Странник (СИ)

Глава 28

В ночь, когда жители Сан-Лоренцо собрались на центральной площади, страх и глухое волнение окутали маленький город. Луна, скрытая тяжёлыми облаками, отбрасывала на землю только робкие, мертвенные лучи, всё вокруг казалось потусторонним и обречённым на безмолвное ожидание. Старики крестились, моля о защите, женщины шептались… Слухи о «призрачной леди» прокатились по округе со скоростью огня, заставив крестьян и горожан пугаться ночи, как никогда прежде. Мужчины шептались между собой, вспоминая, как кто-то видел белую фигуру с развевающимися чёрными волосами, как кто-то другой слышал, как по ночам среди деревьев раздавался топот копыт. Говорили, что всадница с пустыми, словно неживыми глазами, обводила взглядом деревню и исчезала так же внезапно, как появлялась.

Полицейские переговаривались с людьми Лоретти, расписывая, кому куда идти. Лоретти поднимал указательный палец, определяя маршрут:

— Вы двое — в лес, возьмите с собой собаку. Ты — на западный склон, там, говорят, всадницу видели три ночи назад. Остальные — на восточный холм, проверите до старой мельницы. Его люди исполняли распоряжения молча, с обречённостью, словно боялись не столько всадницу, сколько своего босса. Джузеппе Лоретти, всегда сдержанный и холодный, теперь был сосредоточен и напряжён, казалось, он был готов дойти до края света ради того, чтобы покончить с этим призраком. Пока другая часть его людей искала Альберто и Риту. Ему насточертело слышать, что призрак на лошади то посланница Альберто-дьявола.

Они двинулись по мокрой от росы земле, раскинувшись цепью. Полицейские, люди Лоретти, местные добровольцы, охваченные суеверным страхом и одновременно опьянённые охотничьим азартом, двигались тихо, боясь спугнуть даже собственную тень. Туман окутал стволы деревьев, и теперь они казались огромными, как великаны, которые притаились в полумраке. И каждый шорох, каждый крик ночной птицы отдавался эхом, сжимая сердца и превращая даже самых стойких в робких и испуганных детей.

Вдруг, вдалеке, на том месте, где старое кладбище упиралось в границу леса, послышался топот копыт. Все мгновенно остановились, замерев. Лица обратились в сторону звука, и вот — в разрыве молочного тумана появилась она. Белое платье, как призрачный туман, струилось по воздуху, и длинные, как сама ночь, чёрные волосы развевались позади всадницы. Женщина на чёрном коне появилась, как в кошмарном сне, беззвучная, безликая, будто и не видела никого из них. Её пустой взгляд был устремлён в одну точку, в бесконечность, словно она двигалась по этому полю в ином мире, в ином времени.

Один из полицейских, с трудом сдерживая дрожь, вскинул фонарь, освещая женщину. Но свет, казалось, проскользнул сквозь неё, как сквозь дымку, едва освещая безжизненное лицо, лишённое какой-либо эмоции. В полумраке черты разглядеть практически невозможно.

— Эй, стой! — выкрикнул один из мужчин, шагнув к ней, но её лошадь, продолжила шаг, так же плавно и беззвучно.

Они пытались кричать ей, пытались окликнуть, но всадница, как зачарованная, продолжала двигаться, будто скользила по воздуху, будто не была из плоти и крови. И чем больше они на неё смотрели, тем сильнее их охватывал липкий ужас. Едва кто-то выстрелил в воздух, лошадь сорвалась с места и бросилась прочь галопом.

В предрассветные часы, когда серое небо постепенно начинало рассеиваться, освещая окрестности первыми тусклыми лучами, люди Лоретти и полицейские уже отчаялись поймать призрачную всадницу. Они пробирались через кустарники и скользкие лесные тропы, едва различая друг друга в густом тумане. От ночного страха осталась усталость, перешедшая в отчаяние — на протяжении часов, казалось, что сама природа играет с ними, пугая мерцающими тенями и дразня звуками копыт, что доносились со всех сторон, но так и не привели к цели.

Один из полицейских, ослабленный долгой погоней, едва не споткнулся, когда из лесной дымки впереди неожиданно вырисовалась фигура лошади. Она стояла неподвижно, словно призрак, темнея в туманной дымке, и, казалось, наблюдала за людьми чёрными пустыми глазами. Лошадиная голова была опущена, словно в поклоне, а из-за неподвижности животного оно выглядело замогильной статуей, внезапно возникшей на этом пустом лесном просторе.

— Там! — выдохнул один из мужчин, указав в сторону лошади, и все устремились к ней, не отрывая взгляда.

Подойдя ближе, они застыли. На спине чёрного, как ночь, жеребца, недвижимо сидела фигура в белом платье. Подъехавшие ближе поняли, что это вовсе не призрак — на лошади сидела привязанная девушка. Белое платье, изначально светлое и нежное, теперь было запятнано алыми пятнами, причудливыми, словно цветы на поляне…только это были не цветы — это была кровь. Самое большое красное пятно с черной дырой зияло на груди девушки, а её лицо… её лицо застыло в смертельной маске ужаса и боли, и оно навеки отпечаталось в её чертах.

— О, Господи… — прошептал кто-то, отступая назад, словно поражённый. — это Рита…Маргарита Динаро…

Лица собравшихся исказились от панического страха и отвращения. Никто не мог произнести ни слова, будто что-то тёмное и тяжелое повисло над ними в этом туманном предрассветном часе. Лицо Риты было мертвенно-бледным, её глаза, которые некогда сияли жизнью, остекленели, взирая в пустоту. Вокруг стояла тишина, такая глубокая, что даже сердце билось как-то глухо и отстранённо.

Скрипя зубами, Лоретти шагнул вперёд, по лицу его проскользнула тень невыносимой боли и тяжести. Он вплотную подошёл к лошади, чёрной, как уголь, и увидел, что девушка крепко привязана к седлу. Смерть не была случайной — это было преднамеренное убийство. Рана на груди, искусственная посадка на спине коня, платье, красивое, вечернее, теперь осквернённое кровью. Всё это складывалось в жуткую картину, как послание, оставленное самой смертью.

Один из полицейских, сглотнув комок в горле, вслух озвучил то, что все уже поняли, но никто не решался сказать:

— Её убили. Но кто?

— Только зверь мог так надругаться над телом, — вымолвил один из людей Лоретти, глядя на привязанную к лошади девушку.

— Альберто… — прошептал один из мужчин. Слово, произнесённое почти беззвучно, однако отразилось в воздухе, точно раскалённое лезвие.

Лоретти обернулся. Его взгляд, мрачный, исполненный боли и гнева, вцепился в того, кто посмел обвинить его сына. Губы Джузеппе дрожали от невыразимого страдания, которое не давало ему дышать, но он сумел взять себя в руки.

— Пока это не доказано, — холодно и твёрдо сказал он, — никто не смеет произносить это имя.

Весть о страшной находке пронеслась по городу. Леденящий ужас и паника заполнили каждый уголок Сан-Лоренцо, словно сама смерть прошелестела по его улицам. Жители, настороженные первыми слухами о страшной находке, собирались маленькими группами, переговариваясь и пугая друг друга всё новыми, преувеличенными рассказами. Каждый пересказ добавлял кровавых деталей и зверских подробностей. Лишь одно осталось неизменным: имя предполагаемого убийцы — Альберто Лучиано.

— Да он же настоящий демон, а не человек, — раздавались возмущённые шепотки. — Только дьявол мог так жестоко убить бедную девушку и выставить её напоказ всем нам, как трофей.

Рафаэль не упустил возможности подлить масла в огонь. Пройдясь по рядам горожан, он посеял ещё больше подозрений, рассказывая о «жестокой натуре» Альберто, который убивал людей, обманывал и обворовывал женщин. Он намекал на его тёмное прошлое и, не стесняясь, сочинял истории, где Альберто предстаёт безжалостным и жестоким монстром.

— Этот человек ничего не оставляет на пути к своей цели, — Рафаэль внушительным тоном обращался к толпе, которая ловила каждое его слово. — Вы все видели его маску святого, но знаете ли вы, что скрывается за ней? Жажда наживы, похоть, грязь, алчность, вот что его толкает вперёд. Он убил Риту потому, что она ему мешала, потому что отказалась подчиниться его воле. Все знали какой у нее характер…она могла что-то узнать о лже-падре.

Жители Сан-Лоренцо молчали, скованные общим ужасом и предчувствием надвигающейся беды. Для них имя Альберто Лучиано стало синонимом угрозы, живым воплощением того зла, что гнездилось где-то рядом, но не было видно до поры.

Лоретти шел в дом Изабеллы. Ему предстояло лично сообщить ей о смерти её дочери, и от одной мысли об этом сердце Джузеппе сжималось невыносимой тяжестью. Он ощущал ответственность за происходящее, ведь именно он поднял весь город, устроив охоту на призрачную всадницу. Можно было бы наплевать…насрать как он обычно это делал. Но здесь замешан его сын и женщина…которую он так и не разлюбил.

Лоретти шёл, почти не чувствуя земли под ногами. Его шаги были медленными и тяжёлыми, словно каждый шаг наводил его на мучительную мысль о том, что ему предстоит увидеть в глазах Изабеллы. Как он сможет объяснить ей всё, что произошло? Что её дочь мертва, и её тело выставили как чудовищное предупреждение для всего города? Что он, Джузеппе, допустил это, подогрев охоту?

Дверь дома Изабеллы была приоткрыта, но Лоретти постучал, чувствуя, как напряжение сжимает горло. Дом встретил его тишиной. Той самой тишиной, что бывает перед страшным ураганом. Слуги отвели его в гостиную, и, когда Джузеппе переступил порог, Изабелла уже стояла посреди комнаты. Её лицо было напряжено, и в глазах мелькали страх и настороженность.

— Джузеппе, что случилось? — её голос прозвучал глухо, надрывно. Она уже знала, что всё плохо, но, как мать, надеялась на чудо, надеялась на любую новость, кроме самой страшной.

Лоретти медленно шагнул вперёд. Он посмотрел ей в глаза, и на мгновение ему показалось, что даже это короткое молчание отозвалось где-то в глубине её души. Она все поняла. Помертвела.

— Изабелла, — он попытался найти слова, но осознал, что нужных слов не существует. Все они были пустыми и бессмысленными перед лицом её горя. — Рита… Я… Мне очень жаль.

— Нет, нет, это не может быть… — прошептала она, едва удерживаясь на ногах. — Она жива, она должна быть жива. Этого просто не может быть…Вы перепутали. Она найдется. Она…она просто уехала в Рим. Как Анжелика когда-то. Она тоже хотела. Она уехала в Рим. Я знаю.

Лоретти сделал шаг к ней, готовый подхватить её, если силы её окончательно покинут.

— Её нашли… в лесу, — проговорил он, каждое слово отдавалось в его сердце, словно он терзал себя острыми осколками и резал его на куски. — Она была… привязана к лошади… Её убили. Рита погибла.

Изабелла схватилась за грудь, словно пытаясь остановить ту боль, которая прорезала ее легкие, вывернула все внутренности. Лицо её исказилось от ужаса, и, не выдержав, она едва слышно вскрикнула, затем без сил опустилась в кресло, держась за подлокотники.

— Рита… моя девочка, — прошептала она, почти не дыша. Слёзы подступили к её глазам, но она не плакала — горе было слишком велико, слишком необъятно для простых слёз.

Лоретти сжал её руку, не находя утешительных слов, а затем, собравшись с духом, добавил:

— Город уже уверен, что это сделал Альберто. Рафаэль разжигает ненависть, утверждая, что Альберто убил Риту… из мести.

Изабелла подняла на него глаза, в которых пылал страх, смешанный с упрямством.

— Нет. Это не он, Джузеппе. Это не Альберто, — твёрдо произнесла она. — Он мог быть кем угодно, совершать ошибки, но он никогда не посмел бы… никогда не смог бы убить свою сестру. Пусть даже он и не знал об этом. Я не верю…не верю. Останови это безумие! Останови…Останови!

На дом Динаро опустился мрак, тяжёлый и непроглядный. Ещё вчера особняк, казалось, жил и дышал как всегда, но теперь даже его стены, будто напитавшись болью, смыкались вокруг обитателей мрачной тенью. Слуги двигались бесшумно, погруженные в траур, и казалось, что шаги их раздавались лишь как еле заметное эхо, растворяясь в глухом, давящем молчании, которое повисло над домом, будто облако горя. Никто из них не решался произнести ни слова, а те, кто мог взглянуть на Изабеллу, быстро опускали глаза, словно не могли выдержать её пустого, потухшего взгляда.

В дверях и на лестнице слуги останавливались, будто не могли и сами сдвинуться с места, отяжелев под грузом трагедии. На утренний свет, что пробивался в окна, ложились длинные полосы густой тьмы, и дом затихал в затаённом дыхании, как в ожидании чего-то страшного…надвигающегося на них.

Изабелла лежала в спальне, уткнувшись в подушку, её плечи время от времени мелко вздрагивали, но из глаз не текли слёзы, даже боль отступила в тень перед глухой пустотой. Пропажа дочери, её ужасная гибель и вся эта звериная жестокость, с которой её тело было выставлено на показ, мучительно и неумолимо грызли душу Изабеллы. Она словно теряла разум, погружаясь в круговорот воспоминаний о дочери, о её тихом голосе и доверчивом взгляде. И чем больше она пыталась воскресить образы прошлого, тем больнее осознавала, что это навсегда утрачено, и что больше она не услышит этих шагов, не услышит её смеха. Как она могла позволить этому случиться? Как допустила, что Рита ушла, не подозревая об опасности, что ждала её на каждом шагу? Изабелла корила себя за каждое решение, каждое сомнение. Она винила себя за свои ошибки, за невозможность защитить Риту, её несчастную, хрупкую девочку, которая теперь осталась лишь в туманных воспоминаниях.

Казалось, не было предела этому отчаянию. Изабелла чувствовала себя не способной встать, собраться, вырваться из этой петли ужаса, в которую её втянули. Ощущение, что стены замкнулись вокруг неё, нависли над ней глыбами, угрожая обрушиться в любой момент, не оставляло ни секунды покоя. Даже её мысли казались погребёнными под тяжёлым сводом боли, а с каждой минутой это чувство становилось всё более удушающим, не оставляя выхода. Анжелика лежала рядом с ней, гладила ее волосы и молчала. Иногда они вместе плакали, сплетая пальцы. Одна дочь забирала боль от смерти второй. Но она никогда не могла бы заменить Риту…как и Рита не заменила бы ее старшую дочь. Вокруг них крутились сплетни, люди обходили их дом стороной. Обе дочери замешаны в скандальной связи с лже-падре, а в гости заходит сам Джузеппе Лоретти.

Но если дом погружался в траур, то Рафаэль, словно зверь, распаляющийся от запаха крови, нашёл в этой трагедии новый повод для разжигания ненависти. Он шагал по коридорам, а его голос разносился, полный презрения и ярости, отзываясь гулким эхом в стенах, погружённых в тоску. Каждый его шаг, каждый взгляд был направлен на то, чтобы выбить в людях то же негодование и ту же ненависть, что пылала в нём самом.

— Альберто Лучиано, — каждый раз, произнося это имя, он вкладывал в него весь свой гнев, от которого даже воздух становился словно тяжелее. — Он появился здесь, чтобы убивать и грабить…вы все видели в подвалах церкви слитки украденного золота! Эта тень, эта мразь, что скрывалась под маской падре, оказалась лишь враждебным чудовищем, и теперь он убивает. Безнаказанно сеет смерть.

Рафаэль вещал посреди площади, он был убедительным оратором, он умел завести людей.

— Что ж, он убил её. А завтра убьёт каждого, кто станет у него на пути! Как долго мы будем терпеть это надругательство? Как долго будем смотреть на кровь, пролитую в нашем городе, в нашей семье? Этот… этот убийца посмел затронуть наш дом, и если мы позволим ему уйти безнаказанным, то сами станем такими же, как он!

Люди слушали его, боясь даже дышать, пряча взгляды и словно чувствуя на себе ту страшную ответственность, которую Рафаэль бросал им в лицо. А он продолжал, всё больше распаляясь от своей ярости, как будто питаясь ею.

— Этот преступник мстил мне! — закричал он, заставляя всех вздрогнуть, будто внезапно прогремел выстрел. — Да, это всё — его месть мне. Он завидовал моей власти, моему положению в этом доме и в этом городе. Альберто всегда хотел разрушить то, что ему никогда не принадлежало, и теперь он решился сделать это кровью. Как же он ошибся, думая, что сможет сломить нас!

Гнев его был сродни чуме, разносившейся по Сан-Лоренцо. Люди шептались, и каждый из них передавал чужие слова дальше, как бы не веря, но поддаваясь страху, охватившему город. Рафаэль держал всех в цепях своего голоса, своего жгучего презрения и обвинений. Слухи быстро расползлись, впитывая в себя небылицы, и по всему городу начали шептаться о новой волне мести, проклятии, что принес с собой Альберто Лучиано.

Убийца должен быть найден, и правда — какой бы горькой и ужасающей она ни была — должна выйти наружу. Никто не осмелится предать память погибшей или лишить его сына шанса на справедливость.

Оказавшись на улице, Лоретти остановился на мгновение, глядя на зарево заката, заливающее дома тёплым и в то же время зловещим светом. Казалось, что само небо, разскрашенное в багряные и черные тона, разделяет с ним это смятение. Лоретти направился к машине, твёрдо ступая по мостовой, а его люди, стоявшие распахнули перед ним дверь черного «мерседеса». Он обвёл их холодным, но тяжёлым взглядом и, не дожидаясь вопросов, коротко приказал:

— Всем приготовиться. С этой минуты я хочу, чтобы каждый угол этого города, каждый камень и подвал были под нашим надзором. В первую очередь — соберите улики, которые найдут у лошади с телом Риты. Всё, что может хоть на миллиметр приблизить нас к убийце, должно быть найдено и сохранено.

Они смотрели на него с недоумением, но сдерживали вопросы. Лоретти продолжал:

— Дело должно быть раскрыто, и я не допущу ни единого оправдания для тех, кто попытается скрыть правду или направить нас на ложный след. Кто бы ни встал на пути — запомните, что за это последует суровая кара. Ни один из вас не имеет права отворачиваться, защищать ложь или отмалчиваться.

Он обвёл всех присутствующих взглядом, и в его глазах пылала безмолвная угроза. Люди Лоретти знали его, знали, что ему лучше подчиниться, и кивнули, не задавая лишних вопросов.

Они разошлись, чтобы выполнить распоряжение. Лоретти молча наблюдал за тем, как его люди поспешно отправились по направлению к тому месту, где была найдена мёртвая Рита.

Чувство ответственности переполняло его до краев душило, сдавливало глотку железными клещами. Он знал, что если это дело будет запятнано чьей-то ложью, подделанными уликами, а убийца ускользнёт, то сам окажется обречённым носить это бремя до конца своих дней. Если сын его, всё это время остававшийся один на один со своими врагами, со своей скрытой правдой, невиновен в этом жестоком преступлении, то он, Лоретти, сделает всё, чтобы спасти его от несправедливого возмездия. Одно дело быть вором, махинатором, а совсем другое убить девчонку и привязать тело к лошади, мать его.

Приняв решение, он решительно отправился в сторону управления полиции. Он знал, что в городе слишком много тех, кто ненавидит Альберто и готов поверить в его виновность. Он должен был лично проследить за ходом расследования, контролировать каждый шаг. Поднявшись на ступени, он резко распахнул двери, и его шаги гулко разнеслись по коридорам. Едва он вошёл, несколько офицеров повернулись к нему. Здесь его боялись. Как впрочем и везде.

— Где начальник полиции? — его голос прозвучал коротко и требовательно.

Через мгновение к нему подошёл человек с серьёзным лицом и стальным взглядом. Лоретти не стал тратить время на формальности.

— Послушайте меня внимательно, — его голос был ровным, но в каждом слове звучал металл. — Я не потерплю ни одного сомнительного или ленивого ублюдка в этом расследовании. Считайте, что я лично наблюдаю за каждым вашим шагом. Если выяснится, что кто-то попытался скрыть улики или подтасовать доказательства, ему не избежать расплаты. И вам в том числе!

Начальник полиции кивнул, нервно сглотнув. Он знал, кто такой Джузеппе Лоретти и на что он способен, если нарушить данное ему слово.

Лоретти стоял в своём кабинете, тяжело прислонившись к массивному письменному столу. Вечерний свет, проникающий сквозь занавески, резал глаз, казалось, раскалённые лучи зажигали воздух вокруг него. Смерть Риты — а теперь и слухи, обвинения, проклятья, вылившиеся на его сына — всё слилось в какой-то болезненный хаос, готовый его раздавить. Но он знал одно: он не предаст Альберто. Сердце Джузеппе сжалось от мысли, что он может потерять сына. Нет, он не признаёт правосудия, если оно так ослеплённо и жаждет возмездия только ради того, чтобы утолить свою ярость. С каждым слухом, с каждой новой мерзкой сплетней, разлетающейся по городу, он чувствовал, как внутреннее сопротивление возрастает. Но улики были налицо — труп на лошади, огнестрельные раны, кровь. Люди готовы были разорвать Альберто на части.

Однако Лоретти больше не видел в нём преступника или беглого бандита, он видел ребенка, свою кровь, потерянного мальчика, которому он был обязан помочь. Возможно, он, Лоретти, виновен в этой пропасти между ними, в том, что Альберто пошёл по кривой тропе — и если так, то он же будет последним, кто оставит его на съедение толпе.

Он прошёлся по кабинету, вспоминая слова, что бросала ему Изабелла. Страшная мысль, что он сам предал своего сына — игнорировал, считал чужим, распаляла его ещё сильнее. Даже если правда окажется жестокой, он был готов встретить её лицом к лицу. Его сын не погибнет, его сын не будет уничтожен слепой ненавистью горожан.

«Если я должен спасти тебя, Альберто, — подумал он, — то спасу любой ценой, даже если весь мир будет против».