Стихи

Желанье уподобиться богам

И скотный двор для твари травоядной —

Эдемский сад – послать ко всем чертям,

Описанное в Библии невнятно,

Всяк смертный испытал неоднократно,

Как матерь Ева и отец Адам!

Пусть раб трусливый просится обратно,

Меня тошнит от этого, Мадам!

Ужель не стыдно и не тошно Вам

Внимать заветам лжи невероятной?!

Ах, как приятно сей убогий срам

Разоблачать рукою беспощадной!

Над наготой родителя отвратной

Смеяться вправе вечно юный Хам!

Пусть лжец отводит взоры деликатно,

Меня тошнит от этого, Мадам!

В пустыне вопиющим голосам

Не заглушить музыки благодатной!

Да пляшет вечно Саломея нам,

Да движутся светила коловратно!

Облечь нас власяницей неопрятной

Уж не удастся этим дуракам!

Когда ж уже им будет неповадно!

Меня тошнит от этого, Мадам!

Посылка:

Окружены толпою нищих смрадной,

Зажавши нос, Вы входите во храм.

Но нищих духом вонь страшней стократно!

Меня тошнит от этого, Мадам!

Жил-был дурак, моя Госпожа,

Жил был трус и дурак.

Весь свой жалкий век он прожил дрожа,

Хвост поджав от страха и чуть дыша.

Так он прожил и умер так.

И ни блеск мечей,

Ни сиянье очей

Благородных девиц и дам,

Ни даже резоны отцовских речей —

Нет, ничто, моя Госпожа,

Не могло пробудить в нем рыцарский жар,

Даже смех, даже стыд и срам!

И только из трусости бедный дурак

Не решился ответить «Нет!»,

Когда Ричард воскликнул: «Да сгинет враг!

Да святится Имя Христово! Пора

Исполнять Великий Обет!»

Ибо все тогда

Отвечали «Да!»,

И в испуге поддакнул он.

И вместе с нами под знаком Креста

Он отплыл в Палестину, моя Госпожа,

И у всех доселе память свежа,

До чего же он был смешон!

И в первой же битве – и смех и грех! —

Отличился трусливый балбес!

Он коня повернул на глазах у всех,

На скаку растеряв за доспехом доспех,

В знойном мареве он исчез!

Был тот бой жесток!

Тщетно Лжепророк

На Христа из бездны восстал!

Ибо мы победили, моя Госпожа!

А дурак был наказан – с его плаща

Ричард крест во гневе сорвал!

И меч над дурацкой главой преломив,

Отослал дурака в обоз!

И когда осадили мы Аль-Вааль-Рив,

Как простой холоп, трус землю копал!

И был он, моя Госпожа, так мал,

Так смешон и жалок до слез!

Так он был смешон,

Когда был пронзен

Он стрелой пониже спины!

Хохотали два стана, глядя, как он

Ковылял торопливо, моя Госпожа,

Со стрелой в заду, от страха визжа.

Нет, и вправду он был смешон!

Там, под Аль-Вааль-Ривом, был взят в полон

Сарацинами сэр Гийом,

И был изуродован и оскоплен

Наш веселый певец младой.

И на стену он выведен был нагой,

И распят на стене живьем.

И за эту боль

Наш славный король

Повелел не щадить никого,

Ибо мести взалкало сердце его,

Его львиное сердце, моя Госпожа,

И пошли мы на приступ, ворота круша

Нечестивого града сего!

И тех, кто в бойне сумел уцелеть —

Стариков, старух и детей, —

Велел нам Ричард собрать в мечеть

И хворост собрать, и дверь запереть,

И факел пылающий над головой

Вознес он десницей своей!

Но тут, Госпожа,

Вереща и дрожа,

Выбегает наш дурачок!

Увернувшись от стража, толкнув пажа,

Виснет дурак на руке короля

И – да будет пухом ему земля! —

Получает шуйцей в висок!

Железною шуйцею в правый висок

Получает дурак и трус,

И льется дурацкая кровь на песок,

И факел шипит, и вьется дымок,

И глядит с небес Иисус!

И шепчет король: «Ну Бог с тобой.» —

И уводит нас за собой.

Вот так он умер, дурак и трус,

Он и прожил всего ничего.

Но спасеньем души своей грешной клянусь,

И любовию к Вам, Госпожа, клянусь,

Что, когда б не дурость его,

Никто – видит Бог —

С тех пор бы не смог

Львиным Сердцем Ричарда звать!

И мы не имели бы права впредь,

Когда б не его дурацкая смерть,

Под багряным Крестом погибать!

У монитора

в час полнощный

муж-юноша сидит.

В душе тоска, в уме сомненья,

и, сумрачный, он вопрошает Япскх

и другие поисковые системы:

«О, разрешите мне загадку жизни,

Мучительно старинную загадку!»

И Rambler отвечает,

на все вопросы отвечает Rambler!

Проще простого

Click – и готово:

Вы искали: Смысл жизни,

найдено сайтов: 111444,

документов: 2724010,

новых: 3915

Ей же Богу,

Я готов смириться

Со многим.

Почти со всем.

Я готов, укатавшись

На крутых этих горках,

Согласиться.

Но только не с тем,

Что Владимир Владимирович Путин —

Это Николай Павлович Первый.

И что Шендерович-Иртеньев —

Это Чаадаев сегодня!

При всей моей нелюбви

к Николаю I

Палкину,

При всей моей нелюбви

к Чадаеву,

маленькому аббатику!

Нельзя же быть настолько лживым,

Пока сердца для чести живы!

Пока свободою горим —

Настолько пошлым и тупым!

Из заповедей я не нарушал

одну лишь «Не убий» – и то случайно.

Поскольку мне везло необычайно,

я никого пока не убивал.

А так – и сотворил, и возжелал,

не соблюдал и даже воровал!

И все же, если приходил в отчайнье,

то не от чтенья сих постыдных строк,

а оттого, что милосердный Бог

не дал мне рог, бодливому балбесу,

чтоб я не стал во всем подобен бесу!..

При всем при том,

при всем при том

хватает мне стыда

в косноязычных интервью

витийствовать всегда

о том, что мир погряз в грехах

И канул без следа!

И в интервью, и в сих строках,

и чокаясь в «Апшу»,

и даже в любострастных снах

я об одном блажу —

о том, как надо нам вести

себя и кровных чад,

о том, что надо нам блюсти,

что надо соблюдать

все то, что сам могу снести,

не более минут пяти,

от силы десяти!

Для пробы места нет на мне

и нет на мне креста!

Увы! хватает мне вполне

Лишь страха и стыда —

Чтоб говорить, чтоб голосить,

Над милым прахом выть!

Я в скверне по уши давно,

Но называть говном говно

Имею право все равно,

Как это ни смешно!

Когда Вы стоите на моем пути,

Так хочется крикнуть: «Да дайте ж пройти!»

Ибо только влюбленный имеет право

Стоять на моем пути на халяву!

А так – чего ж стоять без толку

Над пьяницей с глазами кролика?

«Да он и не скрывается!» – все чаще

я повторяю приговскую строчку

о милиционере. Но трактую

ее я шире несколько, чем Пригов.

(Хотя и Дмитрий Александрович, конечно,

имел в виду не только и не столько

сотрудника структуры силовой.)

А я

В виду имею то, что не скрывается

давно уж, к сожалению, Князь

мира сего!

Что Отец лжи

прекращает лгать,

что Змий-соблазнитель

ленится нас соблазнять,

что Волк предвечный сбросил

шкуру Агнца!

Это – как советский Агитпроп:

для французика и америкашки

изгалялся, выдумывал, лгал,

надевал пристойные маски,

в общем, скрывался, —

ну а для своих-то родимых колхозничков

не очень-то и старался

в отсутствии конкурентов.

Для своих-то достаточно

инструкции на КПП

с подписью и печатью.

Ибо кто же подобен Зверю сему?

Относительно-то оно, конечно, относительно.

Абсолютного-то и впрямь не видать.

И слыхом не слыхать.

Ни пером описать.

Но попробуй сие доказать

вот этому

влюбленному юноше!

Красота его крали,

конечно же, относительна.

А на трезвую-то голову

Вообще сомнительна.

Но!

ему, дураку, все равно!

Абсолютно, поверишь ли, все равно!

коль не хочешь получить по роже,

признай, мудрец, что всех она пригоже!

А если ты действительно мудрец,

пора уже признаться наконец,

что

относительность – она тоже

не очень-то абсолютна!

Если уж выбрал малобюджетную роль

рыцаря бедного

(см. также у Заболоцкого – «бедный мой воитель»),

изволь

решить наконец,

что же именно кровью своею

начертать на щите!

(Ну не Н. Н. М. же, в конце-то концов!)

Каков же девиз,

каков же рекламный слоган

сей безнадежной кампании?..

Ты знаешь,

когда я служил мэнээсом

во Всесоюзном НИИ искусствознания,

я часто присутствовал

на открытых партийных собраниях.

И на траурных митингах

по случаю смерти генсеков

тоже частенько.

И вот тогда-то, слушая

благородными сединами убеленных

ученых мужей

и утонченных

искусствоведческих дам,

которые так старались и в этом,

навязанном им

унизительном контексте

сказать что-нибудь эдакое,

нетривиальное,

я в бессильной злобе повторял про себя

блатную похабную поговорочку —

«Под ножом всякая даст,

да не всякая подмахивать будет!»

И вот теперь мне кажется,

что это относится не только к той,

слава Богу, полузабытой ситуации,

что это вообще универсальная максима

и что ничего благородней и мужественней

не рождал человеческий гений —

«Под ножом-то всякая даст,

но не всякая – слышишь? – не всякая

подмахивать станет!»

Ибо нам

Не дано

Победить.

Ибо нам

Суждено

Проиграть.

Но подмахивать все же

Грешно!

Западло

Расслабляться

И получать удовольствие!

Даже под ножом,

Даже

Под гнетом власти роковой

И даже

Под страхом оказаться чужим

Веку сему!

Надоело

Мне без дела

Беззаботно кочевать!

Ближе к Отчему пределу

Захотелось почивать!

Скучно мне в среде бомжей —

Я хочу на ПМЖ!

Вот он, Эрос кучерявый,

Так и вьется надо мной,

Обещает на халяву

Место в жизни неземной,

Гарантируя лукаво

Скорый выезд в мир иной!

Конкурент его – Танатос,

Предлагает план другой —

Нелегальным эмигрантом

Просочиться в мир иной!

Но, границы нарушая,

Вряд ли внидешь в кущи рая,

Уж скорей наоборот!

Даже если Эрос юбку

Задерет моей голубке,

Даже если цианид

Враз излечит-исцелит

От недуга бытия —

Тут как тут опять же я!..

Отведав ваших искушений,

Самоубийство и любовь,

Я вновь ору как оглашенный,

Несусь как угорелый вновь!

На всех порах, ко всем чертям!

И мочи нет свернуть во храм,

Инерцию преодолеть,

Осуществить зигзаг!..

И коль не в церковь залететь,

Так хоть в районный ЗАГС!

Идеал

Убежал…

(Нет, лучше эквиритмически) —

Идеалы

Убежали,

Смысл исчезнул бытия,

И подружка,

Как лягушка,

Ускакала от меня.

Я за свечку

(в смысле приобщения

к ортодоксальной церковности),

Свечка – в печку!

Я за книжку

(в смысле возлагания надежд

на светскую гуманитарную культуру),

Та – бежать

И вприпрыжку

Под кровать!

(То есть – современная культура

оказалась подчинена не высокой

духовности, коей взыскует лирический

герой, а низменным страстям,

символизируемым кроватью как ложем

страсти (Эрос), смертным одром

(Танатос) и местом апатического или

наркотического забвения (Гипнос).)

Мертвых воскресенья чаю,

К Честертону подбегаю,

Но пузатый от меня

Убежал, как от огня.

Боже, боже,

Что случилось?

Отчего же

Всё кругом

Завертелось,

Закружилось

И помчалось колесом?

(В смысле ницшеанского

вечного возвращения или

буддийского кармического ужаса,

дурной бесконечности —

вообще всякой безысходности.)

Гностицизм

За солипсизмом,

Солипсизм

За атеизмом,

Атеизм

За гностицизмом,

Деррида

за

М. Фуко

(Деррида здесь помещен

более для шутки,

М. Фуко – более для рифмы) —

Всё вертится

И кружится,

И несется кувырком!..

Вдруг из сей всемирной склоки

Позабытый, чуть живой,

Возникает древний Логос

И качает головой:

«Ах ты, гадкий, ах ты, грязный,

Безобразный греховодник!

Ты чернее фарисея

(вариант —

ты наглее саддукея),

Полюбуйся на себя:

У тебя на сердце злоба,

На уме одна стыдоба,

Пред тобой такие виды,

Что сбежали аониды,

Аониды, пиэриды

Убежали от тебя.

Рано утром на рассвете

Умиляются мышата

И котята, и утята,

И жучки, и паучки.

Ты один не умилялся,

А кичился и кривлялся,

И сбежали от кривляки

И утехи, и стихи.

Я – великий древний Логос,

Коим созидался мир,

Форм предвечных Устроитель,

Слов и смыслов Командир!

Если я тебя покину,

Отзову моих солдат,

В эту комнату иные

Посетители влетят,

И залают, и завоют,

И зубами застучат,

И тебя, дружок любезный,

Не пройдет пяти минут —

Прямо в бездну,

Прямо в бездну

С головою окунут!»

Он ударил в медный таз

(коим, по мысли лирического героя,

все накрылось)

И вскричал: «Кара-барас!»

(В каком смысле? Непонятно)

И сейчас же угрызенья,

Сожаленья и прозренья

Принялись меня терзать,

Приговаривать:

«Судим, судим дезертира

За побег от Командира,

За отказ ему служить —

Жить, жить, жить, жить!

Дорожить и не тужить!»

Тут либидо подскочило

И вцепилось промеж ног,

И юлило, и скулило,

И кусало, как бульдог.

Словно от бейсбольной биты,

Я помчался от либидо,

А оно за мной, за мной

По юдоли по земной.

Я к Эдемскому детсаду,

Перепрыгнул чрез ограду,

А оно за мною мчится,

Застит вещие зеницы.

Вдруг навстречу мой хороший,

Шестикрылый Серафим.

И презрительные рожи

Корчит Пушкин рядом с ним.

«Ну-ка живо – виждь и внемли!»

Возглашает Серафим.

А потом как зарычит

На меня,

Как крылами застучит

На меня:

«Ну-ка, братец, не дури,

Говорит,

И спасибо говори,

Говорит,

А не то как улечу,

Говорит,

И назад не ворочусь!»

Говорит.

Как пустился я по улице

бежать,

Прибежал к Порогу Отчему

опять.

Смысла, смысла,

Смысла, смысла

Домогался и молил,

Копоть смыл

И суть отчистил,

Воск застывший отскоблил.

И сейчас же краски, звуки,

Зазвучали в тишине:

«Восприми нас, глупый злюка,

осторожней и нежней!»

А за ними и стишок:

«Сочини меня, дружок!»

А за ними и Эрот

(оставляем рифму «в рот»!)

Вот и книжка воротилась,

Воротилася тетрадь,

И поэтика пустилась

С метафизикой плясать.

Тут уж Логос изначальный,

Коим созидался мир,

Хора древнего Начальник

Слов и смыслов Командир,

Подбежал ко мне, танцуя,

И, целуя, говорил:

«Вот теперь тебя люблю я,

Вот теперь тебя хвалю я!

Наконец-то ты, сынуля,

Логопеду угодил!»

Надо, надо Бога славить

По утрам и вечерам,

А нечистым

Нигилистам

(вариант —

а засранцам —

вольтерьянцам) —

Стыд и срам!

Стыд и срам!

Да здравствует Истина чистая,

И Красотища лучистая,

Истое наше Добро,

Вечное наше перо!

Давайте же, братцы, стараться,

Не злобиться, не поддаваться

В тоске, в бардаке и во мраке,

В чумном бесконечном бараке —

И паки, и паки,

И ныне и присно —

Вечная слава —

Вечная память —

Вечная слава

Жизни!

Подымайте

Медный таз!

С нами Бог! Кара-барас!

Короче – чего же ты все-таки хочешь?

Чего ты взыскуешь? О чем ты хлопочешь,

лопочешь, бормочешь и даже пророчишь

столь невразумительно, столь горячо?

в какие зовешь лучезарные дали?..

Ты знаешь, мы жили тогда на Урале,

тогда нами правил Никита Хрущев.

Но это не важно…

Гораздо важнее,

что были тогда мандарины в продмагах

ужасною редкостью… В общем, короче —

вторые каникулы в жизни, а я

болею четвертые сутки… Той ночью

стояли за окнами тьма и зима,

и Пермь незнакомая тихо лежала

в снегах неподъемных. И елка мерцала

гирляндою, и отражалась в шкафу

мучительно. И, в полусне забываясь,

я страшное видел и, просыпаясь,

от боли и ужаса тихо скулил,

боясь и надеясь сестру разбудить.

А чем я болел, и куда наша мама

уехала – я не припомню… Наверно,

на сессию в Нальчик. А папа в ту ночь

как раз оказался дежурным по части…

И жар нарастал,

и ночь не кончалась,

и тени на кухне все громче и громче

шушукались, крались, хихикали мерзко!

От них я в аду раскаленном скрывался,

под ватным покровом горел-задыхался…

и плавился в невыносимом поту…

Короче – вот тут-то, в последний момент —

я знаю, он был в самом деле последним! —

вот тут-то и щелкнул английский замок,

вот тут-то и свет загорелся в прихожей!

И папа склонился: «Ну как ты, сынок?» —

и тут же огромный шуршащий кулек

он вывалил прямо в кровать мне и тут же,

губами прохладными поцеловав

мой лоб воспаленный, шепнув: «Только Сашке

оставь обязательно, слышишь!» – исчез…

Короче —

я весь в мандаринах волшебных лежал,

вдыхал аромат их морозный, срывал

я с них кожуру ледяную, глотал

их сок невозможный, невообразимый.

Сестре я почти ничего не оставил…

Короче —

вот это, вот это одно —

что мне в ощущениях было дано!

Вот эту прохладу

в горячем бреду

с тех пор я ищу

и никак не найду,

вот эту надежду

на то, что Отец

(как это ни странно)

придет наконец!

И все, что казалось

невыносимым

для наших испуганных душ,

окажется вдруг так легко излечимым —

как свинка, ветрянка,

короче – коклюш!