Стихотворения и поэмы

Представь: мир — мертв. Его мы расчленять[1249]

Начнем, чтоб анатомию понять.

Как лицемер-наследник, юный мот,

Отцовский гроб слезами обольет, —

Так нам пристало в траур облачиться,

И пусть наш плач окупится сторицей.

Но как же весть о смерти примет слух,

Коль наша Муза здравствует, чей дух

Велит, чтоб снова к жизни мир восстал, —

Пусть столь же хрупкий, смертный, как и встарь?

И в мире сем Ты, лучшая из дев,

Явила бездну мудрости, сумев

Свою судьбу печальную связать

С тем духом,[1250] что мечтает рассказать

Все о Тебе — грядущим поколеньям,

Дабы они взирали с изумленьем

На схватку — от начала до конца —

Искусства кисти с красотой лица.

Ведь столь прекрасна Ты и столь добра,

Что неподвластна мастерству пера:

Кто воспоет тебя — тому хвала.

При жизни Ты окружена была

Толпой льстецов. От их пчелиных жал

Тебя румянец робкий не спасал.

Лишь смерть стирает клевету и лесть —

И виден человек, каков он есть.

Как сын Египта встарь был озабочен

Тем, чтоб не дом, а гроб его стал прочен:[1251]

Ведь гроб — гранит, а дом — всего лишь глина,[1252] —

Так после смерти нами Ты хвалима.

Лишь Ты повинна в торжестве своем,

Тебе — твое по праву воздаем.

Здесь красота была Тебе наградой,

А там — добром свершенным дух свой радуй,

И та хвала, что мы Тебе поем,

Пусть повествует о Творце твоем:

Как песнь Ему, на небе со святыми

Твоя душа да славит Божье имя.[1253]

Тебя ж — лишь Ангел воспоет: твой вид

Его на гимн прекрасный вдохновит.

Как в детстве видно, кем дитя растет,

Так Ты — любовью первой — тех высот

Достигла сразу, где теперь звучат

Напевы — вне времен и вне утрат —

Души твоей, оплаканной родными...

Напрасный плач! Твое пребудет имя

И в наших песнях: в них навеки твой

Остался лад и музыкальный строй.

Когда Ее высокая душа,

Стяжав венец, на небеса взошла

(Ведь кто душою наделен? — Лишь тот,

Кто благородно мыслит и живет,[1255]

А если низкому душа дана, —

То не ему принадлежит она!) —

Когда земной извилистой тропой

Взошла Царица в вышний свой покой,[1256]

Воздав хвалу Святым за попеченье,

И стала нотой в их согласном пенье, —

В тот миг наш мир сотрясся и зачах:

Он окровавлен, плач — в его очах,[1257]

Его готов покинуть жизни дух...

И миру предстоит одно из двух:

Утратить жизнь — иль снова обрести.

(Но к Ней теперь иного нет пути,

Чем доброта: чтоб вновь Ее узреть,

Нам всем, живущим, надо подобреть.)

Мир лихорадит:[1258] по нему — волной —

То скорбь, то радость, то мороз, то зной.

Ты болен, мир. Как прочие больные,

Едва минует приступ малярии,

Ты полагаешь, будто исцелен, —

Но в летаргический впадаешь сон.[1259]

Ты так печален, разлучившись с Ней,

Как будто нет ни солнца, ни людей,

Ты так с Ее уходом исстрадался,

Что пал без чувств и с памятью расстался.

Хоть страшен был твой громкий плач по Ней,

Но то, что ты умолк, — еще страшней.

Да, словно сути собственной лишен,

Ты Ею стал — и вместе с Ней ушел.

И, как младенец у купели ждет,

Доколе крестный-принц в собор войдет,[1260] —

Так ждешь и ты среди холодных плит,

Покинут, брошен, Ею позабыт.

Всё — имя, смысл и контуры свои[1261] —

Обретший в Ней, ты ныне — в забытьи.

Хоть месяцы прошли со дня потери

(Часы застыли, времени не меря), —

Никто достойным образом не смог

Сказать о Ней за этот долгий срок.

Как будто, не оставив завещанья,

Уже лежит правитель без сознанья,

И знать скрывает, жив иль умер он,

Пока наследник не провозглашен, —

Так мы теперь. Впридачу к прочим бедам

Закон неясен, прецедент неведом:

Цемент, что воедино все скреплял,

Распался в прах и силу потерял.

Кощунство — повторять: «Она мертва!»,

Печать бессилья — жалкие слова.

Молчанье воцаряется в ответ:

Ушла душа, и сил для плача нет.

О мир, ты болен, близок твой конец,

Помочь нельзя, и ты уже — мертвец:

Не удержав Ее, не исцелив,

Расставшись с Нею, — ты и сам не жив.

Ты не воскреснешь. Лучше поскорей

Займемся анатомией твоей.

Сама Ее кончина — знак того,

Что в теле мира лучшее — мертво

Иль смертно... Только пусть не говорят,

Что он с собой покончил: в том навряд

Сумеет кто-то обличить его, —

В живых ведь не осталось никого...

Нет, все же что-то в мире сохранилось:

Хотя Она (чья смерть распространилась

На целый мир) сокрылась, — но в ночи

Ее душа чуть видные лучи

Добра и милосердья свыше льет

На тех,[1262] кто должное Ей воздает

На этом свете; хоть Ее и нет, —

Но памяти мерцает полусвет...

Покинув старый мир, Она вольна

Мир новый созидать;[1263] его Она,

Собрав живущих добрые дела,

Из доброты почти уж создала...

А впрочем, верно это или нет?

Ведь в новизне таится новый вред

(Выходит так, словно Ее труды

Вновь насаждают райские сады,

Что от греха и зла чисты вполне,

Покуда Змей в них не вползет извне).

Как бури сокрушат утеса твердость,

Так мощь богатыря — подточит гордость:

Чтоб новый не был горем омрачен, —

Изъяны мира прежнего учтем;

Кто знает цену вещи — только тот

С умом отвергнет или изберет...

«Здоровья в мире нет, — врачи твердят.[1264] —

Ты не смертельно болен? Будь же рад!»

Но есть ли тяжелей недуг, чем знать,

Что исцеленья нечего и ждать?

Мы все больны с рожденья; матерей

Мы слышим плач — мол, дети все быстрей

Рождаются, и буйный их приход —

Зловещий признак будущих невзгод...[1265]

О, что за хитрый умысел такой,

Чтобы созданье Божье — род людской —

Сгубить! Ведь в помощь женщина была

Дана Адаму,[1266] — но лишь отняла

Все силы... Хоть жена на благо вроде

Нам создана, недуг — в ее природе![1267]

Тот, первый, брак — он всех нас свел в могилу,

Одним движеньем — Ева всех убила,

И женщины, с тех пор и посейчас,

Поодиночке убивают нас;[1268]

Мы ж, в слепоте, туда, где смерть нас ждет,

Идем, желая свой продолжить род...[1269]

Да люди ль мы? Себя ль причислим к ним?!

Нет, человек был некогда иным:

Он, сын Земли, и Солнце средь высот —

Не знали, кто кого переживет!

И для людей жизнь ворона, вола[1270]

И даже кедра — краткою была.

В ту пору, если некая звезда

Являлась редко, — мог мудрец всегда

Лет двести-триста с легкостью прождать,

Чтобы ее вторично наблюдать...[1271]

При долгом веке — был и рост не мал,[1272]

И много пищи исполин съедал,

И правила душа гигантским телом,

Как принц своим наследственным уделом:

И мощь души, и рост телесный сам

Подняться помогали к небесам...

О, где ж тот род? И кто б из нас прожил

Хоть втрое меньше, чем Мафусаил?

Наш краток век, и знать нам не дано,

Идет ли Время иль стоит оно?

Лишь наши деды помнят про «вчера»,

До «завтра» — доживет лишь детвора.

Столь краток срок, что за троих пахать[1273]

Выходит пахарь: где ж тут отдыхать?..

Не только век наш столь недолгим стал,

Но человек теперь и ростом мал:

Ведь если бы в лесу утратил путь

Наш предок или в море стал тонуть, —

Держу пари: не стали б слон иль кит

Сражаться с ним. Его гигантский вид

Смутил бы их. А нынче эльф и гном —

И те уже не чуют силы в нем.

В сравненье с предком мы малы и вялы,

И даже тень у нас короче стала.[1274]

Одна лишь смерть немножко нас растит:

Чуть вытянет — и в глину превратит...

Что ж — длинный текст вписался в малый свиток?

Смогли ль мы обменять на злата слиток —

Воз серебра? Иль предков добрый нрав

В столь малый кубок влили — расплескав?

Мы ростом — ниже. Но гораздо хуже,

Что даже ум у нас — намного уже:

Упадок не одних коснулся тел,

И вместе с ростом — разум оскудел.

Из ничего мы созданы Всевышним, —

И, словно бытие сочтя излишним,

Одну лишь цель мы в жизни обрели:

Уйти в ничто, откуда и пришли.

Всё новые нас хвори постигают,[1275]

Врачи же нам всё меньше помогают.[1276]

Наш предок только Бога был пониже:

Красой и Мощью правил он;[1277] они же

Над прочей тварью сохраняли власть —

И ничему не позволяли пасть,

Мир пестуя, следя за каждым шагом

И человека наделяя благом.

Да, сын Адама, к коему сам Бог

Сходил, чтоб тот достать до неба мог, —

Владел всем миром!.. Ну, а нынче — как

Унижен он! Он днесь — ничто, пустяк.[1278]

Он был велик — и вот ни с чем остался,

Но все ж доселе чем-то он казался,

Когда ж Она, — о плач, о тяжкий стон! —

От нас ушла, — лишился сердца он...

Античность, грезя об Ее приходе,

Невинность представляла в женском роде;[1279]

И, совершенств невиданных полна,

Во избежанье зависти Она

На свет явилась женщиной. Но яд,

Что Еву встарь испортил, — был изъят

Из сердца Той,[1280] чье пребывает имя

Примером Веры — лучшей из алхимий...

И вот — Она мертва! Помыслив так,

Пойми, что человек — ничто, пустяк,

И нашу «Анатомию» тверди...

Чем живо тело, коль в его груди

Остыло сердце?.. Обрети же Веру,

Небесной пищей насыщайся в меру

И Горним Человеком стань скорей,

Иначе ты — презренный муравей...

Не мы одни познали увяданье, —

Нет, им охвачено все мирозданье:

Бог, завершив творенье, отдыхал, —

А мир уже тогда в расстройство впал!

Ведь первыми пасть Ангелы успели:[1281]

При этом выпал мир из колыбели

И повредился в разуме, и свой

Обезобразил, обессмыслил строй.

Подпав проклятью, Первый Человек

Зверей и травы в ту же скорбь поверг.[1282]

Итак, с рожденья мир окутан скверной:

День Первый начался со тьмы вечерней,

А лето и весна на нашем свете —

Слабы, как перезрелой дамы дети...

Все новые философы[1283] — в сомненье:

Эфир отвергли — нет воспламененья,[1284]

Исчезло Солнце, и Земля пропала,[1285]

А как найти их — знания не стало.

Все признают, что мир наш — на исходе,

Коль ищут меж планет, в небесном своде —

Познаний новых...[1286] Но едва свершится

Открытье, — всё на атомы крошится.[1287]

Всё — из частиц, а целого — не стало,

Лукавство меж людьми возобладало,

Распались связи,[1288] преданы забвенью

Отец и Сын, Власть и Повиновенье.

И каждый думает: «Я — Феникс-птица»,[1289] —

От всех других желая отвратиться:

Вот признаки теперешних времен!..

Она ж, кем был весь мир объединен,

Она — всего живущего магнит,

Вселенной придававший стройный вид;

Она, кого Природа призвала

(Поняв, что плохи у людей дела,

Что в море мира каждый с курса сбился, —

И новый компас миру в Ней явился), —

Всех слепков Красоты оригинал, —

Она, чей взор Судьбою управлял,

Она, чей взгляд в одно мгновенье мог

Вест-Индию прельстить и весь Восток;

Она, в чьем восхитительном дыханье —

Всех дальних островов благоуханье,

Та, для кого богатства всех колоний —

Лишь самоцвет в блистательной короне;

Та, пред которой должен мир склониться,

Как пригород пред славною Столицей, —

Она, Она мертва... Узнав о том,

Пойми, что этот мир — увечен, хром!

Знай, нашу «Анатомию» читая:

Он болен весь — от края и до края.

В нем гибнет все — не что-нибудь одно:

Ты видишь — сердце в нем поражено,

А это значит, что вселенной тело

Болезнью завоевано всецело.

Так берегись, чтоб самому под власть

Всеобщего недуга не подпасть.

Чистейшие из душ во все века

Твердили: рана мира глубока,

И соразмерность в нем уже не та:

Пропала, исказилась красота.

Казалось бы — уж небо так блаженно,

В движеньях гармонично, совершенно;[1290]

Но нам светил разнообразный ход[1291]

Из века в век загадки задает.

Небесных сфер неодинаков вид,

Так много в них скрещений и орбит,

Что в высях диспропорция видна:

Там — сорок восемь сфер, а не одна,[1292]

Там звезды умирают[1293] и плодятся,

Те скроются, а эти народятся, —

Словно воюет кто-то в небесах:

Построит крепость — и низвергнет в прах...

Свободно ль Солнце? — Нет, но Зодиак

Есть страж его, и каждый звездный знак

За ним следит: то Рак и Козерог

Ему грозят и гонят на Восток,

То путь его не прям на Полюсах. —

Так, круга ровного не описав,

Оно свой бег от нормы отклоняет

И место восхождения меняет.

А то с дороги и совсем свернет,

Чуть мимо точки Змея проскользнет,[1294] —

И вот, в неверном утомясь круженье,

Готово наземь пасть в изнеможенье.[1295]

Напрасно в небе хвалится звезда,[1296]

Что, мол, по кругу движется всегда:

Вверх-вниз она петляет, как ни странно.

А Параллели и Меридианы —

Лишь сеть, что человек на небосклон

Набросил, крикнув: «Мой отныне он!»

Лентяи — ввысь мы сами не восходим,

А небеса к себе на Землю сводим,[1297]

Их человек пришпорил и взнуздал:

Но каждая ль покорна нам звезда?

Да и Земля — воистину ль кругла?

Не выдается ль Тенериф-скала[1298]

Настолько, что могла б в ночи Луну

Разбить на части и пустить ко дну?

А море — не такой ли глубины,

Что два кита, столкнувшись в нем, должны

Мучительно тонуть в теченье дня —

И умереть на полпути до дна?

Ведь мы порой так долго тащим лот,

Как будто им зацеплен Антипод.[1299]

И если там, внизу, простерся Ад[1300]

(Коль нам и вправду муки не грозят

Совсем другие, чем толпой вопящей

Быть загнанными в этот сруб горящий), —

То, значит, в бездне — то овраг, то холм...

Что ж говорить о совершенстве форм?

Так согласимся с правдой несомненной:

Искажены пропорции вселенной,

Ее Опоры — Кара и Награда —

Искривлены... Каких свидетельств надо

Еще, зачем нам лишние слова?

Мать красоты — Гармония[1301] — мертва

С тех пор, как правит Горе: ведь оно

Само границ и меры лишено!..

Источник соразмерности — Она,

В которой Красота воплощена,

А Красота, как учит нас мудрец,

Есть наших душ Причина и Творец;[1302]

А значит, сей мудрец провидеть мог,

Что в Ней, прекрасной, — наших душ исток,

Она им и велит в тела вселяться:

Так формы всех вещей — к очам стремятся.[1303]

И коль схоласты правы, что Ковчег

Был по пропорциям, как человек,[1304] —

То в Ней одной находим до сих пор мы

Прообраз их величественной формы.

Она и душу с плотью совместила,

И между ними распри прекратила, —

Она! — О, все обличья, рядом с ней,

Одно другого хуже и страшней...

Она, она — мертва! Узнав о том,

Пойми, что мир — чудовищный фантом!

Вот нашей «Анатомии» значенье:

Сей мир не пробуждает в нас влеченья.

К тому же — сами в помраченье мы:

Воистину, сердца, как и умы,

Отравлены у нас, и горький яд

И в чувства наши, и в дела струят.

Вот почему нам чужд любой предмет —

Для нас в нем ни добра, ни смысла нет

(Ну, а людей природа — какова?

Не лучше, чем о ней гласит молва!)

В деяньях человека — ни следа

Добра не сыщешь: сущая беда!..

И Цвет — Гармонии вторая часть[1305] —

За Формой вслед готовится пропасть:

Ведь Форма, пусть приятная для глаза,

Без Цвета — словно перстень без алмаза.

Алхимик-турок, чей болезнен вид

И грязен плащ, нам жалобно твердит,

Что в золото, как яд, проникла ртуть:[1306]

Вот такова и мирозданья суть.

Когда-то Бог, творенье начиная

И, как младенца, Землю пеленая,

Чтоб радостной игрой ее занять,

Велел ей краски всякий день менять, —

И, словно образец такой затеи,

Повесил в небе радугу[1307] над нею.

Прекраснее, чем Зренье, чувства нет,

Но пищею для Зренья служит Цвет,

А Цвет испорчен: он не тот, что прежде,

Весны и Лета выцвели одежды.

Исчез румянец яркий с наших щек —

И души, вместо них, стыдом облек...

Но нет — надежда бы еще цвела,

Когда б Она — Она не умерла! —

Та, что цвела, когда была живой,

Багрянцем, белизной и синевой,

И в ком все вещи мира, как в раю,

Черпали свежесть и красу свою. —

Она, вместившая все краски мира,

Она, чей лик прозрачнее эфира

(И пламя тяжело в сравненье с ней,

И темен блеск[1308] сверкающих камней), —

Она, она мертва!.. Вглядись, пойми —

И этот мир, как призрак, восприми

И нашу «Анатомию» тверди,

Чтоб ужас свил гнездо в твоей груди...

Исчезла Цвета красота: отныне

Усилья надо прилагать Гордыне,

Чтоб красками Пороки позлащать,

Заемными румянами прельщать.

И до того дошел стихий разброд,

Что от Земли замкнулся Небосвод,

И вещество лишилось восприятья:

Отец и Мать бесплодны[1309] — нет зачатья

Дождя меж туч, и в должный срок с высот

Живящий Ливень больше не идет.

И воздух перестал в конце концов

Высиживать сезоны, как птенцов:

Весна теперь не колыбель — могила.

Всю землю лжеученье полонило,

И Метеоры небосклон плодит:[1310]

Значенье их темно, и странен вид.

Волхвы Египта вызвать не могли

Червей, что днесь родятся из земли.[1311]

Художник нынче хвалится, что он

Творит созвездий новых небосклон,

Как будто бы и впрямь влиянье звезд

Приходит через краски или холст,

Иль мастер судьбоносен, как звезда...

Искусства суть сокрылась навсегда,

Скупится Небо, и Земля тощает,

А разум наш их целей не вмещает.

Когда бы связи Неба и Земли

До полного разлада не дошли, —

Она, о ком звучит наш скорбный глас,

Могла б сильней воздействовать на нас.

Ведь если даже слабые растенья

Нам, высохнув, приносят исцеленье, —

Тем более, почив, живет Она,

Всесильной добродетели полна.

О мир, ты должен песней лебединой[1312]

Ее отпеть — и сгинуть в миг единый...

Теряет свойства даже сильный яд,

Когда от гада мертвого он взят,[1313] —

Но власть добра, что пребывает в Ней,

Со смертью сделалась еще сильней...

Она, в ком добродетели росток,

Зазеленев, расцвел в свой лучший срок,

Она, чьей волей светлые стремленья

Рождались в душах, всем на удивленье, —

Она все страны тем обогатила,

Что единеньем их озолотила:

При этом даже сами короли

Смирение впервые обрели,

Вельможи подобрели, а народ

Сам отказался от излишних льгот;

Болтать несносно жены перестали,

Монахини воздержаннее стали...

Она б свершила больше славных дел,

Когда б Железный Век не заржавел,[1314] —

Но вот, она мертва!.. Об этом зная,

Пойми, что весь наш мир — зола сухая:[1315]

Вот нашей «Анатомии» урок.

Ни кровью, ни слезами ты б не смог

Мир увлажнить, — нет, это невозможно:

Страданья — жалки, смерть сама — ничтожна.

Но то блаженство, что с теченьем дней

В Ней возрастало, — и теперь при Ней.

Нам не понять при первом рассеченье[1316]

Всех органов устройство и значенье:

Чтоб связи между ними отыскать,

Труп следует и дальше рассекать;

Но тела всей Вселенной нам едва ли

Хватило б, чтоб исследовать детали.

Кто мнит себя здоровым, вряд ли рад,

Коль об его болезнях говорят.

Прерву же речь. О Лучшая из дев!

Мы, рассказать немногое успев,

Ждем — о Тебе еще заговорят;

Ты ж, строкам сим придав напевный лад,

Прими оброк за этот — Первый — Год:[1317]

На убыль воск его свечей идет,

Чтоб каждый год здесь, на Земле, в печали

Мы вновь твое Рожденье отмечали

Второе: ибо Душ в тела вхожденье —

Вершится здесь, другое ж их рожденье —

Есть Смерть. Она одна весьма умело

Выводит Душу, как дитя из тела.

А вы, чьих добродетелей творец —

Она, кто в Ней находит образец, —

Коль скоро вы считаете, что вправе

Лишь проза о Ее поведать славе,

Иль хроника, быть может; но никак

Не должно воспевать Ее в стихах, —

Вы вспомните: Сам Бог, в конце Закона

Песнь поместив,[1318] велел, чтоб неуклонно

Той Песни Моисей учил народ.

Он знал: когда из памяти уйдет

Закон, когда забудутся Писанья, —

Одна лишь Песнь удержится в сознанье.

Вот почему и я, насколько мог,

Пред Ней исполнил стихотворный долг:

Сей непостижной Смерти вопреки

Я заключил Ее в свои стихи, —

Ее, кого вмещает мрачный гроб,

Я поселил в своей поэме, чтоб,

Как Души — Небо, как тела — могила,

Так доблести — Поэзия хранила![1319]

Нет, не могу поверить, что Она

В сей ящик мраморный заключена,

И что в плену порфира[1321] и гранита —

Ее глаза, светлее хризолита,[1322]

Ее лица и жемчуг, и рубин!..

Две Индии[1323] — вместились в гроб один:

Сей дивной плоти каждый дюйм вмещал

Сокровище — ценой в эскуриал![1324]

О, чьих бы рук, чьего ума усилья

Ее бы вновь из мертвых воскресили?

Смогу ль стихами оживить то имя,

Что эти строки сделало живыми?

Нет, эти строки слабы и мертвы,

В них не живет Ее душа, увы!

И все же лишь в стихах Она цветущей

Пребудет — и теперь, и в день грядущий:

Ведь если бы она не умерла, —

То как бы в этих строфах ожила?[1325]

Но пусть живет поэма год за годом,

Пока весь мир, пронзен Ее уходом,

Не умер... Вот краса его и лоск:

Его рука — король, советник — мозг,

Священник — сердце, рот — законовед,

Живот — богач, бедняк — спинной хребет,

Солдаты — пальцы, а ступни — купцы,[1326]

Что сводят мира дальние концы.

Но тонких духов сонм,[1327] что постоянно

Приводит в лад все клавиши органа,

Рожден на свет Ее любовью был:

Она ушла — и мир лишился сил,

И смерти не над кем торжествовать:

Кого еще осталось убивать?

Ну, разве что — убить уже весь мир,

Чтоб больше страх Природу не томил:

Мол, снова часть урвать удастся Смерти...

Нет, миру не грозит ничто, поверьте!..

Мертва ль Она и вправду? В нашей власти

Представить: как разъятые на части

Лежат часы, но мастер, в свой черед,

Их снова воедино соберет;[1328]

Иль словно в Африке речной поток,

Что Нигером зовется, некий срок

Проводит под землей,[1329] как под мостом,

Чтоб вновь наружу вырваться потом, —

Так и Она из гроба навсегда

Восстанет, в добродетели тверда...

Но, если Небо этому и радо, —

Нам здесь, теперь, Ее увидеть надо,

Пусть даже дух ее на Небе чтим,

Как Ангел иль Престол, иль Херувим.[1330]

И, как старик воспоминаньям рад

О том, чем тешил в юности свой взгляд, —

Так голод мира утолишь сейчас

Лишь мыслью, что Она жила меж нас.

Природа! Радуйся, что избежала

Ты смерти от Последнего Пожара:[1331]

От этого ревущего костра

В одной лишь Ней — ты всю себя спасла!

Да, в Ней, чье тело столь благоуханно,

Что не нужны ни масти, ни румяна, —

Ведь создала Душа ее сама

Ту плоть — сосуд прозрачный для ума.

Конечно, все хвалу Ей воссылали,

Но все ж Ее лишь лучшие — желали.

И, как Святые в Небе знать хотят,

Кому из них храм новый посвятят;

Иль, если вспыхнет новая комета,[1332]

Художники сойдутся для совета:

Как рисовать ее туманный свет?

Но смотрят, — а кометы снова нет, —

Так спорил мир, пока ее не стало,

Верней, Душа быть плотью перестала.

Мгновенно в лампе прогорит бальзам,[1333]

На миг усладу даровав глазам. —

Так и Она, невинна и бела,

Готовясь к свадьбе, чистой умерла.

Чтоб не вкусить страданий, в мир иной

Она ушла, еще не став женой,[1334]

И, суеты мирской презрев дела,

Как опиум, кончину приняла.[1335]

Нет — смерти плоть Ее не поддалась,

А только впала в длительный экстаз.[1336]

А кто Ее не знал при жизни, тот

Пусть книгу о Ее судьбе прочтет, —

Как всех была умней, скромней, ясней,

Идя к своей пятнадцатой весне...

И вдруг увидит, следующий лист

Перевернув, что тот и пуст, и чист!

Так что же — приговор Судьбы неверен,

Иль, может быть, из книги лист утерян?

Нет — в этот возраст зрелого ума

Рок ввел Ее, чтобы Она сама

Себе дальнейший жребий избрала:

Она ж свершила выбор — умерла.

Так, кротостью от бедствий спасена,

От будущей судьбы ушла Она.

А кто за Нею в мир приходит следом,

Коль он и впрямь добру всецело предан,

Тот — Ею вдохновляемый посол,

Он цель Ее осуществить пришел.

Пусть с благодарностью о Ней он вспомнит —

И в Книге Судеб чистый лист заполнит,

Поскольку все добро грядущих дней

Источник свой имеет только в Ней.

И пусть ликует весь небесный хор,

Что в нас — Она живет и до сих пор!

О две души,[1339] что к небу вознеслись!

И я душой стремлюсь за вами ввысь.

А Ты, от смерти перейдя в нетленье,

Прими, о дева, эту дань хваленья!

Ты ввысь летишь, чтоб мира зреть конец —

И Вечной Славы восприять венец.

Как звезды, что остались под тобой,

Свершают вечно путь свой круговой,[1340]

Так та душа, что терпит плоти гнет,

Тебе вослед и шага не шагнет.

Ты вдаль уносишься быстрее света,

Но плотский ум узреть не в силах[1341] это —

Как ввысь тебя уводит колея

Длиною от Земли до Неба... Чья

Душа, кроме твоей, сегодня вправе

Поведать нам о столь блаженной Славе?

Хоть к этой Славе зависть я питаю,

Но мыслью до нее не долетаю.

И ты, о дух великий, вслед за ней

Идешь путем,[1342] что всех путей длинней, —

Никто в такую даль еще не шел

(И, если б не был плоти груз тяжел,

Ты б тело взял с собой). — О дерзновенье

Полета! В муках ты утратил зренье

Земное — и обрел небесный взор,

Чтоб видеть путь, лишенный всех опор.

Ты о Ее пути вещаешь нам,

Но в то же время странствуешь и сам,

Летя от тела мертвого вселенной —

В Мир Горний, к жизни чистой и нетленной.

Нет, никого досель хвалений сила

В такую высь еще не возносила.

Ты ж все усердней славишь: каждый год

Ты вслед за Ней свершаешь свой полет.

Так пой же вновь, чтоб пение могло

Творцу украсить лаврами чело![1343]

Главой вознесшись в облачную высь,

Пусть Муза никогда не смотрит вниз.

И если душам в небесах известны

Дела людей, земные наши песни,

То мы им радость чистую несем,

Хваля Того, Кто сотворил их сонм!

Да, вечен мир! И в том всего сильней

Меня уверил год разлуки с Ней —

С тем Солнцем, что и Землю озарило,

И Солнце в Небе светом одарило.

Кощунство думать, что оно затмилось

Навек: о нет — на время закатилось.

Но, как корабль, чей парус бурей порван,

Плывет бессильно, ветру став покорным;

Иль как поверженный на плахе,[1344] чья

Уж кровь на землю хлещет в два ручья, —

Один из головы, другой из тела, —

И чья душа уж в вечность отлетела,[1345] —

Внезапно признак жизни подает:

Моргают веки, дергается рот,

Трепещут руки, шевелятся ноги,

Как будто душу он зовет в тревоге;

Но всех движений сих ужасный вид —

Как лед, что перед таяньем хрустит;

Иль как под ветром арфа днем ненастным

Звучит напевом тихим и несчастным, —

Так мир, Ее утратив, пал, зачах

И омертвел во всех своих частях.

До сотворенья Солнца — были дни,[1346]

Хоть Солнца и не видели они, —

Так и теперь, хоть Солнце закатилось,

Чередованье лет не прекратилось.

Потоп Всемирный[1347] вновь настал: все смыто,

Мир в Лету[1348] впал, все лучшее забыто,

Зане забыт исток всего — Она.

Лишь я, — хотя и злобствует волна, —

Желаю жизни, жду ее продленья

И жажду славы — ради прославленья

Тебя, бессмертная. Ты, в смене дней,

Не стала матерью, — зато, с моей

Сливаясь музой, Ты — отец.[1349] Ты — тот,

Кому она рождает каждый год

По гимну. Мудрый может подражать

Сим песням — то есть внуков вам рождать.

Итак, мир — мумия. Он не воскрес,

Распада неостановим процесс.

Но, если у покойного есть дети,

Он сам еще отчасти жив на свете.

Так в этих гимнах будет жив твой род —

Пока Бог новый гимн не воспоет!..[1350]

Душа! Исполнись жаждой величайшей —

И жди Его Пришествия, из чаши

Господней эту жажду утоляя[1351]

И свой недуг отчасти исцеляя.

И, как бы долго время ни текло,

Считай, что все уже давно прошло.

Не спрашивай — что, почему, когда:

Избавься от напрасного труда!

Ведь поиск правды весь твой век займет, —

Не стоит этот мир таких хлопот.

Мир — только труп, не более того,

А ты, как червь, вгрызаешься в него.

О червь,[1352] кто утвердил тебя в надежде,

Что лучше станет этот мир, чем прежде, —

Не черви ль те, что веруют всецело —

Мол, мертвое еще воскреснет тело?

О мире сем и вспоминать некстати,

Как об истертом прошлогоднем платье.

Кто мир забыл и вспомнить не желает —

Тот Памятью отличной обладает.

Воззри же ввысь: там Та вовек нетленна,

Чья Память не печальна, но блаженна,

Та, для кого сей мир был только сценой;[1353]

И созерцали жители вселенной,

Ее дела: ведь в них всегда был некий

Сокрытый признак Золотого Века;[1354]

Та, что пристрастий к миру не являла,

Но, как душа, все в мире оживляла;

Та, что ни в ком не видела изъяна,

Но всем добро дарила постоянно,

Благие мысли мерила делами,

Из добрых дел рождала веры пламя;

Та, вкруг кого всегда был райский сад,

Как двор вкруг принца; та, чей звездный взгляд

И Севером, и Югом управлял,[1355]

Над Полюсами власть свою являл, —

Она, она ушла! Об этом зная,

Пойми, что мир — мозаика цветная,[1356]

Усилий мысли недостоин он:

Пусть будет вовсе мыслью обойден.

Представь себе, душа, что Смерть — швейцар,

Чьей свечки огонек едва мерцал

Сперва вдали, твое привлекши зренье,

Но свет растет, все ближе озаренье, —

Так Небо близится перед кончиной.

Представь: тебе дыханье отягчили,

Но ты минут не ведала блаженней,

Чем в этом забытьи, в изнеможеньи.

Представь, что на одре тебе лежать

Все легче: нужно узел развязать,

Чтоб, как бесценный слиток, вынуть душу...

Представь: хоть лютый жар палит и сушит,

Но в этом — плотских похотей вина,

Ведь злоба их была в тебе сильна.

Представь: звонят в преддверье похорон.[1357] —

Ты в храм входила под церковный звон,

Но в этот день — взойдешь на небеса...

Представь: ты слышишь бесов голоса,

Ростовщики — они недаром здесь:

Тем — похоть возврати, а этим — спесь.

Пороки были в долг тебе даны,

Верь — кровь Христа очистит от вины...[1358]

Сошлись друзья и плачут все навзрыд:[1359]

От них твой путь таинственный сокрыт.

Представь: тебе уже глаза закрыли,

Что часто заблуждались и грешили,

Но тот, кто взгляда мертвых глаз боится, —

Ужель от Бога думает укрыться?

Вот саваном тебя уже одели —

И ты чиста, твои одежды белы![1360]

Сколь низко пала плоть — она гниет...

Представь же, сколь высок души полет!

Представь, что ты — король, чье государство

Червь понуждает гнить и распадаться,

Но над тобой псалом произнесен,

Чтоб в ночь Люции сладок был твой сон...[1361]

Пусть эта мысль, душа, бодрит тебя;

А если ты сонлива и слаба,

То вспомни Ту, чьей бодрости и силы[1362]

И на троих с избытком бы хватило,

Чью суть никто не смог ни разгадать,

Ни на портрете верно передать.

Однако же, как в благовонной масти

Равны все составляющие части,[1363]

И если предпочтенье дать одной,

То аромат получится иной;

Как плоскости — из линий состоят,

А линии — из точек,[1364] но навряд

Сумеет кто-то их разъединить

И разницу меж ними прояснить;

Так Элементы сочетались в Ней:[1365]

Не разгадать, какой из них — главней...

В Ней — чей состав, чью немощную плоть

Недуг сумел столь быстро побороть,

Но не Ее саму!.. Чей дух несмело

Мечтал — как будет обитать вне тела;

Кого узрев, мы сознавали вдруг,

Сколь неустойчив куб,[1366] ущербен круг[1367] —

В сравненье с Ней; кто, словно цепь златая,[1368]

Надежды всех живущих сочетая,

Была безукоризненно ровна,

Являя прочность каждого звена; —

Она болезни злой на растерзанье

Кровь отдала и тело, и дыханье,

Чтоб знали мы: пусть праведник трудом

И верой заслужил Небесный Дом;

Пусть Небо для него отверсто было,

Поскольку Небеса берутся силой;[1369]

Пусть он вполне упрочил с Небом связь,

Во имя Неба на Земле трудясь; —

При всех его трудах, страданьях, вере —

Лишь Смерть ему откроет в Небо двери!..

Теперь, душа, помысли, сделай милость,

В каком ты жалком теле поселилась:

Ведь без тебя и жить бы не сумели

Другие две души в бессильном теле, —

Растительная с Чувственной.[1370] Не станешь

Ты отрицать, что за собой их тянешь!

Представь, сколь ты беспомощной была,

Коль плоть — ничтожной глины ком — смогла

Тебе подсыпать яду! Как легко

Плоть — скисшее, дрянное молоко,[1371]

Отродье жалкое, щенок негодный —

С тобою делит Грех свой Первородный![1372]

Как мучится глупец-анахорет,[1373]

Отшельник, что в теченье долгих лет

Сидит, заросший грязью, в темной келье, —

Так с первых дней душа страдает в теле —

Своей тюрьме, где ей сперва не лень

Пить молоко да плакать целый день.

Представь, что тело, выросши, похоже

На шаткий дом, чей кров — два ярда кожи:

То хворью изнутри захвачен он,

То старостью снаружи осажден.

Но ты представь, что смерть, едва вошла, —

И волю, и простор тебе дала,

Что скорлупа ореха вдруг распалась,

И лишь ядро свободное осталось,

Разбилась раковина — и тотчас

Ты заново как будто родилась.

Да, та душа, что медленно, несмело

В день проходила, с позволенья тела,

Миль двадцать или тридцать здесь, внизу, —

Теперь до Неба вышнего стезю

Минует вмиг;[1374] она не одарит

Вниманьем ни один метеорит;[1375]

В полете не почувствует она,

Насколько толща воздуха мощна;

И даже Сферу Огненную[1376] встретив,

Она ее минует, не заметив;

Ей все равно, безжизненна Луна

Иль некими людьми населена;[1377]

Восходит ли Венера в облаченье

То Утренней Звезды, а то — Вечерней;[1378]

Меркурий Аргусу глаза отвел,[1379]

Но над душой он власти не обрел:

Она всезряща, и сквозь Солнца тело, —

Смотри, — уже мгновенно пролетела. —

Без стражи входит к Марсу[1380] во дворец,

И ни Юпитер, ни его отец[1381]

Ей не помеха. Чувствует она:

Дорога ввысь уже одолена!

Как звезды, кои в небе встретит взгляд,

Единой нитью, словно бусин ряд,

Пронизаны, и для души та нить

Все сферы может вмиг соединить;

Как позвоночник, проходя сквозь спину,

Связует наши кости воедино, —

Так Свод и Дол связует восхожденьем

Душа, что Третьим взыскана рожденьем

(Творенье — первое, а Благодать —

Второе даровали ей).[1382] И глядь —

Она на небе! Так при свечке мы

Вдруг видим краски после долгой тьмы...

Душа! И ты готовиться должна

К такому странствию... Представь — Она,

Чье тело вовсе не было темницей, —

В таком душа мечтает поселиться, —

Она, чьи дивные черты едва ли

Другие лица даже отражали,

И то — поскольку подражать ей смели, —

Она сама, в чьем несравненном теле

(Когда б сей мир сравниться с Нею мог) —

Весь в злате — Запад, в пряностях — Восток,

Все лучшее, что есть в любых краях —

В Европе, в Африке, на всех морях;[1383]

Нет, в ней самой сокровищ много боле,

Весь мир владеет лишь двадцатой долей

Ее богатств, которых, может статься,

Хватило бы еще миров на двадцать...

Коль Ангелы-хранители даны[1384]

Всем: их имеют города, чины,

И праздники, и разные занятья,

И все на свете люди без изъятья, —

То в этом теле у любого члена

Был свой особый Ангел, несомненно;

Ее душа — как золото была,

А тело — как электр;[1385] она могла

Без слов, через румянец или взгляд,

Являть и чувств, и мыслей целый ряд;

Так было ясно все, о чем хотела

Она сказать, что мнилось — мыслит тело, —

Она, она ушла, ее уж нет!..

Мы ж, как улитки, оставляем след

На почве — на полу своей тюрьмы,

Где сами в тюрьмах-раковинах мы.

Но разве ж мы сменить жилище в силах,

Когда, заключены в живых могилах,

Так ничего понять и не успели:

Что знаешь ты, душа, в сем жалком теле?

Ты и поныне не разобралась —

Как ты умрешь и как ты родилась,

Забыла, как свершила свой приход,

Не помнишь, как испила яд грехов,

Ты лишена о Смерти знаний точных,

Не знаешь, в чем Бессмертия источник,

В своих границах тесных — ты несчастна:

Себя не зная, трудишься напрасно

Над тайной тел. В течение веков

Все думали, что тел состав таков:

Эфир с огнем, земля с водой — стихии...

Теперь в них части видятся иные,[1386]

Притом одним — так кажется, другим —

Иначе, а вопрос неразрешим...

Ты знаешь ли, как, образуя грот,

Ложатся камни,[1387] чтоб не рухнул свод?

Ты знаешь ли, как сердце очищает

Кровь, как ее в желудочки вмещает?

А знаешь ты, что легким делать надо,

Чтоб выдыхать ты мог продукт распада?[1388]

Превыше разуменья твоего —

Как ткани всасывают вещество...

А споры о ногтях, о волосах![1389]

Вникая в них, ты попадешь впросак.

Скажи — ну, как могу познать себя я,

Вещей столь близких и простых не зная?

Есть сотни мнений (уж не говоря

О сложном) — о строеньи муравья!

И если кто-то холод, жар терпел

И над азами жалкими корпел

Вещей столь маловажных, — как же ты

Познаешь вещи, кои непросты:

Мощь Цезаря иль мудрость Цицерона?

Кто сделал красной — кровь, траву — зеленой?

Постичь все это люди не сумели.

Что можешь ты, душа, в тщедушном теле?

Когда ж гордыню ты с себя стряхнешь,

И вымысла мечту, и страсти ложь?[1390]

Ты смотришь сквозь очки и мнишь, что важно —

Ничтожное... Но поднимись на башню —

И вмиг поймешь: ты ложью увлеклась,

На мир глядела сквозь решетки глаз,[1391]

Сквозь лабиринты слушала ушные,

Дороги избирала окружные...

Но в небесах познания канал

Иной: помыслил — и тотчас познал...

Лишь в горней школе ты сумеешь стать

И впрямь ученой, мудрой — Ей под стать,

Ей, чей необычайный ум постиг

Без обученья сущность многих книг;

Ей, совершившей столько добрых дел,

Что ныне всякий, кто б ни захотел

Творить добро, поймет в одно мгновенье,

Что он замыслил только повторенье

Того, что было Ею уж давно

Задумано или совершено;

Ей, что такого совершенства здесь

Смогла достичь в познании небес,

Что ранее, чем жителем их стала,

Она уже, как книгу, их читала;

Но и на этом не остановилась

(Хотя такое знанье бы явилось

Несносным грузом для иных): ушла —

И совершенство в небе обрела,

В нем нашей лучшей Книгой став. И вот

Вслед за собой и нас теперь зовет...

Не прерывай же своего экстаза,[1392]

Моя душа! Не обернись ни разу

Назад, чтоб снова думать о земном!

Помысли — с кем же в мире ты ином

Общаться станешь? Что там делать надо,

Чтоб не вкусить самой чужого яда,

Другим же — своего испить не дать?

Ты молча ль восприимешь благодать

Учителей великих — или все же

Им возразишь, призвавши Слово Божье

В свидетели?.. Обдумать все пора!

И нет ли там подобия Двора,

Где, как бы ни был жалок клеветник,

Но много зла несет его язык?

Хоть яд повсюду силу проявляет,

Но иногда особенно влияет

На волосы и ногти,[1393] например;

А грех — опасен лишь для низших сфер.

Ввысь, о душа! Там обновленным слухом[1394]

Должна ты внять поющим стройно духам.

Ввысь! Там звучит немолчная хвала

Той, что, оставшись Девой, — родила,[1395]

Единственной из женщин, что невинна

И до, и после порожденья Сына;

Ввысь — к Праотцам, что Сына дольше ждали,

Чем с Ним на небе души услаждали;[1396]

К святым Пророкам,[1397] зрящим вновь и снова,

Как на Земле сбывается их слово;

К Апостолам, что Сыну-Солнцу вслед

Пошли путем блистательных побед;

К Угодникам, чья кровь лилась святая,

Апостольскую ниву орошая;

Ввысь — к Девам, что боялись изменить

Святому Духу и соединить

Со смертным мужем — свой телесный Храм;

Ввысь, ввысь! Ведь там, средь этих Воинств, там —

Она, что новый, небывалый Сан

В своем лице явила небесам,

Ибо Она, и будучи одна,

В себе самой — как целая страна:

Она над чувством разум воцарила,

Врага на поле брани покорила,[1398] —

И мир настал. И после битвы той

Невинность лобызалась с Красотой.

И суд ее возвышен был и прав,

Мятеж гордыни — смертью покарав.

Всем сострадая, каждого любя,

Она прощала всех, кроме себя,

И воплощеньем скромности слыла,

Нас вдохновив на добрые дела.

Над этим сердцем слуги сатаны

Малейшей власти были лишены.

Все совершенства, слившись в ней одной,

Ее особой сделали Страной,

А Вера — Церковью;[1399] а вместе эти

Две силы — сутью всех вещей на свете.

Она, Она, хранившая во взгляде

От зла всемирного противоядье, —

Она теперь из мира прочь ушла

И чрез кончину небо обрела;

А кто ее примером не влеком,

Лишь с мимолетной радостью знаком;

Но ты, душа, стремись к непреходящей:

От радости случайной — к настоящей![1400]

Здесь искус мы должны перенести,

Чтоб в небесах блаженство обрести.

Скажи: как радости не быть мгновенной

Здесь, на Земле? Как от причины тленной

Ждать вечных следствий?.. Скажем, ты влюблен

В красавицу. Но красоты закон —

Изменчивость... О бедные созданья —

Ты и она! О призрак обладанья!

Ведь с каждым днем меняетесь вы с ней,

Изъяны Время делает видней,

И хоть река все то же носит имя,[1401]

Но завтра воды станут в ней иными.

Ее лицо и твой влюбленный взгляд —

Уже не те; не столь сегодня свят

Обет любви, намедни с жаром данный:

Ты сам меняешься, непостоянный,[1402]

Ты можешь славу предпочесть любви...

Один лишь Бог создания Свои —

Нас — по любви безмерной сотворил

И лучезарной славой одарил,

Лишь для того явив нам эту милость,

Чтоб к совершенству сами мы стремились.

Кто ниже нас по рангу, те нас чтят[1403]

(А принцы, если нас почтить хотят,

Другим предоставляют это право);

Итак, от посторонних наша слава

Зависит: то растет, то убывает...

Увы, здесь радость прочной не бывает.

А если б человек своим умом

Мог радость в этом обретать иль в том,

Мы б всех других за глупость поносили,

И лишь себя за ум превозносили.

Как тех, кто башню Вавилона строил,[1404]

Один вопрос все время беспокоил:

Мол, на Земле всего ужасно мало,

Не хватит места и материала,

Да и к тому ж не выдержит фундамент, —

Так и теперь подобным делом занят

И те же мысли развивает тот,

Кто прочной радости от мира ждет...

Как встарь из кар Господних и даров

Язычник разных создавал богов[1405]

(Ведь были боги хлеба и вина,

И хворь была богиней, и война);

И, разменяв на горстку меди свой

Бесценный, полновесный золотой,

Он забывал Единственного Бога,

Которому обязан был премного, —

Так и у нас все радости — не те:

Нет счастья в постоянной суете.

Воспрянь, душа, взор к небу поднимая:

Пройдя сквозь центр окружности, прямая

Два раза круговой ее черты

Коснется.[1406] — Так же в будущем и ты

Свои мечты осуществишь вдвойне

На небесах. Предайся же вполне

Познанью Господа: Он для ума —

И Мыслимый Объект, и Мысль сама.[1407]

В Нем радость обретается всегда,

Не зная ни убытка, ни вреда.

Познанье Бога стольких благ полно,

Что изумляет Ангелов оно —

Тех, с кем теперь и слита, и едина

Она, чью мы справляем Годовщину,

Она, чья радость истинной была

И кончиться со смертью не могла;

Она, что Бога всюду узнавала,

Ему внимала и к Нему взывала,

И Образ Бога восставал пред Ней

Из крон деревьев, из холмов камней;[1408]

И в Ней самой, преуспевавшей в вере,

Был Образ тот воссоздан в полной мере,

И были из души удалены

Последствия Адамовой вины.

Она всечасно Бога призывала,

Ее десница Божья покрывала,

И с Богом обручил Ее наш мир,[1409]

А в небесах готов Ей брачный пир.

Она, чей вечер — полдня был светлей,

Чей сон — молитв церковный был святей,

Она, что всем вокруг дарила милость,

Но к милосердью вышнему стремилась, —

Она его на небе обрела

За то, что в мир гармонию внесла,

Согласье — меж Землей и Небесами.

Теперь мы радость истинную сами

(Насколько можем) обретаем в Ней,

Хоть радости небесные — сильней,

Даже кратчайшие; но сколь ничтожны

Те, краткие, что на Земле возможны!..

Клеврет от принца с тем приемлет власть,

Чтоб от него в зависимость попасть;

Коль врач об исцелении твоем

Молчит, — смотри: внезапных сил подъем

Разбередит в груди твоей нарыв,

И тот задушит, к горлу подступив,

Тебя, обретшего, казалось, силу...

Случайное — всегда случайным было,

И есть ли тот, кому оно в угоду

Свою изменит зыбкую природу?

Любой случайной радости приход

Гласит одно: вот-вот она уйдет.

Но в небе наслажденье не растает:

Там временное — вечность обретает,

Лишь там душа блаженства не теряет,

Поскольку никогда не умирает,

А только ждет Великого Предела —

Конца Веков и воскресенья тела.

В тот день величьем люди превзойдут

Всех духов — и вовеки не падут,

Как пали Ангелы; и к совершенству

Направят путь, как к высшему блаженству.

Но ныне так ликует лишь Она,

В чьем сердце добродетель столь сильна,

Что похвала любая — Ей в обиду

(Ведь в Высшем Мире все — иного вида);

Она, что из прекраснейшего тела

Ушла на небо, словно захотела

Еще светлей украсить облик свой...

Ведь плоть была ее второй душой, —

Так в древнем свитке с двух сторон на коже

Начертаны для нас реченья Божьи.

Ее ж рукой был на Земле очерчен

Круг совершенства, что велик и вечен,

И с нею вместе Круг блаженный тот

На небе пребывет — и растет.

Но здесь, где лицемерье ложной веры

Плодит святых угодников без меры,[1410] —

Ни свод небесный с ними не знаком,

Ни Церковь древняя. — Где лишь закон

Поэзии не вызывает гнева

У Веры,[1411] — я к Тебе взываю, дева!

Когда б других святых я почитал,

Французом бы в глазах твоих я стал,

И Ты, как дань мою за Год Второй,

Не приняла бы этот Золотой,

Когда бы не было на нем Портрета

Того, Кто повелел, чтоб Ты воспета

Была, и чтоб могли потомки брать

С Тебя пример — как жить и умирать,

И был весь мир о том оповещен...

Так пусть же знают все, что Автор — Он,

Посланье — Ты, а я — лишь Трубный Глас,[1412]

Сзывающий народ в урочный час!