Странник (СИ)

Глава 22

Я сидела в пустой гостиной, уставившись на старый альбом, который нашла в ящике. Пальцы скользили по выцветшим обложкам, гладили знакомые края, словно в них можно было найти что-то ещё — тепло, воспоминания, его голос. Отца не стало так давно, а мне казалось, что прошло лишь мгновение. Словно вчера я могла повернуть голову и увидеть его, как он усмехается, поднимает бровь, словно насмехаясь над всем миром, и в то же время оберегая его для меня. Пустота сгущалась вокруг, как будто этот огромный дом жил своей жизнью, впитывая мою тоску. Всё, что я видела, напоминало о нём. Папа, почему ты ушел…ушел и я даже не попрощалась с тобой… Просто не могу удержаться. Почему боль становится острее с годами? Почему не уходит? Папа… я так запуталась, я погрязла в такой лжи, я утонула в жутком болоте. Я люблю…безумно люблю своего родного брата. Люблю как мужчину, как любовника, желаю его всем телом, всей душой, мой мир разрывается без него. Я просто не знаю, как мне жить дальше. Папочка, помоги…помоги мне не утонуть в этом безумии. Мне хочется умереть. Мне хочется выйти в окно с самого большого небоскреба в Риме…

Мне захотелось пересмотреть папины вещи, пересмотреть все его фотографии. Меня потянуло на чердак — я не бывала там с тех пор, как его не стало. Мне нужно было найти что-то, что смогло бы согреть это чёрное, пустое место внутри меня. Фото, вещь, любая деталь, которая осталась от него, его след в этом доме, чтобы убедиться, что он действительно был, что я не потеряла его окончательно. И эти мысли о Чезаре…о Страннике. О том, что это один и тот же человек. Ложь…кровная связь, инцест Что еще меня ждет. Почему я проклята. Почему со мной это произошло. Почему из всех мужчин на этой планете я выбрала своего брата…То что было прошлой ночью ужасно, до рвоты, до адской тошноты, до холодного пота. Я стонала и кончала в объятиях родного человека и он жадно и бешено брал меня. Мы сгорим в аду. Мы уже горим в аду.

Чердак встретил меня пыльным полумраком и запахом старых книг и мебели. Лучи света пробивались сквозь маленькое окно, рисуя в воздухе золотистые полосы. Я ходила между коробками, трогала старые вещи, ощущала их холодную поверхность. Тут был целый мир прошлого, спрятанный от глаз, забытый всеми, но для меня он был живым.

И тогда я увидела его. Маленький, потрёпанный дневник, который лежал под стопкой каких-то старых газет и книг. Я потянулась к нему, мои пальцы едва касались вытертой кожаной обложки. Как он мог оказаться здесь, на чердаке? Отец никогда не говорил, что вёл дневник… Я думаю никто не знал. Даже мама. Скорей всего думала, что это одна из его тетрадей со счетами. Он любил все записывать вручную.

Я взяла его в руки, чувствуя, как сердце забилось быстрее. Страницы пожелтели, словно время съело их, оставив только следы и потертые чернила. Я погладила обложку, провела пальцем по тиснению на корешке, будто бы стараясь впитать в себя те места где к ним прикасались пальцы папы. Я должна была узнать, что он здесь написал, какие мысли, какие чувства он прятал.

Открыв первую страницу, я увидела знакомый почерк — аккуратный, чуть угловатый, полный выверенности, как сам отец. Он был человеком сдержанным, слова давались ему не легко. Он предпочитал молчать, наблюдать, держать всё в себе. Но здесь, в этих строках, он был обнажённым, открытым, настоящим. Будто говорил со мной через время, через пространство, прямо из прошлого.

12 мая.

"Иногда я думаю, правильно ли я поступил. Правильно ли было взять её и воспитывать, словно родную, закрыв глаза на правду, которая будет преследовать меня до самой смерти."

Я перечитала эти строки снова и снова. Словно что-то не то. "Воспитывать словно родную"? Что он имел в виду? Я продолжала читать, мои пальцы сжимали страницы, и мне казалось, что я теряю связь с реальностью.

"Анжелика — не моя дочь по крови и не Изабеллы. Она — ребёнок другой женщины."

Я резко захлопнула дневник, словно обожглась. Эти слова будто пронзили меня насквозь, заставили сердце остановиться. Не моя дочь по крови. Моё дыхание участилось, и я ощутила, как мир вокруг поплыл. Это была ошибка. Это просто какая-то ужасная ошибка. Может, я не так поняла, может, здесь описано что-то другое?

Нет. Я снова открыла дневник и перечитала строки. "Ребёнок другой женщины."

Кто… кто она была? Как это возможно? Как я могла не знать этого? Отец, почему ты никогда не сказал мне? Почему ты унес это в могилу, оставив мне только вот это — крошечные строчки на старых страницах, которые ломают мою жизнь на части?

Я пронеслась по следующим страницам, как в лихорадке, не останавливаясь, не желая верить, но каждое новое слово всё глубже вонзалось в меня. Неизвестная женщина. Моя настоящая мать была неизвестной женщиной, которая умерла, когда я родилась. Она… она была кем-то совершенно чужим. Человеком, о котором я даже не подозревала. И так и не узнаю.

Мир вокруг меня кружился. Грудь сжималась от ужаса и непонимания. Я закрыла глаза, пытаясь успокоить дыхание, пытаясь собрать себя по кусочкам. Но внутри меня бушевала буря — гнев, обида, боль. Как можно было скрыть такое? Как можно было жить с этим, зная, что каждый взгляд, каждое "доченька" — это не правда?

Я чувствовала себя преданной, словно мне нанесли удар в спину. Изабелла… она знала? Или нет? Воспринимала ли она меня как дочь или же я была ей просто чужим ребёнком, кем-то, кого она взяла из жалости, из чувства долга?

Но потом я увидела ещё одну запись, которая заставила меня замереть.

"«Изабелла не знает…после смерти нашего первенца она бы не пережила смерть еще одного ребенка. Девочка умерла сразу после родов от кровоизлияния в мозг. Я был в отчаянии. Я не знал, что делать, как посмотреть Белле в глаза. А потом, потом я услышал разговоры врачей, которые говорили о какой-то бродяжке, умершей от сильного кровотечения и о том, как отдадут ее малышку в приют Святой Елены….Тогда я и принял решение. Я забрал Анжелику. Моего маленького ангела. Она спасла свою мать от безумия. Ведь она так страдала после смерти нашего первого малыша. Нашего Альберто…Звала его по ночам, плакала каждый год в день его рождения. Я полюбил мою Лику. Полюбил всем сердцем. Даже рождение Риты этого не изменило…

Она никогда не должна узнать правду. Изабелла верит, что Анжелика — её дочь. И это… может быть, это к лучшему. Так будет правильно."

Слова медленно начали обретать смысл, и это стало ещё одним ударом. Отец скрыл правду не только от меня, но и от Изабеллы. Она жила в этой лжи столько же лет, сколько и я, веря, что я её плоть и кровь. Она даже не подозревала, что моя настоящая мать — другая женщина. Что я чужая для неё так же, как она — для меня.

И тут меня поразила ещё одна мысль. Если я не дочь Изабеллы… тогда Чезаре… Чезаре не мой брат.

Эти слова пронзили меня, как удар молнии. Всё, что я чувствовала к нему, всё, что я так яростно пыталась подавить, оказалось не запретной страстью, не преступлением. Вся эта мучительная тяга, этот странный, сжимающий сердце огонь — всё это не было ошибкой природы, не было грязным секретом, который я должна была похоронить так глубоко будто вырыть могилу в собственном сердце. Мы не были связаны кровью. Мы никогда не были родными.

Я словно захлебнулась в собственных мыслях, в этом хаотичном водовороте чувств. Сначала пришло облегчение — словно сбросила с плеч тяжёлые кандалы. О, как я тяжко несла эту ношу! Как много ночей провела, борясь с собой, пытаясь вытравить эти чувства, гнобя себя за каждый взгляд, каждое прикосновение, за каждую искру, пробегавшую между нами…за каждую ночь проведенную с ним, за наши поцелуи и дикий секс. Я пыталась убедить себя, что это — ошибка, запрет, грех. Но теперь… теперь я свободна. Я свободна любить его. Свободна чувствовать, желать, мечтать о нём. Но вместе с этим ощущением пришла другая эмоция, мрачная и тяжелая, как туман, опустившийся на душу. Гнев. Горький, разъедающий, липкий гнев на всю ложь, которая окружала меня с самого рождения.

Почему я должна была пройти через это? Почему меня заставили верить в эту фальшь, играть в эту игру, не зная истинных правил? Я жила в клетке, построенной из чужих секретов, из ненужной заботы, из вымышленной правды. Отец… как ты мог? Как ты мог утаить это от меня? Почему ты оставил меня наедине с этой тайной, с этим бременем, когда всё могло быть иначе?

Я не выдержала. Ноги подкосились, и я опустилась на колени на пыльный, холодный пол чердака, прижимая дневник к груди. Я сжимала его так крепко, как будто он мог дать мне ответы, которых я жаждала, как будто это проклятое старое сокровище моего отца могло исправить всё, стереть годы боли и предательства.

Слёзы потекли по щекам. Горячие, невыносимые. Я не могла их сдержать. Они обжигали, как раскалённое железо, но в то же время, они были единственным, что связывало меня с реальностью. Это была моя боль, настоящая, обнажённая, а не очередная ложь. Эти слёзы были правдой.

"Отец…" — прошептала я, обращаясь к тем, кто давно исчез из моей жизни, но кто до сих пор цеплялся за моё сердце, словно мёртвый груз. — "Почему? Как ты мог оставить меня с этим? Как ты мог не дать мне ни единого шанса узнать правду при твоей жизни?"

Я закрыла глаза, пытаясь унять боль, но она была сильнее меня. Всё вокруг, все эти годы, всё, во что я верила — всё это оказалось ложью.

Холод катакомб обжигал кожу, и тишина была такой густой, что казалось, будто её можно разрезать ножом. Лоретти стоял, глядя на Изабеллу, и не мог вымолвить ни слова. То, что она только что сказала, сжигало его сознание, разрывая его на части, словно раскалённое железо, вставленное в рану жжет мясо до самых костей.

"Чезаре — твой сын."

Эти слова звенели у него в голове, эхом разносились по каменным стенам и возвращались обратно, лишая его способности думать здраво. Лоретти был человеком, который привык держать всё под контролем. Он знал, что такое власть, что такое сила, и как её использовать. Но это… это было совсем другим. Это было личное, нечто, что разрушало все его принципы и разом переворачивало его мир.

"Сын…" — прошептал он, едва узнавая собственный голос. Ему казалось, что с этим словом его горло наполнилось ядом. Он вдруг ощутил гнев — кипящий, раздирающий. Гнев на Изабеллу, на Чезаре-Альберто, на себя.

Он сделал шаг к ней, его лицо перекосилось от боли и ярости.

— Ты… как давно знаешь? — его голос дрожал, и он взял себя в руки, чтобы не сорваться. — Ты скрывала это от меня? Сколько времени ты знала, что он жив? Как ты могла… как ты могла так поступить со мной? Разве я был жесток по отношению к тебе, разве я не любил тебя как безумный?

Изабелла смотрела на него с твёрдостью, хотя её глаза блестели от слёз. Она не опустила взгляд, не сдалась под его тяжёлым, почти уничтожающим взглядом.

— Я сделала это, чтобы защитить его, Джузеппе, защитить и себя… — ответила она тихо, но твёрдо. — Ты знаешь, кто ты. И знаешь, кем ты был тогда, когда он родился.

Лоретти стиснул зубы, сдерживая поток слов, которые рвались наружу. Он был зол, его внутренний мир рушился, и единственное, что он мог сделать, это обвинять её — женщину, которую когда-то любил, а теперь ненавидел за то, что она украла у него право быть отцом.

— Ты отняла у меня его! — прорычал он, шагнув вперёд, так что его лицо оказалось в миллиметре от её. — Ты лишила меня права быть с ним, видеть, как он растёт. Как ты могла принять такое решение за нас обоих?!

Она не отступила, лишь крепче сцепила пальцы, словно собирая в себе всю силу, чтобы выдержать его гнев.

— Я приняла это решение не за нас обоих, Джузеппе, — ответила она, и в её голосе была сталь. — Я приняла его ради него. Ради того, чтобы он не стал таким, как ты. Чтобы он жил, не зная ужаса и крови.

Лоретти отшатнулся, как от удара. Её слова были лезвиями, каждый из которых вонзался в его душу. Он смотрел на неё, и на мгновение в его глазах отразилось что-то, похожее на боль. Но эта слабость мгновенно сменялась злостью.

— Черта с два! Ты защищала себя! Ты боялась, что правда выйдет наружу! Ты выбрала своего мужа и спокойствие рядом с твоим подкаблучником! Ты думаешь, я не мог бы защитить его? — прошипел он. — Ты думаешь, что я не мог бы сделать его жизнь лучше? Вместо этого ты оставила его на произвол судьбы! Ты позволила ему вырасти без меня, не зная, кто его отец.

Изабелла вздохнула, и все же слезы покатились по ее щекам. Она знала, что эта правда будет ранить его. Но она не могла повернуть время назад.

— Джузеппе, — произнесла она мягче, почти нежно. — Ты знаешь, кто ты. Ты погружён в дела, от которых кровь стынет в жилах. Я видела, как ты жил, как ты обращался с людьми, как ты принимал решения, которые рушили судьбы. Я не могла позволить, чтобы он стал частью этого мира.

Лоретти отвернулся, сцепив руки за спиной. Ему казалось, что он теряет контроль над собой, что его сердце бьётся слишком быстро, что он не может больше дышать в этом проклятом месте. Все его планы, его месть, его желание уничтожить Альберто — всё это теперь казалось пустым и ненужным. Как можно желать смерти тому, кто связан с тобой кровью?

— Я прожил все эти годы, зная только одно: что ты ушла от меня, скрываясь, как трусиха, — сказал он, не оборачиваясь. — Я думал, что ты просто предала меня… Но теперь я понимаю, что ты предала не только меня. Ты предала его. Ты лишила его отца, матери. Ты лишила его возможности знать, кто он на самом деле.

Изабелла сделала шаг вперёд, но не стала его трогать. Она знала, что он был на грани. Его гордость, его тщеславие, его боль — всё это горело в его сердце, превращая его в человека, которого она когда-то знала. Которого любила… и он прав она была трусихой. И она много раз об этом пожалела.

— Я сделала это ради него, — повторила она. — И ради себя, да. Я знала, что если он будет с тобой, то твой мир уничтожит его. Ты бы втянул его в свои дела, ты бы сделал его частью своей империи, и он никогда не смог бы выбраться. Я… я не могла этого позволить.

Он повернулся, и в его глазах было что-то дикое, что-то, что он сам не мог до конца осознать.

— Это не тебе было решать, Изабелла! Ты украла у меня жизнь. Ты украла у меня сына, и теперь говоришь, что это ради его же блага? Как ты смеешь?

— Я смела, потому что любила его, — прошептала она, и её голос дрожал от слёз, но она не позволила им вытечь. — И любила тебя. Даже если ты этого не заслуживал.

Лоретти замолчал. Её слова резали его, пронзали насквозь. Он стоял, неподвижный, охваченный чувством, которое он никогда не признавал за собой — страхом. Страхом от осознания, что его ненависть, его жажда мести, его планы были напрасны. Он ненавидел Альберто, как врага, желал ему смерти, а теперь выяснилось, что этот человек — его сын.

— Ты хочешь, чтобы я оставил его в покое, — сказал он, едва сдерживая ярость. — Ты хочешь, чтобы я забыл, что он мой сын и просто отошел в сторону? Хрен тебе! Я не отступлю. Это мой единственный ребенок. Единственный наследник.

Изабелла смотрела ему в глаза, слезы продолжали катиться по ее щекам.

— Да, Джузеппе. Это единственное, что я прошу. Оставь его. Ради меня. Ради того, что у нас когда-то было. Пусть наш сын выпутается из этого болота. Пусть начнет жизнь с чистого листа. Отпусти его.

Его губы сжались в тонкую линию. Он не знал, сможет ли простить её. Не знал, сможет ли забыть предательство и ложь, в которых они оба запутались. Но сейчас, в этом холодном, сыро́м подземелье, он почувствовал, как его ненависть постепенно остывает, превращаясь в холодную, тяжёлую вину. Вину перед сыном за то что не узнал его.