским врачом, однажды снял катаракту одному слепому крестьянину с глаза и вылечил его от слепоты. Этот бывший слепой привел ещё целую вереницу слепых, которые пришли к доктору за исцелением. За ним ходили, как за чудотворцем.

Когда он впоследствии на фронте, в Великую Отечественную войну был военно-полевым хирургом — он исцелял людей, оперируя гнойные раны. Они были темой его научной разработки. Исцеляющиеся, выздоравливающие больные, когда он заходил к ним в палату — салютовали забинтованными ногами и руками, поднимая их вверх, как бы отдавая ему честь. Он был хирургический чудотворец.

Он описывает в своих мемуарах, что ему приходилось оперировать в нечеловеческих условиях. Например, он однажды делал операцию перочинным ножом, причем не на брюшной полости, а на глазе. Точил об камень перочинный нож, чтобы человеку сделать операцию на глазу. Зашивал раны женским волосом, не имея никакого зашивающего материала, шелковых ниток. Использовал как антисептик для мытья рук, вместо спирта — самогон. Операции делал в хлеву, рядом с хрюкающей свиньей, мычавшей коровой, при свете горелки или коптилки. Всё это было как бы невозможно, но это всё было. И он совершал операции, молясь Богу постоянно. Когда ему случалось оперировать партийных бонз, то он говорил им, наклоняясь к уху «Если вы выздоровеете, знайте, что я лишь орудие Божье, вас исцелит Бог».

Он не стеснялся молиться в операционной перед тем, как приступить к операции. На месте будущего разреза, на теле человека, там, где он должен был свершить внедрение в организм — он делал крест йодом во имя Отца и Сына и святого Духа. Наносил крест на больное место и потом начинал оперировать. А когда партийные деятели спрашивали его о вознаграждении: «А чтобы мы могли бы сделать, как отплатить за оказанную врачебную помощь?» — он говорил: «Пожалуйста, откройте в вашем городе храм». Это были 30-ые годы. Начало 30-х или конец 20-х. Говорили: «Это совершенно невозможно». Тогда по стране прокатывалась кампания уничтожения храмов или переделка в овощные хранилища или зернохранилища. Открыть действующий храм совершенно невозможно, что-нибудь другое просите. Тогда он говорил: «Ничего не нужно».

Это был человек уникальной судьбы, уникальных талантов, его врачебное мастерство, искусство великое спасло ему жизнь. Спасло для того, чтобы продолжать лечить, проповедовать Евангелие в те годы, когда многие отказывались. Сам Лука не избежал этого соблазна, потому что у него был тяжелейший период в жизни, когда он прекратил проповедь, службу, занимался только медициной. Сам о себе он говорит в это время: «Оставленный Богом, помраченный в разуме, я углубил своё падение». Это были тяжелые времена, которые нам с вами, комфортно живущим, трудно представить.