Странник (СИ)

Глава 26

На рассвете Джованни Росси, крестьянин и старый дровосек, пробирался по густым зарослям леса, что раскинулся по склонам за деревней возле Сан-Лоренцо. Ещё до первых лучей солнца, когда тьма только начинала уступать свету, он уже был на ногах. В руках — тяжёлый топор, на плечах — серая шерстяная накидка, грубая, колючая. Он шёл по извилистым тропам, оставляя за собой следы в рыхлой земле, пока с каждым шагом лес не становился всё тише.

Рассвет на Сицилии всегда был особенным. На холмах и среди зарослей здесь с ночи оставалась прохлада, словно остаток вечернего зноя не мог просочиться через толстую кору сосен. Туман окутывал землю плотной серой пеленой, не пропуская солнечный свет. Утренние тени были длинными, диковинными, похожими на исполинских хищников, следящих за каждым шагом Джованни. Лёгкий ветер то и дело раскачивал ветви сосен, словно предостерегая его, шепча на незнакомом языке.

Тропа под ногами хрустела, и Джованни начинал чувствовать, как тревога будто стелется по сырой земле, ползёт между деревьями, подбираясь к нему. Он никогда не боялся тишины, но в этот раз ему казалось, что лес скрывал нечто чуждое, странное. Местные называли такие мгновения «временем мёртвого леса» — когда даже птицы замирали, не осмеливаясь нарушить безмолвие. Джованни не раз слышал подобные разговоры, но только сейчас начал верить в правдивость этих слов.

Его взгляд выхватывал из туманного окружения каждый изгиб деревьев, каждый куст и поваленную ветвь. Лес был будто в ожидании, и сам Джованни чувствовал нарастающее желание остановиться, прислушаться, оглядеться, хотя разум велел двигаться вперёд. Он шагал медленно, вытянувшись всем телом, ощущая малейшие перемены в звуках вокруг. Казалось, каждый корень, каждая ветка старались остаться без движения, но в воздухе ощущалось напряжение. Сердце Джованни билось тяжело, с каким-то глухим эхо, как будто в его груди дрожал весь лес.

И вдруг он услышал это. Сначала едва уловимый звук, похожий на шорох листьев, затем — топот копыт, ритмичный и резкий, всё ближе. Он замер, прищурившись, глядя в сгущающуюся дымку, из которой появилась всадница.

Женщина с длинными тёмными волосами, на черном коне, в лёгком белом платье, скользящем по ветру. Она пронеслась мимо, взгляд её был устремлён прямо перед собой, словно она ни видела, ни слышала ничего вокруг. Джованни, поражённый её холодной красотой, даже забыл, что хотел окликнуть её, но голос словно пропал. Она промчалась так стремительно, будто не была частью этого мира.

Тишина вновь повисла над лесом, но не та, безмятежная, что бывает ранним утром. Это было молчание с примесью тревоги, словно каждый лист и каждая ветка впитали в себя то необъяснимое, что было в её образе.

— Эй! — выкрикнул он, собравшись с духом. Но всадница не остановилась, не отозвалась, даже не замедлила хода. Лошадь её легко мчалась среди деревьев, оставляя за собой след, почти невидимый в тумане.

Джованни почувствовал, как по телу пробежал озноб. Он смотрел в ту сторону, куда ускакала лошадь, но не видел ни её, ни всадницы — только серое полотно тумана, тягучее и равнодушное к его страху.

Он повернулся, собираясь двинуться дальше, но тут краем глаза уловил движение среди кустарников. Женщина появилась вновь — неподвижная, как мраморное изваяние. Белое платье её застыло в утреннем свете, а длинные темные волосы прятали лицо. Лошадь стояла рядом, пощипывая влажную траву. Она была словно создана из тех же теней, что и сам лес, такой же безмолвной, таинственной, и что-то жуткое, неведомое таилось в её неподвижности. Рядом с ней летали вороны, кружились, каркали зловещими голосами.

Он наблюдал за ней, не решаясь ни шагнуть, ни окликнуть вновь. Она так и осталась стоять там, не делая попытки уйти, не замечая его, и это зрелище будто вселяло в его сердце холодный, липкий страх. Он почувствовал, как его ладони начинают дрожать. Ему хотелось двинуться вперёд, но ноги отказывались подчиняться, будто приросли к земле.

Но вот лошадь медленно двинулась вперёд, уводя всадницу в туман. Они уходили всё дальше, растворяясь в сером молоке утреннего света, пока не скрылись за деревьями.

Джованни долго стоял в оцепенении, осознавая, что дыхание его стало прерывистым, сердце билось с каким-то диким, почти звериным ритмом. Он глубоко вдохнул, встряхнул головой, но чувство ужаса, охватившее его, не исчезло. Словно что-то в этом лесу больше не принадлежало живому миру.

Джованни не выдержал. Он повернулся и поспешно двинулся обратно, бросая взгляд за спину, словно опасался, что всадница вновь появится на тропе, за ним, со своим пустым, невидящим взглядом. Он почти бежал, перепрыгивая через корни, не замечая, как его ноги соскальзывают на мокрой земле. Дорога до деревни показалась ему бесконечной, и лишь оказавшись на её окраине, он, наконец, осознал, что может вздохнуть полной грудью.

Тут же вокруг него стали собираться люди. Взбудораженные его видом, они окружили Джованни, как стая, и принялись расспрашивать, что случилось. Сначала он говорил бессвязно, в запале, но потом начал описывать всё подробнее, и с каждым его словом деревенские всё больше и больше переглядывались. Никто не верил, что Джованни мог увидеть что-то подобное, но странное ощущение ползло по спине каждого, кто слушал его рассказ.

Кто-то посмеивался, другие переглядывались с недоверием, но слух о призраке на черном коне разлетелся по деревне, как огонь по сухой траве. Слухи разрастались, обрастали фантастическими подробностями, и каждый пересказ был всё более фантастическим, чем предыдущий.

Женщины, стирающие бельё у реки, переговаривались, добавляя своё: кто-то говорил, что это дух невесты, что умерла в лесу по дороге в церковь, кто-то — что это ведьма, возвращающаяся из мёртвого мира, чтобы мстить живым. Мужчины, посмеиваясь, сплевывали через плечо, но и в их глазах таилась тревога.

Со временем разговоры дошли и до дома Анжелики и Изабеллы. Слуги уже давно обсуждали среди себя, перешёптываясь о странных событиях, но никто всерьёз не принимал эти слухи. Только одна из горничных, испуганная рассказами Джованни, шёпотом сказала, что больше не пойдёт за ягодами в лес одна.

А дома у Изабеллы и Анжелики тем временем воцарилась напряжённая тишина. Никто не хотел всерьёз верить в то, что слышал, но страх пронизывал воздух, будто яд. Прошло уже несколько дней с тех пор как пропала Рита, и никто не знал, что с ней. Слуги, полиция, весь город — все, казалось, взбудоражены этим событием. Подозрения, страхи и злоба, как волны, доходили до каждого уголка Сан-Лоренцо и даже до дома Изабеллы.

Слухи о падре Чезаре, который скрывался под именем Альберто Лучиано, росли с каждым днём. Никто не знал, кто он на самом деле, и слухи делали его образ лишь мрачнее и таинственнее. Рафаэль помогал этим слухам расползаться как мерзкой липкой паутине.

Ночь на дорогу опускалась густым и почти осязаемым покровом, словно кто-то набрасывал на землю покрывало из мрака и холодной росы. Марта, не привыкшая к поздним походам, прижимала к себе корзину с гостинцем, то и дело озираясь по сторонам. Лёгкий ветер шелестел сухими листьями, и казалось, что в этом шорохе прячется шёпот, что сам воздух наполнялся звуками, которых не должно было быть в этой ночи. Она сама себя уверяла, что не боится — не больше, чем обычно. Но вот дорога возле старого кладбища заставила её замедлить шаг и замереть на месте.

На тонкой, белесой полосе пыльной дороги, сливающейся с ночным туманом, в который разлит был весь лес, она увидела женщину на черном коне. Та словно выросла из этого тумана, сложилась из теней и капель густой мглы, и теперь стояла, недвижимая, будто сросшаяся с ночью, частью которой была. Белое платье, слишком яркое для этой темноты, слепило её взгляд и резало глаза. Тёмные волосы падали на плечи неестественно прямыми прядями, слишком длинными, не шелохнувшимися ни на миг на ветру.

Марта чувствовала, как грудь сдавливает страх, острый и тяжёлый. Она попыталась разглядеть лицо всадницы, но её черты утопали в тени, и эта тень ложилась так, что казалось, будто её лицо было полупрозрачным, будто черты прятались за вуалью или же вовсе растворялись в густом воздухе. Женщина не шевелилась, не оборачивалась — её глаза были прикованы к какой-то невидимой точке впереди. Взгляд этот был застывшим, мёртвым, словно сама она — кукла, застывший манекен.

И тут Марта заметила воронов. Стая чёрных птиц возникла внезапно, одна за другой они начали появляться из леса, как ожившие тени, и тягучими, ленивыми кругами облепили белую фигуру. Они садились на ветки рядом, на дорогу, спрыгивали с деревьев, и, наконец, один сел ей прямо на плечо. Марта почувствовала, как её охватывает отвращение и страх — вороны были слишком близко, но ни один не боялся её.

Марта попробовала окликнуть женщину, но губы её будто налились свинцом. Голос оборвался на полуслове, и только ветер подхватил её слабый шёпот. Она знала, что ей надо развернуться, уйти, но не могла. Словно прикованная к месту, Марта следила за женщиной — за этой неподвижной фигурой в белом. Время вокруг остановилось, и только вороны каркали и прыгали на женщину, как ожившие клочки самой тьмы.

Прошло несколько секунд, но для Марии они казались вечностью. Наконец женщина, не меняя направления взгляда, чуть качнулась, и лошадь медленно начала двигаться прочь, уводя её в густую, холодную мглу. Марта видела, как её силуэт растворяется в дымке, тает, как призрак, и в этот миг ей показалось, что глаза всадницы всё-таки были обращены на неё. Но в них не было ни жизни, ни света — только пустота, как у мертвеца.

Тут страх накрыл её с головой. Марта не выдержала. Она обронила корзину и с воплем бросилась бежать прочь от дороги. Ноги её подкашивались, и холодный воздух обжигал горло, но она бежала, не оглядываясь, моля все святые силы защитить её от этого ночного кошмара. Она слышала за спиной лишь шорох листьев и карканье воронов, которое преследовало её, гулкое, как раскаты колокола, оповещающие о беде.

Как только она достигла деревни, из ее груди вырвался дикий, полный ужаса вопль, который тут же заставил местных выскочить из своих домов. Люди окружили её, кто-то хватал за плечи, тормошил, прося объяснений. Сбивчиво, едва дыша, Марта описывала то, что видела, не пытаясь смягчить ни слова. Она видела привидение — женщину, не живую и не мёртвую, призрака на черном коне, окружённую воронами. Её глаза, как у мертвеца, видели её, как из другого мира.

Толпа слушала её, кто-то шептался, кто-то сплёвывал, качая головой. Её рассказ, полный деталей, проникал в каждого, и никто не решался сказать, что это бред. В тишине, настороженной и полной неверия, слышался её голос, пугающий и звучащий всё правдоподобнее.