Стихия страха

Глава 5. Хризокола

– Расскажите, умираю от любопытства… – я несла что попало, лишь бы утащить профессора подальше от красавчика. – А еще всегда хотела узнать, правда ли, что про вас говорят, что вы вылечили безумца, который убил своих родителей?

Я не отводила взгляда от книги в руках профессора. Не узнать ее было невозможно – та самая, что лежала на столе в кабинете профессора Грано. Дорогой переплет, костяные пластинки с изящной резьбой, инкрустацией и чеканными уголками из потемневшего серебра, фигурная застежка в виде святого символа. Профессор казался всерьез расстроенным, как будто мои слова про инквизитора шокировали его до глубины души. Неужели он настолько старомоден?

– Да, это мой слуга Лука… – растерянно пробормотал мужчина, поправляя очки и еще сильнее прижимая фолиант к груди. – Он полностью оправился и теперь со мной…

– Простите, – сказала я, указывая на книгу. – Мне кажется, что я видела эту книгу. Да, точно, в кабинете профессора Грано. Какая трагедия! Как же он мог… – я болтала и болтала, не закрывая рта, но внимательно наблюдая за реакцией профессора. Он не казался смущенным, не выглядел виноватым или испуганным, всего лишь легкая растерянность и огорчение.

– Да, я взял на себя смелость забрать ее из кабинета. Профессор давно пообещал ее мне, да все как-то недосуг было. А теперь…

– Профессор Камилли, вы же душевед, – я склонилась к нему ближе, перейдя на доверительный шепот. – С вашей профессиональной точки зрения, неужели он действительно убил себя? Неужели трагедию нельзя было предотвратить?

Профессор задумался, остановившись напротив лекционного зала, из которого уже выглядывали нетерпеливые студиозусы.

– Госпожа Хризштайн, душевные переживания – слишком тонкая материя, чтобы иметь однозначное объяснение. А уж поставить диагноз по одному разговору не под силу даже вашему покорному слуге, – он грустно улыбнулся. – Вот видите, насколько я ошибся в господине инквизиторе, а ведь имел глупость пригласить его на ужин сегодня.

– Профессор, мне так жаль, – потупилась я, мысленно потирая руки от радости. – Даже не знаю, как можно загладить свою невольную вину перед вами. Могу ли я разделить с вами трапезу или это слишком бесцеремонно с моей стороны? Откровенно говоря, я просто восхищена тем, как вы управляетесь со слугами. Так хочется посмотреть на них вблизи, насладиться их безупречной вышколенностью. Стыдно признаться, но я завидую вам самым позорным образом. Моя служанка Пиона совершенно невозможна, глупа, упряма, своевольна… Умоляю вас, поведайте мне секрет своего обращения со слугами…

Уже сидя на лекции профессора, я пыталась понять, что с профессором не так. Он был импозантным и молодо выглядящим для своих лет, с благородной проседью в темных густых волосах, крупным носом и умными глазами на загоревшем лице. Единственное, что портило общее впечатление – это низко скошенный слабовольный подбородок. Тем не менее, в молодости он наверняка пользовался успехом у женщин, хотя и сейчас мог покорять сердца как юных девиц, так и благочестивых вдовушек. Он не был женат, однако упоминание Отшельника про связанный с ним скандал в столице склоняло меня к мысли, что без женщины тут явно не обошлось. Если он оставил церковную карьеру ради любовницы, то где она? Или же она оказалась замужней дамой? Что же заставило его сменить столичную карьеру на прозябание в маленьком портовом городке? Еще один скандал? Но больше всего мне не давал покоя вопрос, насколько профессор богат.

Монотонный голос профессора, вещавший про конгруэнтность действительности в сознании безумца, наводил зевоту. Я неловко сменила позу и поморщилась от боли в опухшей ноге. И мои мысли опять вернулись к инквизитору. Что за странный интерес к природе проклятия? Наверняка, это связано с госпожой Бурже. Как же мне царапнуло слух, когда он назвал ее просто Софи! Насколько близко он ее знает? Я чувствовала, что начинаю беспричинно злиться. Мне непременно надо увидеться и побеседовать с ней, как можно скорее. Но с другой стороны, я выжала из профессора неохотное приглашение на ужин, а значит, малышке Софи придется подождать. Никуда она от меня не денется.

К моему удивлению, профессор обосновался в непритязательном двухэтажном домике на побережье, прямо на территории Академии. Его дом ничем не выделялся среди прочих, таких же уныло похожих друг на друга, впрочем, достаточно добротных. К дому вела вымощенная камнями дорожка, проложенная среди запущенного дворика. Выглядело все даже более чем скромно, почти бедно. Охранник Фарид с непроницаемым лицом распахнул перед нами дверь и проводил в небольшую гостиную. Мое настроение продолжало стремительно портиться, я решительно не видела роскоши в убранстве или других признаков богатства профессора. Неужели я ошиблась? Что-то слишком часто я стала ошибаться в последнее время.

– Пройдемте в мой кабинет, госпожа Хризштайн. Пока Лука накрывает на стол, я смогу уделить вам внимание.

В кабинете профессора царил такой идеальный порядок, что мне на секунду стало не по себе от того, что я одним своим присутствием нарушаю его. Вид профессора, хотя и профессионально-вежливый, просто кричал об этом. В комнате не было ни единой пылинки, книги в шкафах не только стояли корешок к корешку, а еще и располагались в алфавитном порядке, подобранные по цвету и размеру, поверхность стола сверкала совершенной полировкой. Письменные приборы: чернильница, подставка для пера, песочница, костяные ножи для разрезания книг и писем, печатка – все это было выставлено в такой геометрически правильный полукруг, что у меня заныли зубы. Я уселась в предложенное кресло и намеренно положила локоть на стол, слегка сдвинув с места песочницу.

– Милейший профессор, сама не знаю, что со мной. Кошмары беспокоить стали. Совсем заснуть не могу…

Лицо профессора сделалось напряженным, он аккуратно отодвинул мой локоть со стола, вернув песочницу на место. Интересная реакция.

– Госпожа Хризштайн, голубушка, кошмары бывают у любого человека, совершенно не вижу основания для беспокойства…

– Но вы же не знаете всего! Господин инквизитор твердит мне, что я сошла с ума!

– Отчего же он так думает? – заинтересовался профессор.

Я больше не стала провоцировать его, нарушая порядок на столе, вместо этого избрав новую забаву – стала ногтем царапать полировку стола, извлекая до крайности неприятные звуки.

– Даже не знаю, как вам сказать. Ужасно неловко. Мне кажется, что господин инквизитор слишком пристрастен… Ну вы понимаете, что я имею в виду? – я устремила на профессора умоляющий взгляд, полный невыразимой печали и показного стыда. – Он постоянно твердит, что мое состояние ухудшается, все время норовит схватить меня за руку или за плечо и стоит всегда так близко, что я… Господи Единый, как же стыдно! А с другой стороны, вдруг это лишь мое воображение? Может, со мной действительно что-то не так?

Профессор лишь поморщился в ответ, раздражающие царапающие звуки на него действовали слабо.

– Расскажите про свои кошмары. Что именно вам снится?

– Я бегу. Сама не знаю, куда и от кого. Бегу, а ноги увязают, словно в киселе. Такое страшное ощущение, что тело тебе не подчиняется. И так почти каждую ночь! А иногда в моих кошмарах появляется тень. Высокая фигура в балахоне. Я знаю, что она идет за мной. Не гонится, а именно идет, неспешно так, как будто знает, что мне никуда не деться… – я даже всхлипнула, трогательно промокнув уголки глаз шелковым платком.

– Позвольте, голубушка, мне кажется это очень простым. Когда именно вам стали сниться такие сны?

– Трудно вспомнить… Хотя нет, точно! После этой безобразной сцены на пристани! – я с готовностью подыграла профессору. – Такие обидные слова от господина инквизитора я долго не забуду!

Профессор самодовольно ухмыльнулся и расслабился.

– Теория, выдвинутая профессором Адриани, утверждает, что сновидения активируют неприятные эмоциональные воспоминания и упреждают угрожающие ситуации, тем самым обучая человека реагировать на угрозу в будущем. Возможно, ваш испуг и обида на господина Тиффано спровоцировали эти сны. Я вас уверяю, это пройдет. Просто прекратите общаться с источником отрицательных переживаний, больше гуляйте на свежем воздухе, хорошо питайтесь. Вы выглядите бледной, я бы порекомендовал вам ежедневные часовые, не меньше, прогулки по побережью, и включите в рацион сырую печень. Ваша бледность может свидетельствовать о малокровии, обычном для девушек столь чувствительной натуры. А морской воздух просто живительно действует на нервы. Как же мудро со стороны городского совета открыть лечебницу для душевнобольных именно в береговой черте!

Я закипела от злости, но на моем лице ничего не отразилось.

– Милейший профессор, вы меня успокоили! Если бы еще было так просто избавиться от присутствия господина инквизитора. Я ведь оказалась в довольно затруднительном положении. Недавно унаследовала землю рядом с Академией, да вот беда, что с ней делать – не знаю. Хотела продать, но теперь увы! Покупателей на нее после решения совета не осталось, лишь Святой Престол в лице господина инквизитора… И что же мне остается делать, приходится вести с ним переговоры… Профессор, – я сделала вид, что меня озарила удачная идея. – Я слышала, что у вас обширные связи в столице. Могу я просить вас об одолжении? Мне жизненно необходимо продать эту землю. Но дел со Святым Престолом не хочу иметь. Сделаю хорошую скидку покупателю, а уж моя признательность вам, если посодействуете, просто не будет знать пределов… – я кокетливо улыбнулась профессору, томным жестом собрав распущенные волосы и уложив их на плечо.

Обычно этот жест неплохо действовал на мужчин, по крайней мере рассеивая их внимание и делая более податливыми, однако профессор остался безучастен. Он лишь задумался ненадолго, потом покачал головой:

– Боюсь, я вряд ли чем-нибудь могу вам помочь, госпожа Хризштайн, – его тон был холоден. – Это неэтично – использовать своих пациентов и вынуждать их к чему-либо. Я слишком дорожу своей репутацией, чтобы…

– Что вы, профессор, – торопливо перебила я его, опять ненароком сдвигая с места песочницу и отвлекая его внимание. – Вы меня не так поняли, я ни в коем случае не имела ничего дурного в виду. Простите меня, умоляю, простите. Просто вдруг подумалось, может вы знаете кого-то, кто желает купить землю… Вот вы же решили бросить столицу и престижное место профессора в столичной Академии ради… ради науки.

Я придала последним словам вопросительный оттенок и потупилась. Однако профессор проигнорировал невысказанный вопрос, раздраженно поправил песочницу и встал. Фолиант профессора Грано он аккуратно спрятал в ящик стола и запер на ключ. Мне невольно подумалось, что возможно, он, как и профессор Грано, хранит все свое состояние в книгах.

– Я думаю, ужин уже подали. Пройдемте, госпожа Хризштайн.

Покидая кабинет, я еще раз окинула взглядом кабинет и подумала, что будь здесь Кысей, он бы уже просветил меня относительно истинной стоимости книг. Впрочем, ничто не помешает мне поинтересоваться у него, насколько ценно собрание изысканий Акватоса Квирского на верхней полке или вон та замечательная подборка старинных фолиантов автора Януша Младого. Хотя нет, пожалуй, у красавчика лучше не спрашивать. Иначе он может заподозрить неладное, когда эти книги таинственным образом будут украдены…

Ужин только убедил меня в том, что профессор не бедствует. Богатые не экономят на своих причудах. Молчаливый Лука, ни разу не поднявший взгляда, подал нежнейшую форель под миндальным соусом и отварные овощи к ней. Столовое серебро сверкало при свечах, поскольку профессор оказался довольно старомоден, не доверяя газовым светильникам. Красное вино Жаунеску вызвало у меня злую улыбку. От предложенного бокала я отказалась, чем неожиданно обрадовала профессора.

– Сейчас редко встретишь в молодых людях столь благоразумное отношение к выпивке, – похвалил меня профессор, ловко расправляясь с рыбой и не притрагиваясь к вину. – Но у вас совсем нет аппетита, как я вижу, а меня это огорчает. Надо беречь нервы смолоду, хорошо питаться, много гулять…

– Спасибо, – оборвала я тираду профессора, ковыряя форель и незлым тихим словом вспоминая Пиону с ее нотациями. – Все очень вкусно, просто я не очень люблю рыбу. А вот соус просто восхитителен, могу я просить вашего слугу раскрыть мне секрет его приготовления? Попробую заставить свою неумеху Пиону приготовить его к мясу…

Профессор самодовольно улыбнулся, и я поняла, что впредь следует играть только на его тщеславии и льстить, льстить, льстить…

– Секрет этого соуса мне открыл кардинал Яжвинский, когда… – профессор осекся и слегка нахмурился. – Я вам охотно его запишу.

– О, профессор, я буду вам премного благодарна. Но право, зачем вам тратить на это свое драгоценное время? У меня отличная память, и если Лука расскажет его прямо сейчас, уверяю вас, я запомню…

Кажется, профессор немного растерялся, вопросительно взглянул на своего слугу, но тот стоял неподвижно, почтительно потупив взор. Да что ж такое, неужели я не смогу разговорить этого истукана?

– Луке еще тяжело общаться с другими людьми, госпожа Хризштайн. Особенно с такой очаровательной молодой особой, как вы…

Я скромно потупилась, все больше и больше удивляясь.

– Вы заставляете меня краснеть. А ваш второй слуга, тот, что встретил нас? Какой-то он тоже молчаливый… Он показался мне таким… – я заколебалась, подбирая слова. – Таким опасным и одновременно послушным, словно сторожевой пес.

– Это мой охранник Фарид. Я спас его от безумия, давным-давно, – профессор просто сочился тщеславием. – Так что ничего удивительного, что теперь он следует за мной и предан, как пес…

– Охранник? – воскликнула я, в притворном испуге комкая в руках салфетку. – Помилуй Единый, профессор, вы меня пугаете! Зачем вам охранник? Неужели у вас могут быть недоброжелатели?

– Увы, госпожа Хризштайн, иногда безумцы могут быть опасны, и пара крепких рук мне не помешает…

– О, понимаю, – прошептала я завороженно, взирая на профессора с влюбленным видом. – Вы так самоотверженно трудитесь, я бы сказала, воюете с мраком безумия… О, профессор, вы – настоящий герой!

Теперь уже профессор в лживой скромности потупился, а я продолжила, пока он не успел опомниться.

– Я просто уверена, что и воспитанника вы спасли от чего-нибудь страшного, рискуя собственной жизнью. Кстати, а где он?

А вот тут профессор растерялся и занервничал.

– Алекс… он… Да, я взял его из приюта… У него очень печальная судьба. Да, печальная… Но я… Я уверен, что…

– А почему он не захотел с нами поужинать? – обиженно перебила я профессора.

– Алекс… Алекса нет дома. Да, он молод и дома не сидит… Ветер еще гуляет в голове, знаете ли…

Я наконец успокоилась, потому что профессор соврал. Мои вопросы об Алексе были для него неприятны и неожиданны. Странно, что профессор душеведения так плохо умел лгать. Хотя душеведением он занялся не так давно. И все же…

Я так задумалась, что непроизвольно взяла бокал и чуть было не сделала глоток. Лишь в последний момент запах вина привел меня в чувство, и я, чтобы скрыть неловкость, просто выпустила бокал из рук. Он упал на каменный пол и разлетелся вдребезги. Я ойкнула, пробормотала извинения и специально полезла помогать Луке собирать осколки, лишь бы скрыть свое замешательство.

– Ну что вы, госпожа Хризштайн, оставьте, не беспокойтесь. Лука все уберет… – профессор осекся, потому что я выпрямилась с порезанной рукой.

Реакция мужчины меня опять удивила – он побледнел, вскочил с места, схватил салфетку и бросился ко мне.

– Возьмите скорее, надо унять кровь! – профессор не просто протянул мне салфетку, а еще и принялся сам прижимать ее к месту пореза. Лука застыл, не отрывая от меня взгляда. Пустого, страшного, безумного взгляда, направленного на пятна крови на моем платье… Мне вдруг сделалось не по себе, я сочла за благо отвести от него глаза, покачнуться и театрально упасть на стул в притворном обмороке.

– Фарид! – заорал профессор в испуге. – Сюда, скорей!

Охранник появился практически мгновенно, как будто дежурил под дверью. Я наблюдала за ним из-под опущенных ресниц. Он влетел в комнату, зло взглянул на Луку, что застыл каменным изваянием, потом перевел взгляд на профессора. Мое бездыханное тело Фарид вниманием не удостоил.

– Что случилось? – у него был низкий хриплый голос.

– Помоги отнести госпожу в гостиную на диван. Надо привести ее в чувство. И убери Луку, ради Единого, уведи его! Он не должен видеть!..

Что именно не должен видеть Лука, я так и не узнала, потому что Фарид подхватил меня на руки и унес из столовой.

– Вечно с этими экзальтированными девицами одни неприятности! – посетовал профессор и добавил, обращаясь к Фариду. – Принеси нюхательную соль.

Профессор Камилли расхаживал рядом, ожидая охранника, но сам не сделал ни единой попытки привести меня в чувство. Пару раз он в тревоге выглянул за дверь. Когда мне под нос поднесли пузырек с солью, я глубоко вдохнула, закашлялась и наконец открыла глаза.

– О, простите меня… – пролепетала я извиняющимся тоном. – Так неловко…

– Ничего страшного, – вымученно улыбнулся мне профессор. – Фарид вас проводит и посадит в экипаж. Госпожа Хризштайн, вам надо больше отдыхать. Помните про мои рекомендации.

Меня очень настойчиво и вежливо выставляли из дома. Уже в дверях я обернулась.

– Но вы же не забудете про рецепт соуса, да? – растерянно пробормотала я профессору. – Вы обещали…

Профессор успокаивающе кивнул мне и махнул Фариду, который крепко сжал мой локоть. Луки нигде не было видно.

Домой я вернулась уже затемно, сопровождаемая Матушкой Гён. Вернее, ее ехидными и обидными насмешками в том, что я не смогла очаровать профессора. В ответ я огрызалась и злилась.

– Совсем некрасивой стала, дочка. Зачем забыла всё, чему я учила? – Матушка Гён семенила рядом, покорно потупив взор.

– Отстань от меня! Старый он уже, вот и не смотрит на женщин, чего ко мне пристала!

– Госпожа? – встревоженная Пиона поджидала меня на лестнице. – Вы опять сами с собой разговариваете?

Матушка Гён тихо улыбнулась и прошла сквозь меня, заставив втянуть воздух в легкие в тщетной попытке поймать ее ускользающий тепло-сладкий аромат. Но нет, ничего, кроме запаха сдобы и ванили от Пионы.

– Пусть Тень поднимется ко мне, – приказала я девушке, направляясь к себе в комнату.

– Госпожа! Почему вы хромаете? Вы поранились? Давайте я…

Я захлопнула за собой дверь и без сил опустилась на кровать.

Тень с ужасом смотрела на рисунок, вышедший из-под ее руки.

– Что это за зверь? – спросила она.

Я выхватила у нее рисунок – псина была как живая, казалось, что исполненные злобой глаза следят за мной.

– Спасибо, Тень, можешь идти, – проигнорировала я вопрос женщины. – Хотя постой. Принеси спиртовую настойку подорожника. И Пионе ни слова, от ее кудахтанья только голова заболит.

Я стащила сапог, с досадой оглядела распухшую лодыжку и принялась разматывать тряпку. Завтра надо будет непременно навестить госпожу Бурже, а еще найти Алекса. А к Луке надо будет приставить соглядатая. Еще не забыть проследить, чтобы тело профессора Грано отправили на вскрытие, и успокоить свою заказчицу. Господи Единый, осталось только найти на все это время. Как же не хватает Антона, но он вернется только завтра. В конце концов, его надо приучать вести дела, и оформление бумаг на поместье – очень удачный для этого повод. А кроме того, в поместье Антон наверняка лишний раз столкнется с Ксенией Веригой, и кто знает, кто знает… Сам же говорил, что они с молодым помчиком Овьедо – красивая пара, значит, девушка ему тоже понравилась. Ну, а если сладится, я уж расстараюсь и буду спокойна за его будущее.

Вернувшаяся Тень молча помогла мне обработать рану, не задавая лишних вопросов, за что я была ей безмерно благодарна. Потом она подняла на меня кроткие синие глаза, немного помялась и сказала:

– Я долго думала над вашими словами, госпожа. Я не хочу никому мстить.

– Вот как? – я удивленно посмотрела на нее. – Отчего же?

– Даже смерть обидчиков не вернет мне мою жизнь, лишь заставит меня согрешить, преисполнившись злобой, – женщина стиснула в кулаке священный символ на цепочке, словно черпая в нем силу. – А я этого не хочу. Я попробую простить и забыть…

– Ах, какие мы праведные! – взорвалась я от злости. – Отлично! Пусть дальше творят зло! Пусть еще кому-нибудь сломают жизнь! Зато мы чистенькими останемся!

– Госпожа, не злитесь, – тихо попросила Тень. – Я хочу простить, чтобы остановить зло. Иначе… Если кто-то умрет из-за меня, чем я тогда буду отличаться от своих врагов?

– Единожды совершив зло и оставшись безнаказанным, человек будет творить его снова и снова. И никакое твое прощение это не остановит.

– Единый все видит и покарает грешников, – убежденно произнесла Тень и покорно склонила седую голову. – А людям негоже судить других.

Я сцепила зубы и прошипела:

– Пошла прочь, дура блаженная.

Три дня подряд без сна сделали свое дело. Я уснула. И кошмар не заставил себя ждать, но уже был иным. Я бежала, бежала от ревущей огненной стихии, пожиравшей все на своем пути, бежала из последних сил. Ветер бил мне в лицо, в спину дышало жаром, легкие разрывались от едкой гари. И уже в следующий момент я в ужасе застыла над обрывом, лишь несколько камней полетели вниз, в бездонную пучину. Впереди перед моим лицом ревела громада морской воды, готовая обрушиться чудовищной волной и смести меня в единый момент. Я чувствовала ее леденящий страх одновременно с обжигающей злобой за спиной, не в силах вдохнуть, не в силах решить, утонуть или сгореть, не в силах изменить…

– Госпожа! Проснитесь! – Пиона немилосердно тормошила меня за плечи, и я наконец смогла вдохнуть воздуха, подскочив на кровати с бешено колотящимся сердцем и с трудом возвращаясь к реальности. Одной из возможных…

– Какого демона! Что тебе надо?.. – я осеклась, потому что рядом с Пионой стояла Тень.

– Пожар, госпожа, – с отчаянием прошептала женщина, в ее глазах стыл ужас. – Как вы и говорили…

– Где? – подхватилась я, пытаясь найти платье и неудачно наступив на больную ногу. – Демон, что за…

– Через два квартала от нас горит. Вон… – Тень кивнула на окно, и я только сейчас сообразила, что комната освещена ярким багровым заревом, хотя еще не начало светать. – В той стороне церковь и сиротский приют. А если пламя на них перекинется… Господи, там же дети!

– Хватит сопли развозить! – прикрикнула я. – Мы не горим, и хорошо. Чего истерику устраивать? Помоги мне одеться.

Нога за ночь опухла настолько, что не влезла в узкое голенище сапога. Я отшвырнула бесполезную обувь и велела Пионе подать мне туфли. Дрожащая девушка принесла мягкие домашние, но мне было все равно. Я даже в платье не переоделась, просто накинула теплый бурнус прямо на ночную рубашку. Надо попытаться успеть, может, поймаю след колдовства, остаток эмоций поджигателя или… чем Единый не шутит, самого колдуна.

Я торопливо шла по предутренней темной улице, чувствуя каждый камень ее мостовой через тонкую подошву туфель. Тень старалась идти рядом, едва поспевая за мной. Серое небо прорезал тонкий серебристый росчерк молнии, и я ускорила шаг. Не было ни дождя, ни облаков на горизонте, значит, это опять колдовская гроза.

– Господи Единый, помилуй нас и прости грехи наши… – Тень принялась на ходу шептать молитву.

– Замолчи! Про себя молись, если хочешь.

– В приют вчера девочку принесли… – вдруг начала Тень. – Несчастная, все в жару металась, косточки сквозь кожу просвечивали… За что же им напасть такая, бедные сиротки, за что, Единый?

Я уже хотела ей зло ответить про мудрость Единого и его дурные шутки, но Тень добавила:

– Господи, надеюсь сестры и господин инквизитор успеют вывести всех деток…

Меня словно обухом по голове стукнули, я неловко зацепилась за камень мостовой и полетела на колени.

– Дура! Что ты несешь! – накричала я на Тень, когда она бросилась помогать мне встать. – Откуда там инквизитор?!?

– Так это он вчера девочку принес… – растерянно сказала Тень. – Я столкнулась с ним, когда пришла помочь в приюте. На него напали, кажется… Госпожа, да куда же вы? Постойте, я не успеваю так быстро!..

Я летела вперед, не чувствуя боли в ноге, отчаянно ругая про себя придурошного красавчика и лишь надеясь, что Отшельник успел приставить к нему людей. В воздухе уже хорошо пахло гарью, а в лицо полыхало жаркими порывами ветра, что раздувал пламя. Одинокие прохожие, как и я, торопились к месту пожара, кто поглазеть, кто помочь, а кто поживиться на чужой беде.

Я проталкивалась через толпу, бесцеремонно орудуя локтями и выискивая взглядом инквизитора или людей Отшельника. Старое двухэтажное здание приюта было объято огнем, языки пламени вгрызались в стены, отплевываясь россыпью искр, когда рассыпалось деревянное перекрытие или с треском лопались окна. На тесной улочке беспомощно толпились монахини, прижимая к себе плачущих и испуганных детей. Инквизитора нигде не было видно. Сверкнула злая вспышка, молния влупила по крыше приюта, стекая вниз жидким синим пламенем, раздался гром. Тень рядом со мной схватилась за цепочку со святым символом и принялась отчаянно бормотать молитву. Я наконец углядела отца Георга, который метался между пожарными, что слаженно разворачивали кожаные рукава от конного обоза и устанавливали заграждающие щиты для соседних домов.

– Где инквизитор? – подскочила я к церковнику и схватила его за рукав. – Где этот идиот?

У старика дрожали губы, он потерянно кивнул в сторону горящего здания.

– Там он… там дети еще остались. Господи Единый, сохрани и помилуй…

Я беспомощно застыла, отчаянно пытаясь что-нибудь придумать, но тут рухнуло одно из перекрытий, вызвав приглушенные вскрики и плач. К огню метнулась фигура мужчины – это был Дылда, бывший наемный убийца, а теперь подручный Отшельника. Головорез обмотал руки в тряпье и полез убирать обломки, что перегородили проход. Как раз вовремя, потому что в пылающем проеме появился Кысей, который прикрывал мантией голову и свою ношу. К нему бросилась одна из сестер, принимая спасенного ребенка и укладывая его на колени другой монахине. Кысей сбросил дымящуюся мантию, закашлялся и принялся сбивать с себя пламя, Дылда ему помогал. Грязные лохмотья, оставшиеся от рубашки, почти не прикрывали ожоги на груди и руках. Я заскрипела зубами от злости и подскочила к инквизитору, вцепившись в него.

– Какого демона вы творите! Жить надоело?

Кысей тяжело, со свистом дышал и, казалось, ничего не видел. Он упрямо двинулся обратно к зданию, грубо оттолкнув меня с пути. Я полетела на теплую мостовую и зашипела от ярости, почувствовав, что неудачно подвернула больную ногу.

– Какого демона ты стоишь? Дылда! – заорала я, ухитрившись перекричать рев пламени. – Немедленно останови его! Куда он поперся?!? Я тебе за что плачу?!? Быстрее!

Дылда перевел на меня растерянный взгляд, потом очнулся и кинулся за инквизитором, успев перехватить его в опасной близости от горящего пламени. Кысей попробовал отмахнуться, но Дылда ловким захватом за шею сзади обездвижил красавчика и подсек подножкой, заставив упасть на колени. Я грязно выругалась, встала на ноги и поковыляла к ним.

– Подними его, – приказала я Дылде.

Головорез ослабил захват, и Кысей принялся яростно вырываться.

– Там еще двое осталось! – прохрипел он. – Да пустите же! Там дети!..

– Прекратите! – заорала я, заглядывая ему в лицо. – Здание вот-вот рухнет. И я не собираюсь откапывать ваши…

Я не закончила фразу, потому что мне в спину ударила волна горячего воздуха от обрушившегося здания. Удар был такой силы, что я не удержалась на ногах и полетела на Кысея. Он устоял, замерев каменным истуканом. В его глазах отражалось ревущее зарево пожара и стыло страшное осознание потери. Меня же захлестнула чужая злоба, обжигающая ненависть ко всему живому, что съедала изнутри. Колдун находился где-то рядом, как же больно было его чувствовать…

– Пустите! – закашлялся инквизитор. – Я должен их спасти!.. Должен… Там дети…

Я вынырнула из омута колдовской злобы, чтобы сделать вдох, и не смогла отвести взгляда от глаз Кысея, которые стремительно пустели.

У меня никогда не было подруг. Нет, ну в самом деле, не считать же ею Альку, мою первую мару, из-за которой мне в пять лет сильно досталось от бабушки… Хотя именно тогда я впервые осознала, что отличаюсь от остальных, что вижу несуществующее, и что это плохо, постыдно и надо скрывать. И я никогда бы не подумала, что именно в подвале колдуна обрету ее. Мари…

Колдун называл меня контрольным пациентом в исследовании природы безумия. Он ломал своих жертв и превращал их в живые куклы со стынущей серой пустотой в глазах. Я видела их тысячи раз… Пустые оболочки без души. Без желаний и чувств. Мари держалась дольше всех. Ее не сломали ни страшные пытки, ни боль. Она мужественно терпела, даже когда колдун каленым железом выжигал причудливые узоры на ее животе, даже когда он ломал ей кости, даже когда заливал в горло кислоту. Чтобы на следующий день повторить снова, ведь сила колдуна была именно в даре врачевания. Он мог излечивать самые страшные раны, которые сам же и причинял, но вместо этого отчаянно стремился врачевать души. Это стало его навязчивой идеей – поймать душу человека, погружающегося в пустоту душевного небытия, чтобы изучить и вылечить. А тем временем его собственное безумие развивалось и крепло в течение многих лет с равнодушного попустительства церковников, а может и с их благословления…

А Мари… Ее тихая поддержка, когда она шептала слова утешения из соседней камеры, робкая улыбка, когда она просила молиться вместе с ней, невероятная стойкость, с которой она прятала от меня слезы боли… Откуда это взялось в ней, в безграмотной крестьянской девчонке? Этот вопрос не дает мне покоя до сих пор. Я смеялась над ее слепой верой в Единого, а потом начала завидовать. Потому что она все еще могла улыбаться, а я… Меня от пустоты удерживалитолько ненависть и упрямство… С ее появлением я позволила себе поверить, позволила себе надеяться на что-то, позволила молиться. Но потом колдун сломал и Мари, мою первую и последнюю подругу, просто разыскав ее семью. Когда четверо голодных детей появились в подвале, я впервые увидела в ее глазах настоящий ужас. А когда колдун небрежным жестом свернул шею младенцу, самому младшему из братьев, ее голубые глаза навсегда потеряли свет, превратившись в серое безжизненное ничто. Колдун сокрушался, что она оказалась настолько слабой, что он не успел подготовиться, а потом пообещалнайти мне новую подружку, чтобы в следующий раз непременно успеть поймать душу. Только тогда он еще не знал, что это было последней в его жизни ошибкой. Потому что я успела…

Пустое выражение лица и помертвевшие глаза инквизитора так больно напомнили мне Мари, что я не смогла сделать вдоха. Его губы еще шевелились, когда он бормотал, давясь от удушливой гари:

– Там дети… Они там…

Я влепила ему пощечину такой силы, что у него дернулась голова, и заорала, срываясь на хрип:

– Дети?!? Дети тут! – и развернула его от пожарища в сторону спасенных погорельцев. – А там нет ничего, слышите! Там пепел, только пепел! А они живы, слышите! Им нужна ваша помощь! Да очнитесь!

Я уже орала ему на ухо и колотила его в грудь. Его взгляд дрогнул, когда один из спасенных мальчишек вдруг громко разрыдался, глядя на нас и размазывая слезы по покрытому сажей лицу.

Инквизитор перехватил мою руку, занесенную для очередной пощечины, и отвел ее в сторону. К нему уже спешил отец Георг, который сразу налетел на меня с упреками:

– Оставьте Кысея в покое! Уходите отсюда! И своего головореза забирайте! – церковник кивнул в сторону Дылды. – Мы сами справимся. Святой Престол сам сможет защитить своих слуг! Уходите, прошу вас, госпожа Хризштайн. Пойдем, Кысей…

Старик обнял инквизитора за плечи и повел к монахиням, бестолково утешая и причитая. Я стояла, стиснув кулаки, меня колотило от злости. На глаза стремительно накатывала кровавая пелена бешенства.

– Госпожа, у вас кровь из носа идет, – осторожно сказал Дылда. – Мне оставить инквизитора или продолжать?..

– Ты идиот? – прошипела я, вытирая тыльной стороной ладони кровь. – От него глупостью заразился? Ты хочешь, чтобы в следующий раз запылал весь город? Глаз с него не своди!

Дылда сглотнул и уточнил:

– Это правда колдовство?

– Да! – заорала я, чуть не плача от бессилия. – Это клятое колдовство! Сколько еще должно сгореть, чтобы дошло до самых тупых?!?

– Я думал… Ведь вчера на него напали люди вояга…

– Что? – я налетела на Дылду, схватив его за ворот рубашки и едва доставая макушкой до его груди. – Почему я узнаю об этом только сейчас? Когда это произошло?

– Вчера вечером, уже поздно было, я подумал, что завтра…

– Думал? Я тебе плачу за то, чтобы ты думал? Для дум я найму ученого из Академии! – я отчаянно пыталась взять себя в руки и успокоиться, получалось с трудом. – Значит так. Люди вояга мертвы, надеюсь?

Дылда кивнул с виноватым видом.

– Пусть Отшельник даст еще больше людей. Ни на шаг от инквизитора не отходить.

– Если вояг наймет кого-нибудь из гильдии, то…

– Я позабочусь, – отсекла я. – Кого-нибудь заметил перед поджогом? Где твой подельник?

– Макс погнал отсюда бродяжку, скоро вернется…

– Бродяжка? Как выглядел?

– Да я не разглядел, но Макс…

– Ко мне его пришлешь. Сразу же, как вернется.

Я выдернула Тень из вороха тряпок, которые сердобольные горожане сносили для погорельцев. Погода стояла по-осеннему холодная, а многие из монахинь и детей были в одном исподнем.

– Госпожа, пожалуйста, можно я останусь? Им сейчас нужна помощь и лишние руки…

– Заткнись и слушай меня внимательно. Ты сейчас поспрашиваешь здесь всех – монахинь, отца Георга, инквизитора, даже детей. Может, они видели кого-то постороннего в приюте этой ночью или накануне, может, заметили что-то странное. Особенно меня интересуют бродяги. Если вдруг вспомнят, нарисуешь с их слов, поняла?

– Госпожа, можно потом? У многих деток ожоги, их надо…

Я сгребла женщину за шкирку и встряхнула.

– Ты хочешь, чтобы твои детки сгорели все до единого? Если сейчас не остановить колдуна, то в следующий раз ты уже не ожоги мазать будешь, а их пепел совочком собирать!..

Тень побледнела, тяжело сглотнула и кивнула:

– Хорошо, госпожа, я поняла, – она беспомощно оглянулась в сторону монахинь. – Пусть хотя бы Пиона придет сюда, ведь надо же помочь!..

– Пиону пришлю. С карандашами и бумагой. А помогать найдется кому.

Мне точно не следует здесь оставаться, иначе окончательно сорвусь. Я запрокинула голову и похромала прочь. Прочь от тлеющего пепелища и навстречу новому дню, чей багровый рассвет уже занимался на небосводе. Слишком много надо сегодня успеть сделать.

Мартен порывался идти вместе с Пионой, но я не пустила.

– Каждый должен заниматься своим делом, – отрезала я. – Вы должны вовремя открыть пекарню и…

– Но т-т-там наверняка н-н-нужна моя помощь!

– Мартен, – проникновенно начала я, беря юношу под локоть. – Вы сами подумайте, бедные детки, на улице, голодные, замерзшие… Кто-то же должен приготовить для них хлеба, правда? А если все побегут топтаться на пепелище, то…

– Д-д-да, вы правы, – воодушевился Мартен, – Я испеку для н-н-них самые вкусные б-б-булочки…

– Вот и чудно, – кивнула я и отправилась к себе в кабинет.

И только закрыв за собой дверь, я позволила себе сорваться, запустив в стену вазу с цветами, потом без сил опустилась в кресло, яростно сдирая повязку с ноги. Кажется, вывих. Я прикрыла глаза, мечтая забыть. Забыть все и всех. Ничего не знать, не помнить, не чувствовать. Всего лишь один шаг – и я получу забвение… Вечное, такое манящее, холодное ничто бездны… Но стану колдуньей. На мгновение мне стало интересно, каким будет мой демон? Всего один шаг – и больше не будет боли. Я с сожалением прогнала эти мысли. Когда-нибудь это произойдет, но сначала я должна отомстить врагам и позаботиться о будущем Антона. А потом… потом уже будет неважно.

Во-первых, надо разобраться с воягом. Я написала письмо помчику Овьедо, в котором в обтекаемых выражениях просила его порекомендовать меня воягу для решения щекотливого вопроса с господином инквизитором. В конце концов, это должно сработать. Ведь обратиться ко мне дешевле, чем в Гильдию убийц. Дальше надо было найти колдуна и обезопасить свою собственность. Связаны ли пожары и смерть профессора Грано? Очень разные эмоции – в пожарах нечеловеческая злоба, запредельная какая-то, а в псине – самый обычный страх, многократно усиленный безумным разумом. Надо будет узнать у госпожи Грано, боялся ли ее брат собак. Но с другой стороны, я слабо верила в то, что в городе могли одновременно появиться два колдуна. Профессор Камилли определенно врал про своего воспитанника, но отвечал вполне честно про книгу и самого профессора Грано. Еще поведение Луки было странным. Его взгляд свидетельствовал, как минимум, про то, что объявлять его вылечившимся было преждевременно. И профессор прекрасно знал об этом. Я стала размышлять, прикидывать варианты и сама не заметила, как уснула.

И была разбужена странным лаем. Я подняла голову со стола, растерла щеку, взглянула на часы и подхватилась. Было позднее утро, я проспала все на свете. Застыв на лестнице и вцепившись в перила, я с изумлением созерцала бардак в своей гостиной. Казалась, Тень притащила в дом всех погорельцев и теперь устраивала грязных потерянных детей на диване и стульях. Странно, но они не шумели, жались друг к дружке, испуганные и притихшие. Посреди комнаты стоял мрачный инквизитор, держа на руках маленькую девочку, которая и была источником шума, что меня разбудил. Она заходилась в лающем надрывном кашле, поразительном для такого тщедушного тельца.

– Какого демона здесь происходит? – спросонья голос хрипел, и я откашлялась. – Тень?

– Госпожа, пожалуйста, – вылезла вперед Пиона, держа на руках трехлетнего спящего мальчугана, уткнувшегося ей носом в плечо. – Им некуда идти. Приют сгорел… А у нас…

– Что у нас? – я обвела взглядом эту пеструю толпу, и мне стало дурно. – Мой дом – не богадельня! Так что убирайтесь отсюда.

– Им действительно некуда идти, – голос инквизитора был надтреснутым и глухим, он смотрел в пустоту. – Многие дети больны и ослаблены, им нельзя оставаться на улице.

– Мне нет до этого дела. В городе наверняка еще есть приюты или монастыри, в конце концов! Вон отсюда! – я развернулась уходить.

Но инквизитор отдал девочку Тени и взлетел по лестнице, перехватив меня уже у кабинета.

– Давайте поговорим, – попросил он, распахивая передо мной дверь.

– Нам не о чем говорить.

– Прошу вас, – и меня опять неприятно кольнула пустота в его голосе.

Кысей остался стоять посреди кабинета, застыв изваянием, я же уселась в кресло, понимая, что распухшую ногу надо поберечь.

– Нам не о чем говорить, – повторила я, разглядывая его. Выглядел он паршиво.

– Я прошу вас… – слова давались ему с трудом, словно он выдавливал их. – Другие приюты не могут их принять, пока не могут. Пожалуйста, они ведь просто дети, которые… которым нужна помощь.

– Я не потерплю в доме чужих!..

– Вы же не можете быть настолько бесчувственной, – Кысей опустил голову и говорил очень тихо. – Вы не представляете себе, что значит жить в приюте. Каким бы хорошим он ни был, участь сироты незавидна и полна страданий. Иногда мне кажется, что… Одной из девочек совсем плохо, у нее воспаление легких. Если сейчас не обеспечить ей уход, то она… она умрет. Если дело во мне, то я… Я признаю, что ошибался. Я прошу вашей помощи. Я не могу допустить, чтобы они еще больше страдали из-за меня…

Я встала и подошла к нему, остановившись напротив. От его прожженной мантии воняло едкой гарью и потом. Мне хотелось его ударить.

– Господин инквизитор, посмотрите на меня, – я дождалась, пока он поднимет на меня глаза, и продолжила. – Как думаете, сколько в мире людей?

Кысей не ожидал вопроса и растерялся.

– А сколько детей? Вы не поверите, но если задуматься, то каждый час где-нибудь гибнет ребенок. От пожара, от рук пьяницы-отца, от голода, от болезней, на рудниках, в подворотнях и канавах, кого-то убивают, кого-то калечат, кого-то насилуют, а кто-то просто сходит с ума. И что же теперь? Мне интересно, как вы собираетесь не допустить, чтобы они страдали?

Инквизитор упрямо покачал головой, но я не дала ему ответить:

– Цены на мои услуги я озвучила вам ранее. Но свой дом в бардак я превращать не позволю.

– Зачем? Зачем вам это? – он смотрела на меня с отчаянием и злостью. – Для вас я – просто прихоть, каприз, ведь вы же добиваетесь меня из чистого упрямства. Данные мною обеты… Они не просто слова, я не смогу… если их нарушу, не смогу больше оставаться в сане и буду вынужден уйти. Вы этого хотите? Зачем вы так упрямо ломаете мне жизнь? Вера – единственное, что у меня есть. Без нее я…

– Без нее вам будет лучше! – огрызнулась я, неожиданно уязвленная.

– Так же, как лучше Тени, которая вместо того, чтобы писать добрые светлые картины, рисует ваши кошмары? А ведь у нее настоящий талант художника… – горький упрек в его голосе был неприятен. – Или Мартену тоже лучше похоронить свой талант механика в пекарне? Вы хоть видели его стрекозу? Она ведь действительно летает. Ему в Академию надо поступать, а не…

– Заткнитесь!

– … А не на кухне работать. Но вам ведь виднее, правда? Господи, да вы же разрушаете все, к чему прикасаетесь! – Кысей отшатнулся от меня. – Вы хоть о брате подумайте. Ведь ему…

– Не смейте! – я замахнулась на него, но он с легкостью перехватил мою руку. – Не смейте даже упоминать Антона! Вы ничего не знаете! Пустите!

– Своим эгоистичным отказом обратиться за помощью к душеведам вы обрекаете его на жизнь в постоянном страхе. Страхе за вас. Страхе того, что однажды вы сойдете с ума окончательно и превратитесь в колдунью. Но вам все равно!

– Хватит! – прошипела я. – Убирайтесь отсюда. И своих оборванцев забирайте!

Я попыталась вытолкать его из кабинета, но Кысей не шевельнулся. Я лишь запачкалась в саже с его мантии.

– Вы оглохли? Катитесь отсюда со своей клятой верой!

– Я не знаю, как буду жить без служения Единому, но… я точно не смогу жить с мыслью, что не спас сирот, что не смог предотвратить новые жертвы, так что… – он поднял взгляд, и я похолодела от знакомого стынущего пепла пустоты. – Вы поможете поймать колдуна и… и дадите временный приют детям. А я соглашусь на…

Не раздумывая, я прикрыла ему рот ладонью, не давая произнести слова, после которых уже не смогу все переиграть. Мне не нужна эта пустая оболочка без эмоций, послушная красивая кукла, в которую он превратится. Я хочу его чувства, те самые, что недоступны мне, пусть даже это будет отвращение, стыд, гнев, злость или что-то другое. Но только не пустое равнодушие. Еще сделалось очень больно от мысли, насколько сейчас я была похожа на колдуна… Кожу неприятно кольнула щетина на подбородке Кысея, и я торопливо заговорила, боясь передумать и не удержаться от соблазна.

– Конечно, вы согласитесь на мои условия. Слушайте их внимательно, – он попытался отвести мою руку и сказать что-то, но я встряхнула его за плечо. – Не перебивайте. Во-первых, вы никогда, слышите? никогда больше не посмеете явиться ко мне небритым, – я проигнорировала удивленно поднятые брови. – Во-вторых, вы отмените решение совета об открытии лечебницы рядом с моими землями. И в-третьих, вы немедленно прекращаете свои глупости с обвинением вояга и закрываете дело с опиумом на складе. И слушаетесь меня беспрекословно, никакого самоуправства!

Я выдохлась и замолчала, злясь, что совершила глупость, что больше такого шанса заполучить красавчика не представится. Кысей осторожно освободился от моего захвата и уточнил:

– И это все? А как же…

– Ах да, совсем забыла. Свою клятую честь, как и веру, можете оставить себе, – при этих словах он облегченно выдохнул, а я продолжила. – Но вот все остальное… Все остальное теперь мое, и если мне вздумается вас поцеловать, то вы не посмеете отказать, понятно? Покаетесь, помолитесь и будете дальше терпеть!

Кысей тяжело вздохнул и покачал головой, хрипло выдавив:

– Я не могу.

– Что опять вы не можете? – взвилась я.

– Я не могу отменить решение совета. Вы же наверняка уже заполучили материалы заседаний и должны знать, что… – он откашлялся. – Решение было принято единогласно, и для его отмены нужно согласие всех…

– Мне нужно продать клятую землю, – процедила я. – И мне плевать на вашу мышиную возню в совете.

– Я думал об этом. Можно заморозить строительные работы до тех пор, пока вы не продадите…

– Какой идиот ее купит?!? Не можете отменить, найдите покупателя! – я прищурилась, осененная внезапной идеей. – А ведь ваш приятель богат. Не глядя, купил у меня поместье. Хотя, кажется, богат не он, а его жена, верно? Но вы и с ней в приятельских отношениях. Вот и…

– Оставьте Софи в покое, прошу вас. Ей и так плохо, чтобы еще…

– Я намерена навестить ее. Сегодня же.

– Пожалуйста, не надо, – он смотрел мимо меня. – Ей правда нездоровится. Помните, я спрашивал о проклятии? Кажется, оно настигло ее, и теперь ей становится все хуже и хуже.

– Значит, я тем более навещу ее. Вместе с вами. А вы, если не найдете мне покупателя, будете расплачиваться собой, понятно? Думаю, это справедливо, верно? И сегодня же закроете дело с опиумом!

– Нет. Не лезьте. Я сам разберусь.

– Я вижу, как вы разбираетесь, – я взяла его за подбородок и задрала ему голову, кивая на красную полосу на горле. – Или вам нравится, когда вас душат?

Он тяжело сглотнул и убрал мою руку.

– Я не могу оставить дело. Даже если оно будет стоить мне жизни, это ничего не изменит.

– Ах вот как! Кажется, кто-то совсем недавно говорил, что самоубийство – это самый страшный грех? А теперь упорно пытается свести счеты с жизнью, прикрываясь красивыми словами?

– Госпожа Хризштайн, я благодарен за вашу помощь и за спасение моей жизни, но дальше я сам разберусь. Это не обсуждается.

Я оторопела от его наглой самоуверенности.

– Как? Как вы разберетесь?!? Вы вообще представляете, во что вляпались? Если вояг закажет ваше убийство в Гильдии убийц, то даже я…

– Не успеет, – отрезал красавчик.

– Если вас убьют, я останусь внакладе, знаете ли. А я этого не люблю!

– Не останетесь, уверяю вас. Мощь Святого Престола часто недооценивают. Мне нужна ваша помощь лишь в поимке колдуна, потому что с остальным я… – он запнулся.

Да и пес с ним, в конце концов, с воягом я разберусь и сама, а красавчик пусть и дальше воображает священную опиумную войну.

– Демон с вами! Надеюсь, хотя бы мое первое условие вы в состоянии выполнить? Или у вас опять есть возражения?

Он устало покачал головой, и я добавила:

– Вы немедленно приведете себя в порядок. Побреетесь и переоденетесь. В комнате Антона есть вещи. Рубашка будет мала в плечах, но потерпите. И снимите уже эту грязную тряпку.

Я сдернула с него мантию и застыла, глядя на лохмотья рубашки, едва прикрывающие страшные ожоги.

– Какого демона! Вы даже не потрудились обработать раны?

Кысей равнодушно кивнул и ответил:

– Успеется…

– Немедленно идите вниз. Тень вам поможет, – я помедлила и спросила едко. – Или может вы хотите, чтобы я сама помогла вам избавиться от рубашки и намазать ожоги…

– Нет, – торопливо ответил инквизитор, отшатываясь. – Не надо. Дети же могут остаться здесь?

– Почему вы не отправите их к своей подружке Софи? Почему обязательно надо…

– Потому что это далеко, в академическом жилье… – Кысей замялся, и я поняла, что он что-то недоговаривает. – В вашем доме они в безопасности хотя бы потому, что вы осведомлены об опасности…

– Если хоть кто-нибудь из них попадется мне на глаза или будет шуметь, вылетит отсюда… стрекозой. Пиона пусть поднимется ко мне, а Мартену скажите, чтобы приготовил завтрак. А после мы отправимся к госпоже Бурже.

Видя, что он собирается мне опять возразить, я упредила:

– Это не обсуждается, господин Тиффано!

– Пиона, скажешь хоть слово, я возьму вот эти ножницы, – я вытащила их из ящика и показала девушке. – И обстригу тебя наголо. Поняла? Это будет очень пикантно – лысая невеста…

Девушка недоверчиво покосилась на ножницы, но, слава Единому, решила не испытывать мое терпение. Она быстро и умело расчесала меня и помогла одеться, явно торопясь вернуться к сироткам. Увидев состояние моей ноги, Пиона испуганно ойкнула и подняла на меня глаза, но сдержалась и промолчала. При мысли о том, что мне придется терпеть в доме шумных и сопливых детей, я была готова на стенку лезть. Проклиная себя за собственную глупость, я пригрозила девушке:

– Пиона, чтобы ни один из этих оборванцев даже близко не подходил к моей комнате, поняла? На третьем этаже пустуют комнаты, вот туда их и поселишь.

– Госпожа! Там же совсем ничего нет, из окон дует, а…

– Я разрешила тебе открыть рот? – я ухватила ее за медную копну и притянула к себе, щелкнув перед ее носом ножницами. – За каждое слово твои волосы будут все короче и короче, пока…

Я отпустила девушку, потому что от острой боли в ноге потемнело в глазах.

– Пошла вон!

Переждав приступ, я спустилась вниз, стараясь вообще не наступать на больную ногу и опираясь на зонтик как на трость. В доме было тихо, лишь сверху все равно доносились лающие звуки кашля. Больная девчонка сведет меня с ума! Хоть домой не возвращайся. Мне надо было увидеть Дылду и узнать, где Макс, и почему он до сих пор не отчитался. В пекарне было пусто, покупателей не видно, только Мартен торопился на кухню.

– Мартен, – я заколебалась, раздумывая – злость на инквизитора и собственную глупую слабость еще не прошла и требовала выхода. – А подай к завтраку омлет с тем сыром, что я месяц назад заказала у монахов. С коричневой корочкой.

Парень недоуменно нахмурился и скривился:

– Он же воняет! Испорчен, должно быть. Его выкинуть надо…

– Мартен, ты просто не пробовал сыры с плесенью. В их вони есть что-то поистине очаровательное, а вкус – просто незабываемый, – ухмыльнулась я.

Конечно, это варварство – добавлять мягкий красный сыр в обычный омлет, его вкушают с изысканным вином и орехами, смакуя каждый кусочек и оттенок вкуса, но что не сделаешь ради подлости ближнему…

– Дылда, – позвала я, останавливаясь напротив скобяной лавки.

Он бесшумно возник рядом со мной, заставив вздрогнуть.

– Почему Макс до сих пор не отчитался?

– Он мертв, – невыразительно ответил головорез.

– Как? Отчего? – мысли смешались, неужели вояг? или колдун? или?..

– Я нашел его в переулке, за два квартала от приюта. Макс… он сгорел.

– Значит, все-таки колдун… – пробормотала я. – Ты сказал, он прогнал бродяжку? Как тот выглядел? Или их было несколько?

– Да один он был, малец, в саду возле флигеля. Макс его шуганул, а тот деру дал. Только потом вернулся, и Макс за ним погнался. Этот вышкребок, простите, госпожа, бродяжка этот – быстрый, как заяц. Он ошивался в саду, наверное, яблоки воровал, глаза мозолил, ровно издевался. Макс разозлился и погнался… А потом… потом молнии стали бить, посреди ясного неба…

Опять бродяжка, как и на складе. Совпадение?

– Вспомни, как он выглядел. Мальчишка или девчонка? Сколько лет?

Дылда нахмурился, вспоминая.

– Да не разглядел я толком, худой, маленький, но пацан, точно.

– Ясно. Отправляйся к Отшельнику. Передай ему, чтобы начал поиски воспитанника профессора Камилли, он поймет, о ком речь. И к Луке надо приставить соглядатая. Передашь дословно, запомнил? А тебе пусть пришлет замену. Пока инквизитор в моем доме, не думаю, что с ним что-нибудь случится. Твои сменщики пусть отправляются сразу в дом господина Бурже. Это на побережье, в Академии. Инквизитор будет там.

За столом все подавленно молчали, что меня более чем устраивало. Я пыталась разобраться в появившихся фактах, раздумывая, что под описание подходили Лука, загадочный Алекс и даже Софи, несмотря на уверения, что бродяжкой был мальчишка. С другой стороны, представить, что кто-нибудь назовет бродяжкой мощного Фарида или достопочтимого профессора, было решительно выше моих сил. Еще под вопросом оставался господин Брандт.

Смущенный Мартен подал омлет, украшенный зеленью, но воняющий так, что все за столом удивленно переглядывались. Дедушка Иволги жизнерадостно отрезал себе кусок, но потом смущенно крякнул и отодвинул тарелку.

– Какой острый запах, – пробормотал инквизитор, морщась на омлет.

– Приправлен знаменитым сыром «Пот Единого» из монастыря святого Тимофея. Если вам это о чем-то говорит… – я подала пример, спокойно прожевав кусочек и добавив. – Я признаться не ожидала, что он настолько хорош, такой пикантный, я бы сказала, сладко-порочный вкус…

– Да, я слышал о нем… Впрочем, я слишком голоден, чтобы оценить его в полной мере, – красавчик отрезал большой кусок и подцепил его, но тут Пиона побледнела как смерть и перехватила его руку.

– Постойте, господин инквизитор, – она опасливо покосилась в мою сторону и принюхалась к омлету. – Вам нельзя это есть…

– Почему? – недоуменно нахмурился Кысей. Я хитро подмигнула Пионе, и ее ореховые глаза потемнели от ужаса, она инстинктивно провела рукой по волосам.

– Потому что! – она заколебалась, потом наклонилась и зашептала что-то инквизитору на ухо, отчаянно краснея. Кысей перевел на меня испытующий взгляд, потом неуверенно покачал головой.

– Пиона, я думаю, что твоя госпожа просто пошутила…

– Отнюдь, – ответила я, глядя ему в глаза и подвигая тарелку ближе. – Вы кушайте, кушайте.

Он еще раз принюхался к омлету у себя на вилке, моргнул от острого удушающего запаха, потом все-таки решился:

– Не думаю, что вы, госпожа Хризштайн, посмеете, – и отправил омлет в рот.

Жаль, но забава не удалась. Впрочем, как и завтрак. Потому что спустя пару минут раздался шум, и в столовую ворвались несколько головорезов, за ними степенно вошел господин Улицкий собственной персоной.

– Что происходит? – инквизитор начал подниматься со стула, но был усажен обратно одним из наемников. Пиона застыла, в ужасе вцепившись в руку Мартена. Я мысленно выругалась, что не вовремя отпустила Дылду.

– Вот мы снова и встретились, госпожа Хризштайн, – приторно-сладко улыбнулся мне Улицкий, нагло усаживаясь за стол. – Только теперь вам от моего предложения уже не отказаться.

– Неужели? – процедила я, прикидывая расклад сил. Из-за раненной ноги я в лучшем случае успею метнуть нож в одного из головорезов, лезть же в драку с остальными тремя довольно глупо. Допустим, инквизитор сцепится еще с двумя. Мартен хорошо, если сможет защитить Пиону, боец из него никакой. А дедушка Иволги и Тень в этой ситуации – всего лишь помеха…

– Конечно, – продолжил Улицкий. – Я ведь сделаю вам очень выгодное предложение. Жизнь вашего брата в обмен на эту девку…

Я похолодела от ужаса, потому что вошел пятый наемник, таща за собой Антона. К горлу мальчика был приставлен нож, и намерения непрошенных гостей были однозначными. Инквизитор кинул на меня вопросительный взгляд, потянув руку к клинку, но я отрицательно покачала головой. Мысли смешались, я пыталась придумать хоть что-нибудь, но липкий страх потерять брата меня полностью парализовал.

– Документы я приготовил, – Улицкий гадливо подмигнул Пионе и подвинул мне бумаги. – Подпишите вот здесь и здесь.

– Вы же понимаете, что… что вам не уйти? Что если с головы Антона упадет хотя бы волос, я сотру вас в порошок…

– Не надо мне угрожать, госпожа Хризштайн. Вы не в том положении. Теперь сила на моей стороне. А ваш брат мне не нужен, как и неприятности. Я разузнал тут немного… У вас имеется определенная репутация. Например, про вас говорят, что вы всегда держите слово.

Я сжала в руке нож, прикидывая, успею ли убить наемника прежде, чем он полоснет Антона по горлу. Кысей накрыл мою руку ладонью и крепко сжал, заставив отпустить нож.

– Так что вы дадите мне обещание не пытаться вернуть свою рабыню, а я отпущу вашего брата. Прямо здесь. И мы мирно разойдемся. А если нет, если попытаетесь нарушить слово, то я позаботился, об этой сделке уже известно. И если со мной что-нибудь случится, то ваша репутация сильно пострадает. С вами больше никто не захочет иметь дело… Уверяю, для вас эта девка все равно бесполезна. Наследства ее матушки вам не видать, там слишком мудреные условия его получения. Хитрая сука оказалась…

– Госпожа, пожалуйста… – всхлипнула Пиона, которую один из головорезов уже схватил за плечи и теперь пытался оторвать от Мартена.

Я прикрыла глаза на мгновение, отчаянно пытаясь придумать хоть что-нибудь, но… Раздался шум, один из головорезов ударил Мартена, что пытался защитить Пиону. Парень упал на пол, харкая кровью.

– П-п-пустите ее!

Все бесполезно, риск слишком велик. Я подвинула к себе бумаги, не сводя глаз с Антона. Как же он похож на сестру…

– Вот, – Улицкий подвинул мне перо и чернильницу. – Подпись и ваше слово. И мы уйдем.

– Не подписывайте, – произнес инквизитор странно спокойным тоном. – Ваша подпись под документом все равно недействительна, поскольку получена угрозами… Она не имеет законной силы. Я засвидетельствую, что…

– Заткнись! – один из головорезов замахнулся и ударил Кысея, разбив ему губу, но инквизитор лишь вытер кровь и холодно сообщил:

– Вы только что ударили представителя Святой Инквизиции. Смеете угрожать мне? Знаете, что за это полагается?

Головорез заколебался и взглянул на хозяина.

– Оставь его, – приказал Улицкий, поморщившись. – Святой отец, не лезьте, решать все равно не вам. Я жду, госпожа Хризштайн.

Я взяла перо и быстрым росчерком поставила свою подпись, подвинув бумаги мерзавцу напротив.

– Отпустите Антона. Немедленно.

Рыдающую Пиону выдернули двое наемников, но Улицкий не пошевелился.

– Я жду ваших обещаний, госпожа Хризштайн. Вы даете слово не преследовать меня и не пытаться вернуть свою рабыню.

Я отодвинула нож и расслабила руки, положив их ладонями вниз на стол.

– Я обещаю. Обещаю не преследовать вас, господин Улицкий. Обещаю не пытаться вернуть Пиону.

– Вот и отлично, – кивнул негодяй, обводя торжествующим взглядом присутствующих. – Отпустите его.

Головорез нехотя убрал нож от горла Антона и толкнул мальчишку ко мне. Я на негнущихся ногах подошла к брату и помогла ему встать, все еще не веря в происходящий наяву кошмар, полностью лишенная какой-либо возможности что-то предпринять, пока Антон не будет в полной безопасности… Кысей угрожающе поднялся, но Улицкий лишь спокойно спрятал бумаги и нагло заявил:

– Не стоит, господин инквизитор. Мы уже уходим. Не надо лишний раз проливать кровь.

Я прижала к себе брата, но Антон возмущенно пробормотал:

– Хриз, нельзя же так просто это оставить! Нельзя отдавать им Пиону… – и попытался вырваться, но я вцепилась в него клещом.

– Счастливо оставаться! – Улицкий шутливо поклонился нам и кивнул головорезам. – Пойдемте!

Но Кысей упрямо перегородил им путь, и я мысленно застонала от того, что может еще произойти.

– Господин Улицкий, вы совершили преступление против веры, поэтому… – не обращая внимания на широкую ухмылку на его лице, Кысей продолжил. – Поэтому вы арестованы. Вы и ваши подельники. За нападение на священнослужителя, угрозы и препятствие дознанию…

– Вы собираетесь в одиночку нас арестовать? – захохотал Улицкий. – Прочь с дороги!

Но Кысей вдруг сунул два пальца в рот и громко свистнул. В комнате мгновенно стало тесно – в нее ворвались монахи.

– Арестуйте их, – приказал инквизитор.

Мне впервые в жизни довелось увидеть, как дерутся братья боевого тимофеевского ордена. Монахи двигались удивительно быстро, смазанными силуэтами. Казалось, им совсем не мешали нелепые рясы, а длинные посохи превратились в грозное оружие. Я лишь успела заметить короткий выпад в солнечное сплетение, от которого один из головорезов упал, как подкошенный. Через полминуты все было закончено, лишь сломанный об голову Улицкого стул и разбитая ваза свидетельствовали о недавней стычке. Бандиты были обездвижены и прижаты к земле, а я только сейчас сообразила, что братьев всего трое. Похоже, мощь Святого Престола действительно несколько недооценивают…

– Вы не имеете права! Я ничего не совершил!

Инквизитор присел на корточки рядом с вопящим на полу Улицким, полез к нему за пазуху и вытащил бумаги.

– Вы дали слово! – заорал Улицкий.

– Это госпожа Хризштайн дала слово, а я вам ничего не обещал, – брезгливо процедил Кысей, прочитал документ и разорвал его на мелкие кусочки. – Впрочем, ее подпись все равно недействительна, как я и сказал. Отправьте их в каменный мешок до предъявления обвинений. Когда закончу дела по текущему дознанию, то займусь ими.

Старший из тройки братьев почтительно склонил голову, махнул рукой остальным, они сгребли головорезов и потащили их прочь.

Всхлипывающая Пиона вытирала лицо Мартену, Тень бросилась наверх, к детям. Дедушка Иволги недоуменно смотрел на происходящее, потом спросил:

– Почему он назвал мою невестку рабыней?

Повисла гробовая тишина, даже Пиона перестала всхлипывать.

– Потому что госпожа Хризштайн до сих пор играет в куклы, – резко ответил инквизитор. – Живые куклы. Меня больше интересует, о каком наследстве шла речь? Что вы еще задумали? Неужели ваша жадность не знает никаких пределов?

– А меня интересует, откуда здесь взялись монахи! – огрызнулась я.

– Покушение на инквизитора – достаточный повод, чтобы запросить поддержку боевого ордена. Жаль, что они прибыли только под утро. Их помощь на пожаре… – он запнулся и тяжело сглотнул. – Или вы думали, я буду сидеть сложа руки и ждать? Можете отозвать своих громил, госпожа Хризштайн, у меня есть охрана получше. Так что вы опять задумали с наследством?

– Ничего с ним не получится, – вдруг ответил Антон, устало опускаясь на стул. – Я слышал, как отчим Пионы говорил про условия…

– Помолчи, Антон! – прикрикнула я на брата. – Пошли в кабинет, там и поговорим. А вас, господин инквизитор, мои дела никоим образом не касаются!

– Уже коснулись, – устало поморщился инквизитор. – Вы постоянно втягиваете в них окружающих, отравляя их жизни. Но с вами действительно бесполезно говорить. Если собираетесь навестить госпожу Бурже вместе со мной, то поторопитесь. У меня еще есть дела. У вас полчаса, больше я ждать не буду.

Я задохнулась от возмущения – какого демона он смеет мне приказывать в моем доме да еще в таком тоне! Но я не успела ничего сказать, потому что Кысей развернулся и вышел из столовой.

Антон выглядел подавленным и усталым, на его щеке красовался кровоподтек, на руках были следы веревки. Я усадила его в кресло, сама села за стол и прикрыла глаза, пытаясь собраться с мыслями.

– Прости меня, Антон, – глухо сказала я. – Мне надо было предвидеть, что этот мерзавец так просто не успокоится…

– Но все же обошлось, это я сглупил, когда возвращался домой, – попытался успокоить меня брат.

– А если бы не обошлось? Антон! Ты хоть представляешь, как я… как я испугалась за тебя? Если с тобой что-нибудь случится, то…

Я встала, подошла к нему и без сил опустилась у его ног, прижавшись лбом к его коленям.

– Я сотворила столько зла, что наверное заслужила самую страшную кару Единого… И когда-нибудь я за все заплачу, потому что платить приходится всегда. Но только не твоей жизнью, ясно? Запомни раз и навсегда, Антон. Если с тобой что-нибудь случится, я этого не вынесу и… натворю очень много бед, превратившись в колдунью… Ты – единственный, кто удерживает меня от забытья в безумии…

– Хриз! – Антон затряс меня за плечо. – Ну не дури. Вставай уже.

– Так что ты должен беречь себя. Поэтому, пока я не закончу дела, ты будешь сидеть дома, – я подняла голову и посмотрела в его испуганные синие глаза. – А как закончу, женю тебя. Еще не решила на ком, но женю. Чтобы быть уверенной, что ты…

– Хриз, почему ты никогда не слушаешь меня? Почему думаешь, что имеешь право решать за других? Я не хочу жениться. Жениться надо по любви, а не…

Я помолчала, прогоняя страшные мысли, потом вернулась за стол и ответила брату:

– Жениться надо по расчету. А по любви женятся лишь молодые идиоты. Да и нет ее, любви. Так что не выдумывай. Но я разрешу тебе самому выбрать…

– Не могут столько людей ошибаться, есть любовь, – упрямо возразил мальчишка.

– Неужели? И как там поживают наши настоящие влюбленные?

Антон скривился и посмотрел на меня с упреком.

– Зачем ты разрушаешь их любовь? Они так любили друг друга, а теперь лишь ссорятся и…

– Что же это за любовь, если ее так легко разрушить? И чем же я ее разрушаю? Я дала им убежище от внешнего мира в поместье, пока идет переделка. Они живут там, представляясь братом и сестрой, в ожидании, что я уговорю родителей на их свадьбу… – я зло расхохоталась. – Только своих денег у них нет, они вынуждены зарабатывать себе на жизнь тяжелым физическим трудом. Приставленный к каждому из них духовник следит, чтобы не случилось блуда, а то родители меня не поймут… Никому из местных нет до них никакого дела, они предоставлены сами себе. И скоро они поймут, что их любовь – лишь выдуманный красивый образ. Чем больше их пытались развести родители и завистники, тем сильнее они цеплялись за эту иллюзию, не замечая, что избранник – просто человек, со множеством недостатков и дурных привычек… А теперь между ними никого нет, есть лишь изнуряющие серые будни, что обнажают все их слабости. Их любовь съедает саму себя!

– Ты жестока, Хриз… Мне даже страшно подумать, что ты сделаешь с Пионой, когда узнаешь… – Антон досадливо прикусил язык.

– Так-так-так, – протянула я. – Рассказывай, что слышал. Все равно ведь узнаю. Что за хитрые условия в завещании ее матушки? Да говори уже!

– Я не все понял. Улицкий очень ругал покойницу, она заложила все имущество и перевела в драгоценные камни. И завещала их дочери, но с условием, что та получит их при замужестве.

– Не вижу ничего мудреного.

– Только замуж надо выйти за богатого или знатного.

– Хм… Насколько богатого? И насколько знатного? Обожди, богатый и знатный? Или достаточно выполнения одного из условий?

– Я не понял, Хриз. В любом случае Мартен не подходит… Прошу тебя, откажись от своей затеи. Нельзя заполучить все богатства. Пиона и Мартен любят друг друга, не разрушай их счастье. Прошу тебя.

– Посмотрим… – уклончиво ответила я, раздумывая. – Пока я не буду знать точно все условия…

– Господи, Хриз! Они ведь оба живут с нами под одной крышей, стали почти семьей. Ты же не разлучишь их? Обещай!

– Я обещаю что-нибудь придумать…

Антон с шумом отодвинул кресло, вставая, и покачал головой.

– Как же я не люблю, когда ты так нагло врешь…

Я промолчала, уже поглощенная мыслями о предстоящих делах. Отшельник обещал сведения о завещании матери Пионы через неделю, вернее, уже через пару дней. Значит, подождем. Брат задержался возле двери и сказал:

– И не забудь поблагодарить инквизитора.

– За что? – я подняла голову и недоуменно уставилась на мальчишку.

– Он оказал тебе услугу с Улицким, а ведь мог и не вмешиваться, – терпеливо пояснил Антон.

– Господин инквизитор вмешался бы и так, он же вечно ищет неприятности на свою задницу!..

– Хриз, у нормальных людей за это благодарят. От тебя же не убудет, верно? Не заедайся хотя бы с ним. И не заставляй его ждать, – Антон помялся и жалобно добавил. – И меня не заставляй краснеть за тебя…

Я лишь фыркнула в ответ, подумав, что обязательно поблагодарю красавчика, только совсем не так, как это делают нормальные люди, к которым я все равно не отношусь.

Тень понуро плелась за мной, недовольная, что ее отрывают от бедных сироток. Я же с ужасом думала, как мне выдержать целый день на ногах, пусть в мягких туфлях без каблуков, но… Ведь еще непременно надо было заехать к профессору, тем более, что повод я обеспечила – напомнить ему про обещанный рецепт соуса, который мне сто лет не сдался. И к госпоже Грано надо было заглянуть. Инквизитор нетерпеливо расхаживал возле экипажа. Он прищурился, глядя, как я тяжело опираюсь на зонтик, покачал головой, распахнул передо мной дверь и не удержался:

– Мне кажется, или вы стали еще больше хромать?

– Вашими стараниями… – огрызнулась я, отказываясь от предложенной руки и усаживаясь в экипаж.

Инквизитор недоуменно нахмурился и молча уселся напротив. Похоже, он даже не помнит, как толкнул меня.

– Антон просил вас поблагодарить, – сказала я, когда экипаж тронулся. – А я вот даже и не знаю, как выразить свою благодарность…

– Простого спасибо будет достаточно.

– Думаете? Даже не знаю… Хотя нет, знаю, – насмешливо сказала я, пересаживаясь к нему ближе, и проводя рукой по его щеке. – Я думаю, что всю степень моей благодарности может выразить только поцелуй…

– Прекратите! – инквизитор попытался отстраниться, но я придвинулась еще ближе.

– Вы забыли о нашем уговоре, господин инквизитор? – прошептала я ему на ухо, играя с выбившейся прядью его волос и любуясь легким румянцем на щеке. – Вы не можете мне отказать…

– Кхм, – смущенно кашлянула Тень, не знающая, куда деть глаза.

– Ладно, – недовольно поморщилась я. – Пощадим чувства Тени и ограничимся поцелуем в щеку.

И прежде чем он успел опомниться, я прильнула к его щеке в откровенном поцелуе, пустив в ход язык. Кысей отшатнулся от меня, словно от прокаженной, оказавшись опять напротив. Его лицо уже пылало от стыда и гнева, взгляд был устремлен в окно, кулаки сжаты, дыхание сбилось, но он молчал. И все-таки в буйстве его эмоций, обрушившихся на меня, я определенно уловила легкий оттенок тщательно подавляемой страсти. Я улыбнулась и откинулась на сиденье экипажа.

– Ну что, господин инквизитор, рассказывайте.

Он оторвал напряженный взгляд от скучного осеннего пейзажа за окном и перевел его на меня.

– Что рассказывать?

– Что там с проклятием? Я же должна знать, с чем придется иметь дело.

Кысей прикрыл потемневшие до бархатно-чайного оттенка глаза, потом ответил:

– Я не думаю, что семейное проклятие Софи может иметь какое-то отношение…

– Позвольте мне решать. Выкладывайте все.

– Прадеда Софи обвинили в колдовстве и сожгли. Перед казнью он успел проклясть своих потомков, потому что на него донес собственный сын. Эмиль и Софи приехали сюда, когда столичные лекари так и не смогли поставить ей диагноз. Софи все хуже и хуже, она… сильно сдала… Я едва узнал ее, когда увидел…

– И какие же у нее симптомы?

– Ей отказывают руки и ноги. Софи – талантливый ювелир, а теперь не в состоянии заниматься любимым делом. Ее талант был сродни чуду, она могла из самого неприглядного камня сотворить маленькую сказку… Однажды… – он запнулся, вспоминая. – Однажды она из кварца сделала гемму с изображением заступницы Милагрос, что вызвала восхищение самого Папы… Это ее призвание, и я не представляю, каково ей сейчас… Софи очень подавлена, тем более, что теперь без самостоятельной помощи не может даже сама одеться и… – он горестно замолчал.

– Ваша подружка – единственная, кто был на месте преступления, когда убили профессора Грано.

– Софи здесь ни при чем! Я спрашивал ее, – Кысей вдруг запнулся и в сердцах стукнул кулаком по сиденью рядом с собой. – Господи, я же из-за вас уже начал подозревать собственных друзей!

– Тень, дай рисунок господину инквизитору, – попросила я служанку. – Смотрите, правда, у нее настоящий талант рисовать мои кошмары? Впрочем, не только мои…

Кысей застыл, рассматривая чудовищного пса, потом растерянно перевел на меня взгляд и спросил:

– Эту собаку вы видели в Академии?

– Ее видела не только я. Ее видел еще и профессор Грано, в чем я полностью уверена. Я только не понимаю, как она связана с пожарами.

– Два разных колдуна? Не слишком ли это странно?

Я задумалась, глядя на алеющую метку на щеке красавчика, стоит ли ему сообщать все сведения. Ведь совершенно очевидно, что он все равно не будет меня слушать, а значит, может натворить бед.

– Теоретически можно предположить, что это все проклятие, которое по-разному проявляется в зависимости от окружения. Как именно звучало проклятие?

Кысей замялся.

– Я не знаю. Я не спрашивал. А как оно должно звучать?

– Господи! Вы не потрудились даже узнать подробности?

– Послушайте, Софи все равно никак не могла быть вчера ночью в приюте. Она без посторонней помощи с трудом может ходить.

– Вы так защищаете свою подружку, – процедила я, – что даже не подумали…

– Прекратите, – оборвал меня инквизитор. – Софи мне не подружка.

– А кто же?

– Она – жена моего друга. С ней и Эмилем я учился в Академии. Они оба – мои друзья. Я не позволю вам…

– Что не позволите?

– Из-за нелепой ревности огульно обвинять Софи!

– Вы… – я подавилась собственной слюной от злости. – Вы заговариваетесь! Кто вы такой, чтобы вас ревновать! Не более чем смазливый зазнайка…

– А что же вас так возмутило, если это неправда? – перебил меня Кысей.

– Я возмущаюсь только вашей непроходимой глупостью! – рявкнула я, потом глубоко вдохнула и поманила его к себе пальцем. – Сюда.

Он заколебался, и я нетерпеливо добавила:

– Наклонитесь ко мне.

И когда он все-таки послушался, я вцепилась в воротник его рубашки и с силой притянула к себе.

– У меня нет причин ревновать вас, господин инквизитор, – выдохнула я ему в лицо. – Хотя бы потому, что теперь могу сделать с вами все, что пожелаю, и вы… Вы связаны уговором, помните? Поэтому покорно стерпите…

Кысей вырвался из моей хватки, желваки заходили под красиво очерченными скулами, он злился, а я довольно усмехнулась.

– Кстати, а что вы будете делать, если вдруг Софи окажется той самой колдуньей, что… – я прикусила язык, сообразив, что не следует его провоцировать еще больше и напоминать про погибших детей. Меньше всего мне хотелось снова увидеть пугающую пустоту в его глазах. – Колдуньей, которую мы ищем.

Он не ответил, демонстративно отвернувшись от меня и уставившись в окно. Повисло гнетущее молчание, которое вкупе с мерным покачиванием экипажа подействовало на меня – я прикрыла глаза, прислонилась виском к мягкому кожаному сиденью и скользнула в зыбкую дрему. Однако, когда инквизитор неосторожно пошевелился и шепотом заговорил с Тенью, я вынырнула из сонного забытья.

– Тень, что с ее ногой? Почему она стала хромать еще больше?

– Не знаю, – шепотом ответила Тень. – Я вчера помогла госпоже обработать укусы, а сегодня даже не знаю… В этом ужасе…

Инквизитор вздохнул тяжело, потом потянулся, а в следующее мгновение я почувствовала, как подол моего платья аккуратно приподняли.

– Уберите руки, – сквозь зубы процедила я, неохотно открывая глаза.

Только Кысей выругался и отдернул подол еще выше.

– Какого демона! У вас же… – он схватил меня за лодыжку и принялся ощупывать. – У вас же вывих!

Я попыталась освободить ногу, и неловкое движение вызвало сильную боль. Я зашипела от злости.

– Отпустите и соблюдайте правила приличия, святоша!

– Объясните, как вы умудрились вывихнуть лодыжку? Когда вообще?

– Кто бы говорил! Не надо было толкать меня. Но вы же так спешили броситься в огонь!

Он ошеломленно разжал руки, и я едва сдержалась, чтобы не пнуть его по колену ногой.

– Я… не помню… Но если… Тогда я прошу прощения… Мне правда жаль…

– А я вас не прощаю! И поверьте, заставлю вас пожалеть в полной мере.

Он пропустил мои слова между ушей.

– Вы хоть понимаете, что с вывихом вам надо лежать, а не бегать по…

– Вот именно, господин инквизитор. Давайте прямо сейчас остановим экипаж, и я поеду домой, лягу и буду валяться в постели, в потолок плевать. Эй, извозчик!

– По крайней мере, вам надо показаться лекарю, чтобы он вправил сустав. Как можно быстрее. Иначе могут возникнуть серьезные осложнения.

– А вы сами, что, боитесь вправить?

Кысей покачал головой.

– Я не рискну, можно навредить еще больше.

Экипаж остановился напротив уже знакомого однотипного академического домика, только он был более ухожен, по крайней мере, подстриженная изгородь и поздние хризантемы на клумбе выгодно отличали его от жилья профессора Камилли.

– Обопритесь, госпожа Хризштайн.

Я грубо оттолкнула предложенную руку и, опираясь на зонтик, похромала к крыльцу. Присутствие Кысея уже раздражало, зря я потащила его с собой. В мои намерения входило вытрясти душу из несчастной малышки Софи, а этот защитник лишь будет путаться под ногами.

На требовательный стук дверного молотка открыли незамедлительно. На пороге возникла экономка, маленькая дородная женщина в скромном платье:

– Профессор Гиршем, мы вас ждали только к обеду…

Экономка осеклась, увидев перед собой незнакомку.

– Увы, я не профессор Гиршем, – сказала я. – Госпожа Бурже дома?

– Добрый день, Эжени, – влез инквизитор. – Мы к Софи. Надеюсь, она сможет нас принять.

Женщина растерянно перевела на него взгляд, кивнула и посторонилась, пропуская в дом.

Нас провели в гостиную, где хозяйка дома сидела с карандашом и листом бумаги в кресле.

– Госпожа Софи, к вам господин Тиффано и…

– Госпожа Хризштайн, – помогла я экономке.

Софи привстала, выронила карандаш и недоуменно уставилась на инквизитора.

– Кысей? Что у тебя на щеке?.. Помада?..

А я застыла, разглядывая эту маленькую серую мышь. Девушка выглядела еще хуже, чем при нашей первой встрече. Дорогое платье, обвисшее на болезненно худом теле, тусклые волосы, нездоровый серо-желтый оттенок кожи и тоскливое отчаяние в огромных глазах. Пожалуй, единственное красивое, что в ней было, это глаза. Мерцающий оттенок голубого топаза, что таил в себе пленительно-хрупкую прелесть. Я заблудилась в отражении ее глаз, видя иной образ. Он был слегка блекнущим по краям, но отвратительно насыщенным в середине. Мне виделось спокойное лицо покойницы, уснувшей навеки, что тут же сменилось обтянутым кожей черепом, потом перетекло в тронутый гнилью разложения оскал, а потом лишь зияющие пустые глазницы… Больше не было драгоценной голубизны… Она умрет… Она уже умирает. Я так ясно это осознала, что выругалась, глядя в ошеломленные голубые глаза, и потянулась дотронуться до ее лица, с ужасом ожидая холодного мертвого прикосновения. Реальность и безумие смешались, я перестала их различать…

Иногда я видела другую реальность, реальность прошлого или будущего. Хотя реальность ли? Словно насмешка Единого, словно обидный щелчок по носу, каким он устанавливал собственные, неподвластные человеческой воле правила, играя с жизнями и лишь изредка показывая итог этой игры. Чем плотнее был образ иной реальности, тем осязаемей она была, тем неотвратимей. И сейчас я отчаянно цеплялась за тепло кожи, тепло еще живого человека, пытаясь избавиться от жуткого могильного холода…