Сторожка у Буруканских перекатов

29. Беспокойное утро

А тем временем на Чогоре произошло событие, которому немало подивились бы ребята из бригады, а еще больше, наверное, сам Колчанов, будь все они здесь: попутным катером сюда приехала Надя Пронина.

Сторож рыбацкого стана Савелий Никитич, в единственном числе встретивший гостью, конечно, не был особенно удивлен — мало ли кто приезжает на биологический пункт! Он сообщил, что все на Бурукане, отдал Прониной ключи от домика под утесом, помог ей донести два чемодана, а сам занялся своими делами — ремонтом бригадной конюшни. Что касается гостьи, то она вошла в колчановскую комнату, упала на раскладушку и разрыдалась. Нет, это не были слезы горечи. Это были слезы радости, облегчающие душу после стольких страданий, оставшихся позади.

Решение вернуться на Чогор зародилось у Нади Прониной еще в тот трудный день, когда она так нелепо покидала его. Окончательно созрело это решение в Хабаровске. Там и решился вопрос: подводная энтомофауна озера Чогор, как и Бурукана, — «неразрезанный том творений природы», как сказал бы Николай Николаевич Сафьянов. Поэтому потребовалось только одно слово Прониной, чтобы тотчас же в институте согласились послать на Чогор энтомолога.

Но что же главное? Колчанов или энтомофауна? Надя не отдавала себе отчета в этом. Видимо, то и другое было главным, потому что ее неотразимо тянуло на Чогор.

Никогда еще не чувствовала Надя себя такой одинокой и забытой всеми, как в те четыре дня, когда ожидала оказии в верховье Бурукана. Она была, в сущности, одна на Чогоре, потому что Савелий Никитич где-то что-то делал, куда-то уезжал и показывался на берегу только в сумерки.

Говорят, человеку иногда необходимо уединение: оно обогащает его душу. Пронина не любила уединения, побаивалась его. Но сейчас, вынужденно оказавшись в одиночестве, она тяготилась своим положением лишь первые два дня. Потом в ней как-то все притихло, и состояние величайшего покоя овладело всем ее существом.

Она жила в колчановской комнате, спала на его раскладушке, пользовалась теми же предметами, которыми постоянно пользовался он. В какой-то степени это скрашивало ее одиночество. Она перекладывала его книги, примеряла его меховую зимнюю куртку и щеголяла в ней по дому. Она попришивала к куртке все недостающие пуговицы, зашила распоровшиеся швы на рукаве и под воротником, постирала и заштопала несколько пар его носков. Как-то взяла с полки книгу И. И. Кузнецова «Кета и ее воспроизводство» и увидела на полях множество пометок, вопросительных и восклицательных знаков, целых фраз, написанных знакомым и теперь особенно дорогим ей почерком. Она не заметила, как перелистала всю книгу и заодно узнала множество любопытных сведений о дальневосточной кете.

Так, не увидев еще Колчанова, она уже встретилась с ним и жила его думами. Впервые с такой остротой она поняла смысл жизни Колчанова на Чогоре, окунувшись в мир его вещей и интересов, и этот мир показался ей вдруг до боли в сердце теплым, родным и до осязаемости близким, полным большого, высокого жизненного содержания. И тогда родилась цель, подчинившая себе всю ее волю: полюбит ли ее вновь Колчанов или нет, она останется жить здесь, на Чогоре, чтобы, подобно Колчанову, начать с этого свою настоящую научную биографию…

…На пятые сутки утром ее разбудил стук в дверь. Сердце радостно сжалось, когда она увидела Владика, Шурку Толпыгу и Гошу Драпкова. Она соскучилась по ним. Почерневшие лица их выглядели крайне утомленными, но ребята были возбуждены и держались бодро. С Прониной они поздоровались довольно сухо, а Владик официальным тоном проговорил:

— Мы едем на Сысоевский ключ. Что передать Алексею Петровичу?

Пронина готова была расцеловать этих милых скромных парней, но официальный тон Владика заставил ее держаться тоже суховато.

— К Алексею Петровичу я никакого отношения не имею, — сказала она. — Я приехала по заданию института с собственной темой, связанной с закладкой аппарата Вальгаева. Поэтому я тоже поеду с вами на место работы. А пока, ребята, попрошу вас выйти на минутку в коридор, мне нужно одеться.

Уже в коридоре Толпыга прошептал, косясь на дверь:

— Знаем мы эту твою минутку. Считай, полчаса пройдет, пока она будет там прихорашиваться…

Прогноз Толпыги не оправдался. Прошло немногим больше пяти минут — ребята специально засекли время — и дверь распахнулась.

— Садитесь, пожалуйста, — гостеприимно пригласила ребят Надя. — Вы, должно быть, голодны. У меня есть консервы, булки, хоть и довольно зачерствелые. Хотите?

Ребята многозначительно переглянулись.

— Ну, чтобы булки совсем не зачерствели, — полушутя-полусерьезно сказал Владик, — давайте…

Толпыга и Гоша дружно рассмеялись, и этот смех как-то незаметно растопил ледок официальности. Ребята и Пронина стали держаться проще.

Вскоре на столе появились две банки говяжьей тушонки, городские сайки, варенье. Пока ребята открывали банки, Пронина разожгла керогаз и поставила кипятить чай.

Завтракали все вместе. По тому, как ребята с жадностью набросились на тушонку и впивались зубами в булки, Пронина поняла, что они были по-настоящему голодны.

— Где это вы были, что так проголодались? — спросила она. — Да и вид у вас довольно усталый.

— Мы вторые сутки не спим, — ответил Владик. Глаза его лихорадочно поблескивали. — За ночь успели выследить браконьеров и съездить в Средне-Амурское, в милицию, а сейчас еще ездили на Бурукан смотреть, не сбежали ли браконьеры.

— Ну и что же, не сбежали? — заинтересованно спросила Пронина.

— А куда они сбегут? — самодовольно ухмыльнулся Толпыга. — Мы у них гребные винты стащили.

— Вот сейчас ждем милицию, — объяснил Гоша. — И Кондакова разоблачили, — поспешил сообщить он, сверкнув глазами.

— Кто такой Кондаков? Браконьер?

Ребята весело расхохотались.

— Рыбинспектор, — пояснил Владик.

— А-а, — вспомнила Пронина, — это такой мужлан? Ужасно противный тип.

Завтрак подходил к концу, когда на озере у Нижней протоки показался катер милиции.

— Давайте собираться, Надежда Михайловна, — сказал Владик. — Сейчас поедем. Только по пути сделаем небольшую остановку, покажем милиции базу браконьеров…

Сборы не отняли много времени — Пронина давно была готова ехать. Поэтому, когда милицейский катер подошел к стану, все уже находились в лодке.

К удивлению ребят, на палубе катера оказался и Кондаков. Он весело разговаривал с человеком в милицейской форме. Но вот там появился новый человек. Кто это? Да это же Леня Жигарев — секретарь рыбозаводской комсомольской организации и начальник штаба сельской дружины по охране общественного порядка. Значит, Лида Гаркавая, которую ребята ночью подняли с постели, не осталась безучастной к их делу.

— Готовы? — спросил Кондаков с видом хозяина положения.

— Да, готовы, — недовольно буркнул Владик.

— У входа в залив мы станем на якорь, а вы подойдете, — приказал Кондаков. — Мы пересядем к вам.

— Ладно, — хмуро ответил Владик, отталкивая лодку от берега.

Через полчаса они достигли Изюбриного утеса, откуда в левобережье реки вдается залив. Лодки браконьеров, теперь уже незамаскированные, стояли на старом месте. Прежде чем подойти к катеру, Толпыга высадил своих на берег возле становища браконьеров, так как все не могли уместиться в моторке. Шум моторки разбудил браконьеров. Заспанные, они показались из палатки.

— Опять явились? — недовольно прохрипел сутулый. На его почти облысевшей узкой голове дыбился редкий пушок. — Ну чего вам тут нужно?

— Сейчас узнаете, — безразлично сказал Владик, осматривая обстановку.

Видно, браконьеры не ожидали этого визита, потому что на стане все оставалось в таком же виде, в каком было с вечера: бочонки, грохот и лохань для икры стояли на прежнем месте.

Пока Толпыга подвозил пассажиров катера, Владик и Гоша, вооружившись палками, раскапывали яму, в которой были зарыты рыбьи тушки. Браконьеры остолбенели, когда увидели ребят за этим занятием. Потом бородатый зло сплюнул, выругался, не стесняясь Прониной, и проворчал:

— Черт меня дернул связываться с тобой, паразит. «Заработаем, заработаем»… — передразнил он сутулого. — Заработали!

Появление из кустов человека в милицейской форме повергло его в уныние.

— Ну, здравствуйте, братья-разбойнички! — весело говорил оперуполномоченный — молодой франтоватый лейтенант милиции. — Значит, говорите, влипли?

Он по-хозяйски обошел становище, заглянул во все уголки, в бочонки, приговаривая: «Та-ак, та-ак». Потом подошел к яме, из которой ребята выгребали последний галечник.

— Что это? — спросил он глуховато. — Зарытая рыба? Это зачем же? Прятали?

— Не прятали, а выбросили, — мрачно пояснил Владик. — Икру вынули, а рыбу выбросили.

— Ах, сукины сыны! — искренне возмутился лейтенант. — Такой продукт — и в землю, а?! Ну, что будем делать, Трофим Андреевич? — обратился он к Кондакову.

— Судить подлецов, чего же еще! — отозвался тот, как ни в чем не бывало.

— Суди-ить? — вдруг взъярился бородатый и медленно шагнул к Кондакову. — Это за то, что мы тебе оброк платили икрой да брюшками? Извиняй, дорогой гражданин начальник, уж коли судить, то сидеть нам на этой скамье придется рядышком.

— Постой, постой, это какой оброк? — с довольно неестественным любопытством спросил лейтенант милиции. Чувствовалось, что он уже хорошо знает об этом. — Это что еще за оброк, Трофим Андреевич?

Кондаков еще какое-то время сохранял самоуверенность, но уже было заметно, как где-то под спудом он уже жалко мечется в поисках выхода, пойманный с поличным.

— Наговоры, — проворчал он, отводя в сторону воровато мигающие глаза. — Никакого оброка я не брал, хотели купить меня, подсовывали…

— Неправда! — вдруг заорал, не владея собой, Гоша Драпков. — Мы все видели и слышали!..

После составления акта, который подписали все, за исключением Кондакова, лейтенант милиции сказал Толпыге:

— Теперь можешь отдать им винты.

Шурка метнул вопросительный взгляд на Леню Жигарева.

— Отдай, отдай, Шурка, — ответил тот, улыбаясь. — Теперь они никуда не уйдут.