Странник (СИ)

Глава 29

Чёрт бы побрал эту дыру, этот вонючий, насквозь прогнивший матрас, все эти гнилые доски, что скрипят от малейшего движения. Каждый вдох как удар ножом, каждая мысль рвёт мне голову. Рана на боку саднит, как адский огонь, и мне приходится снова и снова цепляться за жалкие куски реальности, чтобы не потерять сознание.

Рука скользит по влажной ткани на боку, словно пытаясь убедиться, что я всё ещё жив, что эта боль — реальная, а не какой-то дьявольский сон. Я открываю глаза, но комната передо мной двоится, всё поплыло, и мне приходится с силой сжать зубы, чтобы не погрузиться обратно в забытье. Где я? Ах да, всё ещё здесь, в этой дурацкой дешёвой гостинице на окраине. И никуда дальше, потому что это место — граница между мной и адом.

— Ты пить хочешь? — спрашивает Начо, и голос его доносится откуда-то издалека. Сил ответить нет, я просто киваю, и через пару мгновений вода обжигает горло. Слишком долго этот мерзавец держит меня здесь, но ничего не могу поделать. Тело ломит, и я слишком ослаблен. Раны требуют покоя, а этот покой — роскошь, которой у меня просто нет.

И всё-таки мысли снова возвращаются к Анжелике. Не могу перестать думать о ней. Чёрт бы побрал эту судьбу, эту долбаную путаницу, в которую я вляпался по самую шею. Она там, в городе, одна, и кто её защитит, если меня здесь держат на цепи, как бесполезного щенка? Рита мертва, и все обвинения, все ярлыки уже навесили на меня. Все, чёрт возьми, считают, что это сделал я. И кому-то выгодно, чтоб я не мог защитить ни Анжелику, ни себя.

— Мне надо вернуться в город, — выдавливаю я, и звук моего голоса будто срывается в пустоту. Начо скептически вскидывает бровь и качает головой, как родитель с несносным ребёнком.

— Черта с два, вернёшься, — отвечает он, даже не стараясь скрыть раздражение. — Тебя схватят, как только покажешься на улице, ты сам-то соображаешь, что несёшь? Не слышал, что наш человек сказал? Все в округе уверены, что ты — убийца.

Мои кулаки сжимаются, злость вскипает от этой беспомощности, от его слов. Проклятье, как же он прав. Тело измотано, и я — как загнанное животное, связанное по рукам и ногам. А этот «наш человек», что передаёт новости из деревни, говорит одно и то же: если поймают, растерзают.

— Мне плевать, — сквозь зубы бросаю я, чувствуя, как пульсирует боль в боку. — Я должен вернуться, должен всё объяснить.

Начо поднимает глаза, смотрит на меня тяжело, с укором, словно на блаженного, и вдруг встаёт, отбрасывая повязки в сторону. Он как будто взрывается:

— Объяснить? Объяснить?! Ты что, совсем не понимаешь? Твоё лицо теперь на каждом углу, каждый проклятый старик, каждая кухарка знает, кто ты. И они уверены, что ты убил её, Риту. Она ведь была влюблена в тебя, а ты… ты же знаешь, как эти люди думают.

Я стискиваю зубы, не в силах слушать. Слова Начо — как соль на открытую рану, но ведь он прав. Город полон слухов и подозрений. Проклятые фанатики. Я бы с десяток из них точно уложил, но там не десяток.

— Я должен забрать Анжелику, — хриплю я, и Начо криво усмехается, не веря ни слову.

— Тебе нужна Анжелика, да? А она? Она-то на что сейчас надеется? Ты думаешь, она просто так простит тебя? Да она и знать-то не хочет, жив ты или мёртв, — отвечает Начо с горечью.

Эти слова режут до глубины души, словно ледяной нож.

Голова гудела, а тело будто огнём полыхало, ломило всё — от кончиков пальцев до самой души. Чёртов простреленный бок не давал вдохнуть. Я уже третий день лежал на узкой койке в сырой, воняющей плесенью комнате, пока Начо поил меня мутной водой, скрипя зубами, словно не я, а он потел в горячке. Каждая минута этого адского молчания казалась вечностью. Весь город, чёрт побери, горел от ненависти ко мне, а я — я лежал, беспомощный, как ребенок. И по-прежнему… я хотел вернуться. Вырвать Анжелику из этой трясины. Но стоило мне обмолвиться об этом — Начо тут же скривился и взорвался, как порох.

— Черта с два! — прорычал он, когда я в очередной раз ляпнул что-то про город. — Ты что, смерти себе хочешь? Как только ты там появишься, нас тут же сдадут Лоретти и полиции.

Проклятие! Проклятая ловушка! Меня ждали, как мясо для забоя. Город готов был порвать на части, едва увидит меня. А Начо — как будто только и мечтал утащить меня отсюда, сбежать с этими чёртовыми бриллиантами и сгинуть из этого вонючего городишки.

Вскоре появился и тот, кого подкупил Начо, для новостей. Низкий, сутулый, как облезлый шакал, он угодливо склонился сообщая то, за, что ему хорошо платили.

— Вся деревня… — прошипел он, не глядя мне в глаза. — Вся деревня на взводе. Люди ждут момента. Только бы увидели, и задушили бы голыми руками. Особняк Лоретти набит наблюдателями — день и ночь. Не пройти и крысе… Прячьтесь, господа, сгиньте, если не хотите быть разорванными.

Разорвать… сгинуть… Я скрежетнул зубами, а голос срывался на тихий рык.

— Ты видел её? Слышал хоть что-то о ней? Об Анжелике Динаро?

— Моретто?

— Нет! Динаро!

Чёрт побери, я почти потерял надежду услышать о ней, но вот он — стоит, не догадываясь, насколько я готов его порвать, если он соврёт мне.

— А как же, — почти пропел шакал, склоняя голову. — Все эти дни говорят о ней и о вас…ее муж говорит…называет изменницей и шлюхой. Говорит, что сам сатана ее соблазнил. Чудовище, убийца… вам не будет прощения. И совет — бегите, сеньор, бегите как можно дальше. Чувство мести овладело всеми, кто знал её или хотя бы слышал имя.

Начо сплюнул, отогнав подкупленного информатора жестом. Неприятный тип, но он был прав. Проклятое место, проклятые люди. И пока мы сидели здесь, как мыши в норе, в городе горели факелы. Вонь дымящихся обвинений добралась и сюда — и это только слова. В душе каждого из них поселилась ненависть.

Я сглотнул и попытался подняться на локте, но перед глазами тут же поплыло.

— Ты не встанешь, — сурово сказал Начо, возвращая меня обратно. — Пора забыть обо всём. Никаких Анжелик, никаких старых тайн. Забудь, Альберто. Нас здесь никто не ждёт.

— Они сгнобят ее! Я не оставлю ее здесь!

Я не успел возразить: скрип половиц заставил нас с Начо напрячься. В номер зашли люди. И не просто люди — впереди, как тёмная тень, замаячил Лоретти. Вошёл медленно, сжимая кулаки. За ним — его псы, двое крепких, как стены. Но это лицо… Я знал, что он сделает. Он не пришёл сюда просто так. Меня ждёт смерть, если я останусь калекой.

Я напрягся, пытался подняться, но голова закружилась, и я снова рухнул на койку, сжимая в пальцах простыню. Вот так и кончается жизнь?

Но тут взгляд Лоретти переменился. Он подскочил ко мне, дотронулся до лба, словно бы отец к своему потерянному сыну, и в голосе его появился хрип.

— Приведите врача, немедленно! — рявкнул он.

Я лежал, прижатый к этой проклятой койке, вцепившись в её край, как будто от этого зависело моё чёртово выживание. Голова гудела от всего: от боли, от жары, от этой невозможной, долбаной ярости, что текла по венам вместе с кровью. А Лоретти сидел тут же — чуть поодаль, с тем самым идиотским, мягким взглядом, от которого, казалось, сердце обдавалось ледяной волной и предательски сжималось. Проклятье. Почему он смотрит так, будто… будто я ему нужен? Он что сдурел? Или начал употреблять дурь?

Молчание повисает в комнате, липкое и вязкое. Наконец, он выдавливает из себя то, что мне должно было бы снести голову, выбить всё под ребро, как ножом.

— Сын, — звучит его голос, тихий, еле слышный. Но мне как будто кулаком в лицо. Так что сжатые челюсти трещат от хруста, — Прости… за то, что было. За то, что прошло столько лет.

Я слышу это, но у меня словно в ушах гремит звон. Это что, сон? Что это за хреновина?

— Какого чёрта ты несёшь? — вырывается у меня сквозь сжатые зубы, от боли и от омерзения. Но он только кивает, как будто знает, что сейчас я готов был его проклясть за всё на свете. — Ты называешь меня сыном? Ты… ты в своем уме?

Он кивает — упрямо, как будто это надо пережить, как будто надо пройти через все муки, которые он прошел и мне было бы насрать на него если бы не вот это «сын». Снова у меня сдавливает грудь, а в голове бьётся противная мысль — «Неужели это правда?».

— Да, — отвечает он, а голос не дрогнул, будто так и должно было быть всегда. — Ты наш сын. Мой и Изабеллы. Изабеллы Динаро.

Слова эти гвоздями впиваются в меня, молотком по ребрам, не оставляя ничего целого.

— Нет… — шепчу я, осознавая, как рушатся последние остатки того, во что я когда-то верил. — Нет, ты лжёшь…

Но Лоретти смотрит прямо в глаза, как будто сейчас он говорит самую тяжёлую правду своей жизни.

— Изабелла — твоя мать, Альберто, и ты всегда был нашим сыном.

Всё, что я знал, всё, что держало меня, — падает, исчезает, как дым. Значит, она всегда это знала? Всегда?! Значит, Анжелика тоже знала? Чёртова, проклятая ложь — её бегство, её холодный, ненавистный взгляд, от которого я сгорал, ее крики, что нам нельзя…что это грязно и неправильно. Сестра. Моя родная сестра, о которой я не знал, в любви к которой я погряз, как последний кретин. И черта с два сейчас что-то вдруг изменилось. Такое не выключишь как пультом от телевизора.

Сестра. Она — моя сестра. Эти слова, как чёртово лезвие, впиваются в голову, разрезаяостатки разума, перемалывая всё то, что я ощущал к Анжелике, все мои надежды. Ложь, острее любого ножа. Сначала Изабелла…вот почему тогда у ресторана, вопросы о родинке этот болезненный взгляд. А я… Я, как последний идиот, топил своё сердце в бездне чувств, которые теперь кажутся мне смертельной отравой.

Каждый раз, когда Анжелика отталкивала меня, когда я видел её равнодушие, её страх — она не любила, а сторонилась меня. Она избегала меня, потому что знала. Моя сестра. Да как это возможно?! Что за насмешка судьбы, что за жестокий мать его прикол. Это же, блядь, слишком….

Я схватился за голову, зажмурился, пытаясь изгнать этот ад из мыслей. Но ничего не помогало. Внутри всё выжжено дотла, словно пустыня, где не осталось даже капли надежды. Вся эта проклятая история была не игрой судьбы, а каким-то садистским фарсом. Всё — обман. Всё — грязная, липкая паутина лжи, из которой нет выхода.

— Альберто… — Голос Лоретти заставляет поднять голову, и я с трудом фокусирую взгляд на его лице. Снова этот спокойный тон, снова ледяное спокойствие, которое теперь вызывает во мне только отвращение.

— Чего ты хочешь? — шиплю я, чувствуя, как ещё одна волна злости захлёстывает меня. — Довести меня до предела?

Но он протягивает мне какие-то бумаги. Молча. Лицо его напряжено, но взгляд твёрд, словно он решился на что-то, что я пока не могу понять. Документы — новые, свежие, имя, которого я никогда не носил, чужое, мерзкое.

— Это твои новые документы, — говорит Лоретти, будто между нами никогда не было вражды, будто мы — не чёртовы враги, а какая-то пародия на семью. — Я достал всё, что нужно. Твоя новая жизнь ждёт тебя в Мексике. Там ты будешь в безопасности. И забирай бриллианты — они твои. Как и все, что принадлежит мне станет твоим когда я сдохну.

Мексика. Чёртова дыра, которую я никогда даже не хотел знать. Я смотрю на эти проклятые бумаги, а внутри всё застывает. Он думает, что я просто возьму их и исчезну? Забыть Анжелику? Как? Как, если теперь она не просто женщина, которая стала для меня всем — она моя семья, моя кровь, от которой я не могу отречься, как бы ни хотел. И она моя адская страсть от которой нужно бежать.

— Мексика, значит? — смеюсь я, но этот смех — мёртвый, ядовитый, как ржавый металл на вкус. — Ты думаешь, что всё можно так просто стереть? Дать мне другую жизнь, другое имя, и всё наладится? Всё изменится, так?

Он молчит, наблюдая за мной. Взгляд его всё тот же, тяжёлый, пристальный. И впервые за всё это время я вижу в нём не только холодную решимость, но и то, что не могу объяснить — как будто сожаление, как будто понимание, что всё пошло не так, как должно было.

— Это единственный выход, Альберто, — наконец говорит Лоретти, и его голос звучит слишком спокойно. — Здесь тебя ждёт только смерть. Они никогда не оставят тебя в покое. А я не смогу тебя защитить.

Я опускаю взгляд на документы, чувствую, как пальцы сжимаются в кулаки. Анжелика останется здесь, а я — исчезну? Просто растворюсь в неизвестности, забыв, что видел её, что касался её. Я чувствую, как всё во мне сопротивляется, как тело и разум отказываются принять эту реальность.

— Ты хочешь, чтобы я оставил её, оставил это всё? — шепчу я, чувствуя, как горло сжимает удушающей болью. — А сам что? Ты просто избавишься от меня, верно?

Он подходит ближе, кладёт руку мне на плечо. Я едва сдерживаю себя, чтобы не сбросить её. Его прикосновение больше не вызывает отвращения — вызывает что-то другое, то, чего я не хочу чувствовать. Но он молчит, и лишь после долгой паузы тихо отвечает:

— Я разберусь с Рафаэлем. И никто больше не причинит боли Изабелле и Анжелике. Это единственное, что я могу сделать для тебя. Ты должен уйти, иначе всё это никогда не кончится.

Его слова висят в воздухе, и я ощущаю, как всё вокруг меня рушится. Это конец. У меня нет здесь будущего. Я должен бежать как проклятая крыса…Я во многом виноват. Я вор, подонок, бабник, но я не убийца. И я не убивал Риту Динаро…которая тоже была моей сестрой.