Струны: Собрание сочинений

Тени ночные, в вас тайны созвучья;

Образы дня – вы понятны, как рифмы.

Ночью земля и прекрасней, и лучше;

Грезы – над миром парящие нимфы –

Вьются туманами,

Звуками стелятся –

Смутными чарами,

Полными шелеста.

За деревьями – плачущий месяц,

За туманами – нежная даль,

А в душе – властно-нежащих песен

Безмятежно-жемчужная гладь…

Мир проснется с рыданьем

Под лучами суровыми,

Золотыми цепями

Рассвета окованный.

Светит месяц,

Кричит коростель,

Липы цветут;

Тишина с ее звуками

Дышит прохладой душистой

Из сада в окно.

На небе, чуть-чуть серебристом

От лунного света,

Яркие – темные контуры лип.

Стоят они тесно, сливаясь, –

Недвижно-живые –

И внемлют молчанию ночи,

Приявшему звуки в себя:

И дальней мельницы шум,

И дыханье, и шорох,

И шепот сада…

Месяц мечтает,

Скрипит коростель,

Дышат цветущие липы.

За ними – за ночью

Нет мысли, нет жизни дыханья;

Всё жизнью ночи живет,

Всё созерцанья исполнено:

Месяц живет только светом своим,

Всю природу объемлющим,

Слившимся с нею.

Для темных лип

Светлое небо, и месяц,

И биение жизни вокруг –

Всё – для них и всё – перед ними,

Здесь, в этой ночи и в них.

А дальняя мельница

Слушает шум своих вод,

Слившийся с звуками ночи –

И живет: этой ночью – шумом своим.

Коростель, погруженный

В таинство ночи,

В звуках своих извивается

Перед собой – как и сад,

Вмещающий жизнь в своих звуках,

Тенях, ароматах;

Но и они, как и всё,

Сливаются с ночью единой.

За нею же нет ни мира, ни жизни.

Она – себя созерцает,

В ней – мысль, и трепет, и жизнь:

Светит месяц,

Кричит коростель,

Влажно-душистые липы цветут.

Как настанет ночь, всё звуков жду я,

Им навстречу ощупью бреду;

И они, сплетаясь и враждуя,

Говорят в струящемся бреду.

И безвольно душу я раскрою

Перед пышной плещущей игрой;

Дам скорей в себя вомчаться рою

Снов и грез – колдующей порой.

И живому чающему духу

Откровенья зиждущего жду;

И на радость алчущему слуху

Всё приму, ниспосланное уху,

Всё – как дар: и ласку, и вражду.

Над мирно угасшим закатом

За черной усталой водой –

Печален, и кроток, и бледен

Всплыл месяца серп молодой.

Я видел: над грустной землею

Он вдумчивым взором поник;

А в речке задумался кротко

Печальный и бледный двойник.

По топкому берегу шел я;

Казалось, мы были втроем:

Я, месяц на небе и месяц,

Качаемый темным ручьем.

А месяц с небес загляделся

Туда, где чернела река,

И видел меня – на болоте,

В воде – моего двойника.

Через лес заглохшей тропинкой

Один пробираюсь в темь.

А уж ночь скользит невидимкой,

Померк незаметно день.

Тишина трепещет невнятно,

И лес неподвижный жив,

И ветвей объятья прохладны,

И я погружаюсь в них.

А за мной, сквозь чащу мелькая,

Во храм потаенных снов,

Далеко алея как пламя,

Спешит запылавший бог.

Раз ночью я от снов моих проснулся

(Мне кажется, то было не во сне) –

И белый призрак подошел ко мне

И надо мною медленно нагнулся.

Он был знаком мне в странной новизне.

Я удивился, но не ужаснулся.

Он стал меня душить – я содрогнулся.

А он исчез, мелькнувши на стене.

И я томился долго. Что такое

Меня давило в образе родном,

Пока я мог забыться светлым сном?

Когда же будут прочтены в покое

Знакомой книги старые листы?

Меж двух миров воздвигнуты мосты.

Я видел сон: в пустом огромном зале

Ряд у стены вздымавшихся зеркал,

Как цепь светил, торжественно сверкал.

Я был один. Шум города всё дале –

И гул толпы, и грохот – ускользал.

А зеркала мой образ отражали –

Я в них читал волшебные скрижали,

И новой жизнью был мне чудный зал:

Так это – я? неведомый и странный,

Гляжусь, как в мир – огромный, многогранный…

Как на себя я дивно непохож!

Так это – я? и тут, с собою рядом

Вновь я гляжу – чужим и близким взглядом?..

Как холодна мне здешней жизни дрожь!

Дождь идет. Как черно за окном!

Хоть живет, спит давно старый дом.

Не уснуть. Как усну я с дождем?

Как-нибудь ночь одну переждем.

Что в окно там глядит он – старик?

Уж давно он кряхтит, я привык.

Я его ведь люблю; он – меня.

Ничего; не дремлю с ним ведь я.

Темнота. Тишина. Дождь идет.

Это – та; то – она; их полет.

Вот крылом здесь шуршат – возле, тут –

И кругом – и спешат, и живут.

И сюда уж ведет, старый вождь,

Как всегда, свой народ тихий дождь.

Вот из тьмы снова он заглянул.

Слышим мы словно стон, словно гул.

Всё идут. Тихий шум. Звук шагов.

Слышно тут много дум, тихих слов,

И вестей, и угроз, и мольбы,

Злых затей, тайных гроз и борьбы.

Тише всех о любви тут журчат…

Слабый смех улови… Чу!.. Молчат…

Всё молчит. Громом слов над толпой

Прозвучит властный зов… Тишь? Покой?

Тишина. Темнота. Их полет.

То – она; это – та. Дождь идет.

Дождь идет, и темно за окном.

Хоть живет, спит давно старый дом.

Рвется прочь сказка-ложь. Напролет

Ты всю ночь не уснешь. Дождь идет.

Посеребренный лук Диана

Высоко в небо подняла.

И стала девственно-светла

Засеребрившаяся мгла.

Кому же суждена стрела

Неистощимого колчана?

Не грудь могучего,

Не белый лебедь у фонтана,

Не кудри дуба – шлем титана,

Не томно-гибкая лиана, –

Мечта осенняя… Диана!

Ее разит твоя стрела.

Заполночь, завывающей зимой,

Без блесток, и звезд, и луны,

Когда ты возвращаешься домой

И видишь, что окна темны, –

Еще ты приближаешься и ждешь:

Ряд окон засветит вот-вот…

Но чуешь засмеявшуюся ложь –

И сердце во мрак упадет

И, слившись с заполуночной зимой,

Поймешь ты и то, что темно;

Спокойно ты постигнешь, что домой

Вернуться душе не дано.

Пятно туманной луны

Маячит в выси туманной.

А снег, дыша умиленностью,

Исходит каплями благостными.

Под снами нашими тягостными

И здесь весенней влюбленностью –

Больною, тусклой, обманной –

Мы все – уже – влюблены.

Душен яркий зной,

Никнешь головою.

Папоротник сквозной

С ласковостью живою –

Словно сон, колышется;

Ты под ним в забывчивости;

Чувствуется и слышится

Снящееся в расплывчатости.

Тихо взор замкнул

Ты зарей пурпурной.

Вслушивайся же в гул

Жизненности лазурной –

В сны благоуханные,

Легкие и тягостные,

Призрачные, нежданные,

Солнечные и благостные.

Когда я в августе, в закатный час, иду

В моем запущенном мечтательном саду,

И этот ясный час различно-одинаков

В покрове, реющем на купав мальв и маков,

На листьях и цветах, на небе и земле, –

И я среди цветов качаюсь на стебле.

И тихо нас манит, прозрачной дремой вея,

Лилово-светлая пленительная фея.

Веет ветер, воет ветер,

Серый дождь течет, сечет;

Приуныл слезливый Питер –

И молчит, и не молчит.

Тусклым пологом тумана

Занавесился фонарь;

Где-то чудится измена,

Вяло слышится: не верь!

Слышу шорох, шум и шелест

Вечерами темными;

Ах, зачем брожу я холост

С грезами безумными!

Вон, спеша, летит ворона –

Крыльями повеяла;

Вон вдали кричит сирена –

Душу мне измаяла.

Ночь как сон спокойна.

Только сердце слышу.

Медленная тайна

Обнимает душу.

Вот напев дыханья;

Тишина трепещет,

Прежние виденья;

Сердце ждет – не ищет.

Спит вагон.

Воет ветер.

Я один.

Близок Питер.

Вновь туман.

Вновь виденья.

Жду измен.

Жду свиданья.

Милый рыцарь сказочный,

Ты побудь со мной;

Дай вестей наслушаться

О стране иной.

Не гляди задумчиво,

Подними забрало:

Уж светает; облако

Вон как стало ало.

Милый рыцарь сказочный,

Что же ты грустишь?

Или сердцем слушаешь

Перед рассветом – тишь?

Очи затуманила

Тишина святая.

Потускнел и образ твой…

Ты уходишь, тая?..

Милый рыцарь сказочный,

Вот – рука моя…

Ах, вернись, желанный мой:

Я давно твоя.

Очи затуманило…

Рыцарь милый мой…

Очи затуманило…

Рыцарь милый мой…

Прялка моя

Жалеет волокон.

Развился мой локон.

Устала я.

Тише пряду.

Дрожу и слабею.

Истомой моею

Рассвета жду.

Сон золотой.

Жар-птицы вереницы…

Сойди на ресницы,

Рассветный мой.

Ты пребудешь над долинами –

Хоть на высях рождена –

Неземными исполинами

Побеждена.

Ты пройдешь над нами дарственно

И с тобой

Нас обвеет пышно-царственно

Аромат твой голубой.

Проходи же, дева смелая.

Пред тобою онемелая

Распростертая земля,

Испитая, оробелая, –

Проходи же, дева белая,

Солнце вещее моля.

И зашепчут ключи,

Заиграют лучи,

Дерзновенны, светлы, горячи.

Затрубят

Рога

И разбудят

Они берега.

Кто узнает врага,

Тот пойдет на врага, на врага.

Я же буду любопытственно

Лобызать

Край одежды пышно-царственной

И глазами провожать

Образ девы моей

До ее алтарей –

И ждать, ждать.

Медные трубы

Звучат торжественно

И жестоко.

Красы темноокой

Профиль женственный

И алые губы.

Но не залы просторы облачные

И выси солнечные –

Ей нынче любы.

Оставив за собой

Восторги и пени,

Она

В мечте голубой

Села на ступени

Одна –

С веселой мольбой.

И книга

Сверкала на солнце

Белизной страницы

В ее руках.

Искрились кольца

На перстах

Царицы

Ясного мига –

В огне изумруда.

Но трудно

Взором беспомощным

Читать страницы солнечные.

Но хочется долгого яркого мига.

И быстро она рассыпает

Пышные темные волосы –

Над светлою книгой,

К ней приникая –

И зыбкие полосы

Света и тени

Жадно читает.

Одна на широкой ступени,

Склоняет

Свой профиль женственный

И алые губы.

А вдали звучат торжественно

Жестокие трубы.

Мой верный поэт,

Напишите красивый сонет –

Обо мне,

О цветах, соловьях и луне.

– Королева моя!

Ведь и муза сама не своя,

Если ты

Поглядишь на нее с высоты.

Я – звезда,

И упасть я могу иногда.

Ты, упрямый певец,

Запоешь ли теперь, наконец?

– Падать ниц

Пред тобою, царица цариц!

В силах ли я?

Здесь – царица, где ж муза моя?

Был турнир великолепен.

Жарко бились кавалеры –

И герольды возгласили

Многих храбрых имена.

Кто же первый? Чей же рыцарь

Победитель всех бесстрашных,

Славных рыцарей кастильских,

Слуг Филиппа короля?

Он явился на арену

Весь покрытый чешуею

Из серебряных реалов –

И блистая, и звеня.

Вот уже в пыли и в славе

За наградой к королеве

Он идет — и смотрит смело;

На щите – его девиз.

Mis amores son reales [1] –

Королева прочитала;

Перед ней стоял, склоняясь,

Храбрый граф Вилламедьяна.

Где была еще на свете

Ослепительней картина –

Торжество в Аранхуэсе

В честь четвертого Филиппа?

Но всего прекрасней – сцена.

Здесь – гирлянды стройных дам.

С ними роза – королева

Льет созвучий аромат.

Чье искусство в монологе

Остроумном, томном, страстном?

Кем же, кем он создан, Боже?

Элегантным, нежным графом.

И веселым, гордым взглядом

Граф на сцену посмотрел.

Он пером владел как шпагой,

Наш изящнейший поэт.

Грациозна Изабелла

Утомленная, одна…

Проходила королева

Галереями дворца.

Кто-то вон – за нею следом.

Миг – погоня уж близка –

Две ладони взмахом смелым

Вдруг закрыли ей глаза.

Не смутилась королева –

И с улыбкой на устах

Молвит весело, напевно:

«Полно! Что такое, граф!»

Уж не держат. Светом белым

День блеснул ее очам.

Обернулась – с ликом гневным

Перед ней король стоял.

Кавалер, поэт и рыцарь –

Стройный, смелый, горделивый –

В яркий день, с толпой веселой

Шел по площади столицы.

Вдруг он видит справа, слева,

Впереди – иные люди:

Трое в черных полумасках…

«Смерть во имя короля!»

И сверкнули три кинжала –

И смертельно пораженный

Он упал на мостовую;

А убийцы, а злодеи –

Трое в черных полумасках –

Скрылись тотчас же, мгновенно

Поглощенные толпою.

И толпа стоит над ним.

И, к земле уже склоняясь,

Произнес спокойно, ясно:

Mis amores son reales –

Верный граф Вилламедьяна.

Звезда, звезда!

Приди

Среди

Золоторунных

Облаков,

Огней,

Теней

И тихострунных ветерков.

С тобой,

С одной

Священнобрачный

Солнцебог.

Горе,

В заре,

Полупрозрачный

Твой чертог.

Внемли

Земли

Проникновенным

Полуснам

И ввысь

Стремись

По вдохновенным

Небесам.

Гряди

Среди

Золототканых

Опахал!

Ясней

Теней

Благоуханных

Гимн – хорал –

Заря, заря!

В синеву вознесся белый храм

И века горит слепящим блеском

В зное солнца нежащем и резком,

Благосклонный праведным дарам –

И с мирами спорит вечный храм.

Ниспадают на фронтоны.

Бурей славы трепеща,

Ярко-темные фестоны

Винограда и плюща.

И колонне этой белой

Не прильнул ли сын времен –

Плющ, взлелеянный Кибелой, –

И с мольбою оробелой

Той колонне смежно-белой

Что он шепчет – опален?

Да, он шепчет. Только те ли,

Для нее ль его слова? –

И узорной капители

Он касается едва.

«О, зачем я не колонна!

Нежной доли я ищу.

В блеске солнца непреклонна,

В лунной дреме благосклонна,

Нежно-белая колонна,

Стройный дар царю – плющу!»

И колонна, залитая

Морем блеска и тепла,

Неподвижно как бы тая,

От мечты изнемогла.

«Для чего я не всевластный

Царь веков – зеленый плющ,

Жарче солнца – сладострастный,

В лунном холоде – прекрасный;

Я, раба – не царь всевластный

С вещим шумом темных кущ».

Ниспадают на фронтоны,

В блеске солнца трепеща,

Ярко-темные фестоны

Винограда и плюща.

И сияет белый мрамор;

Окрыленная душа

Зрит на храме надпись: “Amor”;

Вечный Amor, светлый Amor!

Недвижим, безмолвен мрамор,

Плющ качается, шурша.

И века взнесенный белый храм

В синеве горит слепящим блеском.

В зное солнца, нежащем и резком,

Благосклонен искренним дарам –

И мирами правит вечный храм.

Мой нежный, милый брат,

О месяц молодой,

От светозарных врат

Воздушною чредой,

Долиною оград

Над облачной грядой

Плывешь ты грустно-рад

За тихою звездой.

О месяц, ясный брат –

Любимый, молодой.

Сестра моя – заря,

Красавица сестра,

Стыдливостью горя,

Из тихого шатра

В лазурные моря,

Когда придет пора,

Идешь встречать царя,

Чтоб гаснуть до утра,

О томная заря,

Прелестная сестра.

Ты, светлая жена,

Звезда вечерних снов,

Пленительно нежна

В немом потоке слов,

Любовью возжена,

Свершаешь страстный лов,

Душой отражена –

И свет твой вечно нов,

О светлая жена,

Звезда вечерних снов.

О благостная мать ,

Лазурь небес благих,

Молю тебя внимать

Священный, светлый стих;

Да пьет он благодать,

Величествен и тих,

Чтоб в гимне передать

Безбрежность благ твоих,

О благостная мать.

Лазурь небес благих.

О ясный мой отец,

О Гелиос любовь,

Начало и конец,

Огонь, вино и кровь.

Воздвигни свои венец!

Слепящий рай готовь

Для пламенных сердец,

Блаженных вновь и вновь!

О светлый мой отец,

О Гелиос – любовь!

Уедешь – и север

Помянешь добром.

Малиновый клевер

Разостлан ковром.

К калитке садовой

Скорей подойди.

Как запах медовый

Отраден груди!

От нас недалеко

До первой межи.

Зарывшись глубоко,

В траве полежи.

Дыша и мечтая,

Лицо запрокинь;

Вон – быстрая стая

Уносится в синь.

Следя за полетом

Родных журавлей,

О юге далеком

Мечтай – не жалей.

Как сегодня зарницы светлы.

Странно душу они шевелят –

Только встретишь из облачной мглы

Проглянувший мелькающий взгляд.

Всё живое таится вокруг.

И такая стоит тишина.

Вот – собака пролаяла вдруг,

Из далекой деревни слышна.

И молчит. И тревожен покой.

И зарницы играют сильней.

Странен свет – красноватый такой –

Их далеких и тихих огней.

Только чаще и шире огни –

Всё душнее и тише кругом –

Справа, слева мигают они,

Вот как будто послышался гром.

Потревоженный ветер вздохнул,

Тихо черную тучу ведя.

Снова дальний и медленный гул.

Вот застукали капли дождя.

Друг мой, молчишь ты? Молчи.

Издали песня слышна.

Звуков так много в ночи.

Только в душе – тишина.

Редкие капли дождя

С листьев стекают, шурша

В легкие сны уходя,

Кротко затихла душа.

И распускается в ней

Белый прозрачный цветок;

С каждым дыханьем нежней

Каждый его лепесток.

Ты ль эти звезды зажгла –

Слезы любви – надо мной?

С ними душа зацвела –

И расцвела – тишиной.

Друг мой, молчишь ты? Молчи.

Звездам и сердцу слышна,

Словно в душе – и в ночи

Кротко цветет тишина.

Ночь моя проходит мимо,

Уплывает прочь,

Побледнев неуловимо –

Ласковая ночь.

Рядом с белою колонной,

Свесив свой наряд,

Над решеткою балконной

Дремлет виноград.

Я над светлою ступенью

Тут стою один;

Уж уснула ты за тенью

Спущенных гардин.

Глубь небес давно поблекла,

Утру предана,

А внизу светлеют стекла

Твоего окна.

Я пройду тихонько мимо,

Вверив утру ночь;

Ночь моя неуловимо

Отлетела прочь.

Ты предстал над вечерней румяной зарей

Серебристою, тонкой ладьей –

И просила тебя молодая печаль:

«Ты ко мне, мой любимый, причаль».

И серебряный свет, и серебряный сон

Был тобой для меня принесен –

Для меня, для реки, для небес и земли

Ты светлел и вблизи, и вдали.

А теперь над рассветной зарей ты стоишь –

И кротка твоя светлая тишь.

Нежно тонок и бел запрокинутый серп,

Обреченный на тихий ущерб.

От меня и реки, от тоски, от любви,

Как бледнеющий парус, плыви;

И тебя провожает земная печаль:

«Тихо к алой деннице причаль».

Когда уж ночь давно, когда неслышны мне

Тревожной жизни содроганья,

Люблю, задумавшись, в глубокой тишине

Читать душой твои созданья.

В полночном трепете яснеет мысль моя,

И сердце пламеннее бьется;

Ему понятнее тревоги бытия,

В него поток волнений льется.

Как близки, как томят в созвучиях твоих

Души тоскующей порывы,

Как сердце чувствует живую силу их –

И шлет на них свои отзывы.

Мне кажется тогда, что понял я тебя;

Моими грустными мечтами

Тебе я предаюсь; тоскуя и любя,

Твоими плачу я слезами.

Отрок

Кроткая муза, ты часто поешь мне о веке прекрасном

И о блаженной стране. Муза, сведи же меня

Нынче и к добрым твоим пастухам, и к веселым пастушкам,

К старцам премудро-простым, к милым стадам и ручьям.

Муза

Сколько веры невинной и в просьбе твоей, и в улыбке!

Мальчик, за мной торопись! Будь же таким, как сейчас!

Сладко и ныне сказать мне отрокам нежным и чистым:

Да, Аркадия есть; о, полетим же туда!

О, не мечтай! Зачем тоскующей душой

Крылатых грез у неба просишь?

Зачем ты хоть во сне стремишься в мир иной,

Когда в душе его не носишь?

Пока ты полон сил, и юн, и вдохновен,

Ты познаешь красы земные;

Но скоро, не познав, ты видишь только тлен –

И рвутся в высь мечты иные.

Но в мир, чужой тебе, дороги не найдешь:

Ведь ты мечтать и не умеешь;

Ведь, даже распознав в своих порывах ложь,

Ты – раб земли – уйти не смеешь;

Ведь даже в стороне, далекой от земли,

Искать ты мог бы лишь земное,

Понятное мечте, родившейся в пыли,

Под звон цепей, в пустынном зное:

Ты можешь всё забыть и можешь – проклинать

Свои страдальческие годы, –

Но хмурый, жалкий раб способен ли понять

В пустыне хоть мираж – свободы?!

Мимолетные, живые

Поцелуи огневые,

Чарователи мои!

Вин старинных, вин заветных

И любимых, и приветных

Золотистые струи!

Век бы вами упивался,

Век бы с вами не расстался,

Только были б и друзья –

Безудержно-молодая,

Резво-буйная, хмельная,

Развеселая семья.

Оглушительные споры,

Песни, смех и разговоры –

Как весенняя гроза;

И красавиц огневые,

Искрометные, живые,

Ярче молнии – глаза!

Да, хорошо мне здесь! И книги, и природа,

И мысли ясные, и ясная погода,

Спокойствие души и жизни полнота.

Гуляешь – над тобой лазури высота,

Вокруг – го море ржи, то лес прохладношумный

И всюду – тот покой, свободный и бездумный,

Тот вольно дышащий и верящий покой,

И мир, и тишина – весь лад души людской,

Взволнованной душой всегда, везде желанный,

Ее спокойствия приют благоуханный,

Которого б искать напрасно было там –

По грязным улицам, по пыльным городам.

Ведь здесь и зной, и дождь, и грозы, и ненастье

Напоминают мне младенческое счастье,

Когда вся жизнь души ясна, проста, легка,

С природой милою таинственна близка.

Ведь здесь и хмурый день исполнен умиленья

И тихой прелести и неги вдохновенья:

Захочешь и стихи свободные плывут,

И звуки стройные пленяют и зовут;

Захочешь и с душой сольются – нежно-ярки,

Свободны, как она – созвучия Петрарки.

Когда черемуха повеет

Стыдливой негою весны,

Когда восток уж розовеет,

Но вьются трепетные сны, —

О как я рвусь в поля родные —

Забыться в радостной тиши,

Как тяжки стены городские

Для молодеющей души!

Но тяжелей, чем жаждать встречи

И без надежды изнывать —

Прощальный звук последней речи

Душой взволнованной впивать;

Но мне грустнее любоваться

Багрянцем осени златой,

Ее цветами упиваться —

Чтоб с ними тотчас расставаться

Для жизни чуждой и пустой.

У зимнего огня порой ночною

Как я люблю унылые мечты;

И в летний день, укрытая от зною,

Полна печаль высокой простоты,

Как юною мечтательной весною;

Так осени прощальные цветы

Для нас цветут и нежно, и уныло —

И говорят душе о том, что было.

Не первый вздох твоей любви —

Последний стон и боль разлуки

В часы отчаянья и муки

Воспоминаньем оживи.

Как осень грустными цветами

Душе понятна и родна, —

Былых свиданий скорбь одна

Сильнее властвует над нами.

Последний миг душа хранит,

Забыв про все былые встречи:

Единый звук последней речи

Душе так внятно говорит.

Вы, для кого звучат мои созданья,

Как вздохи те, что сердце мне питали,

Когда порывы юные играли,

Был я – не тот, не те – мои желанья!

Изменчив строй – все жалобы, признанья,

То тщетные надежды, то печали;

Но если сами вы любовь познали —

С прощением я жду и состраданья.

Но вижу я, что перед всей страною

Был долго басней я во дни былые –

Сам за себя пылаю я смущеньем

И вместо грез стыжусь перед собою

И каюсь я; а радости людские

Являются лишь кратким сновиденьем.

Всегда любил, теперь люблю душою

И с каждым днем готов сильней любить

То место, где мне сладко слезы лить,

Когда любовь томит меня тоскою.

И час люблю, когда могу забыть

Весь мир с его ничтожной суетою;

Но больше – ту, что блещет красотою,

И рядом с ней – я жажду лучше быть.

Но кто бы ждал, что нежными врагами

Окружено всё сердце – как друзьями,

Которых я б к моей груди прижал.

Я побежден, любовь, твоею силой!

И, если б я не знал надежды милой, –

Где жить хочу, там мертвым бы упал!

И мира нет и нет нигде врагов;

Страшусь – надеюсь, стыну – и пылаю;

В пыли влачусь – и в небесах витаю;

Всем в мире чужд и мир обнять готов.

У ней в плену неволи я не знаю;

Мной не хотят владеть, а гнет – суров;

Амур не губит – и не рвет оков;

И жизни нет конца, и мукам – краю.

Я зряч – без глаз; нем – вопли испускаю;

Я жажду гибели – спасти молю;

Себе постыл – и всех других люблю:

Страданьем – жив; со смехом я – рыдаю;

И смерть, и жизнь – с тоскою прокляты;

И этому виной, о донна – ты!

Сквозь дикий бор и мрачный, и дремучий,

Где ехать страшно и с мечом в руках,

Я еду смело, мне внушает страх

Лишь солнца свет – лучи любви могучей.

Я еду с песней (мысли – бред кипучий) –

О ней одной. Нет власти в небесах

Ее сокрыть; и с ней в моих глазах

Девицы, дамы… нет – то бук плакучий.

Ее я слышу в шорохе ветвей,

В рыданье птиц, в волнах, когда ручей,

Журча в траве, лужайкою стремится.

И редко тишь и одинокий путь

Мне были милы так когда-нибудь;

Но если б солнце мне могло открыться!

Меж стройных жен, сияющих красою,

Она царит – одна во всей вселенной,

И пред ее улыбкой несравненной

Бледнеют все, как звезды пред зарею.

Амур как будто шепчет надо мною:

Она живет – и жизнь зовут бесценной;

Она исчезнет – счастье жизни бренной

И мощь мою навек возьмет с собою.

Как без луны и солнца свод небесный,

Без ветра воздух, почва без растений,

Как человек безумный, бессловесный,

Как океан без рыб и без волнений, –

Так будет всё недвижно в мраке ночи,

Когда она навек закроет очи.

Вот колесницу в море золотую

Купает солнце. Сумрак надо мной.

Со звездами, и небом, и луной

Тревожную и злую ночь я чую.

О всех моих печалях повествую

Я той, что мне не внемлет – ей одной

И с миром, и с судьбой моей слепой,

С любовью, донной и собой горюю.

Далеко сон, и отдых не слетает:

Но вздохом, стоном встречу я рассвет

И из души текущие рыданья.

Встает заря, белеет мрак: но нет!

То солнце – что и жжет, и восхищает –

Одно лишь усладит мои страданья.

В прозрачный час передрассветно-синий

Я деву-птицу тайно стерегу,

На матовом жемчужном берегу

Вдыхая трепет лилий и глициний.

Святую дрожь я в сердце сберегу.

Она близка, и крыльев блеск павлиний

Меня слепит игрой цветов и линий –

Всецветный рай на брезжущем лугу.

В венцах лучей — сияющие пятна,

В алмазных брызгах — трепетные перья,—

И вещий взор мне таинства раскрыл:

В рассветный миг бесчарна и понятна

Святая грань заклятого преддверья,—

Жду радужных объятий райских крыл!

Когда потускнут крылья девы-птицы

И в белом утре явен каждый блик,—

Я вижу гордый побледневший лик,

Властительный и строгий лик царицы.

До ужаса он явствен и велик,—

И дрогнули ревнивые ресницы,

И засинели вещие зарницы,—

В душе дрожит порыва сжатый крик.

Миры чудес в тени бровей — глубоки,

Покой чела младенчески-прелестен:

И грёз, и постижений — без границ.

Под влагою истомной поволоки

Невестный взор так тихо неневестен —

И перед ним душа поверглась ниц.

День над судьбой моей отрадно-пленной

Рассветную развеет кисею –

Тогда душой бессильно воспою

Лик девы-птицы я богоявленной.

И слезы я прозрачные пролью.

И над моей жемчужною вселенной

Она лазурью жаркой и нетленной

Расстелет песню вечную свою.

И я растаю с этой первой песней –

И перельюсь я в новые напевы

И новым раем царственно упьюсь.

Безмерность роковая всё чудесней, –

Я постигаю мир нездешней девы.

Я с ней навек торжественно сольюсь.

Белеет четко переплет оконный,

Синеет ночь за холодом стекла;

Волшебным взглядом, властью внезаконной

Она меня еще не увлекла.

Еще пока она робка, светла.

Зажег я лампы венчик полусонный

И жду, когда сгустится синь и мгла

У тусклой головы, к стеклу склоненной.

Она обнимет – и отдамся сам

Я всем ее знакомым чудесам

У лампы, здесь – и там, во мраке жутком.

Не разделен, а связан промежутком,

С самим собой я отдаюсь часам,

Шуршащим тайной в напряженьи чутком.

Не вечно я один в бессонный час

Во мгле окна тускнею, отраженный,

Чернея смутно впадинами глаз, –

Как волхованьем, тьмой завороженный.

Но, тайнодейством жизни окруженный,

Когда вокруг последний свет погас,

Видений сонм идет – преображенный,

Так близкий нам и роковой для нас.

Я слышу говор, шепот, смех, рыданья,

Мне чудятся и страсти, и страданья –

Единая, как ночь, земная страсть.

И вечной грезы любящая власть,

Лишь дымкой сна обвив свои созданья,

Им мощь дарит воспрянуть, но не пасть.

Склонилась тень над письменным столом –

Знакомая давно и повседневно.

Задумалась бесстрастно и безгневно,

Не шевельнет раскинутым крылом.

Всё думы: о грядущем, о былом –

Парят вокруг бесшумно, безнапевно

И не грозят стоглазно и стозевно,

Не борются ни с благом, ни со злом.

Спокойствие – как в куполе высоком.

Но отчего же в этой тишине

Так боязно, так жутко, страшно мне?

Взор встретился с потусторонним оком.

Но что ж я чую спор добра и зла –

Где тень моя склонилась у стола?

Я свет зажег – и вновь она вошла.

Нас обняла связующая сила –

И на стене бесцветной воскресила

Вновь полукруг широкого крыла.

Она меня еще во тьме ждала –

И принесла мне тихий дым кадила;

Благоуханьем синим наградила,

Оградное забвение дала.

Вновь, как и прежде, я с моею тенью –

Вдвоем огнем мы жертвенным горим;

В безмерность плавно уплывает дым.

И, отдаваясь тихому сплетенью

В одну волну благоуханий двух,

Влюбленный в тень возрадовался дух.

В мерцаньи ночи тень моя со мной.

И жертвой не горю я вместе с нею,

И в жути я уже не холодею –

Здесь, у стены обители иной.

Сливаюсь я с загадочной страной

И скоро сам ключами овладею,

Вступлю во храм, подобен чародею,

Я – тень моя, тень, ставшая собой.

Нам здесь, в стенах, не тесен мир, не душен;

Там, в куполе нас не страшит простор.

Привычен сил неистовых напор.

Полет мой будет волшебству послушен.

Здесь, на стене уверенно легла

Тень моего широкого крыла.

Я не хочу твоей любовью быть.

Не потому, что, вспышки чередуя,

Ты слишком скоро можешь позабыть;

Нет, вечной страсти для себя не жду я.

И пусть ты будешь каждый день любить,

Всё первую любовь душой милуя,

Чтоб завтра вновь ее в себе убить

Для первого – иного поцелуя.

Я быть хочу наперсником твоим,

Чтоб каждый миг впивать твои признанья.

И наслажусь я всем, неутомим, –

Чему нет слов, нет меры и названья.

И будет мой порыв неразделим –

Огнем твоим восторженно палим.

Хотел бы быть твоим я двойником,

Чтоб каждое случайное движенье –

Сверканье глаз, улыбки выраженье –

Я повторял, вослед тебе влеком.

И было б вечно ясное сближенье,

Где б каждый миг мне был, как я, знаком,

И было б тихо в забытьи таком,

И было б сладко это напряженье.

Но слаще всех неведомых наград

Мне был бы дар неволи благодатной:

Я в ней владел бы тайной невозвратной,

Ей победил бы целый мир преград, –

С ней каждый миг – в игре тысячекратной

Твоих страстей, порывов и отрад.

Пусть буду я навек твоей судьбой.

У ног моих пусть плещет и дробится

Твоя душа, готовая разбиться,

Как о скалу смирившийся прибой.

Вокруг тебя, в тебе, везде – разлиться –

И течь, и влечь, как воздух голубой,

Как небосвод, раскрытый над тобой,

Которому б хотела ты молиться.

Как жертвенный тебя палящий дым,

С огнем багровым виться и клубиться

И содрогаться сердцем молодым, –

Пока твое не перестанет биться.

В предсмертный миг пылай в моем огне,

Чтоб вместе с ним отдаться – только мне.

Приди ко мне, возлюбленный Икар.

Вот — я решил великую задачу!

И празднеством я этот день означу;

Прими же крылья — мой бесценный дар.

Теперь в мечтах о родине не плачу:

Минос могуч, я — немощен и стар;

Но злу нанёс решающий удар.

Даров свободы втуне не истрачу.

О верь мне, сын. Недаром твой Дэдал

Познал страду творящего усилья

И всем богам молился и рыдал.

Почувствовал и в этой сказке быль я;

Благого неба тайну угадал —

И создал ныне царственные крылья.

Люблю полёт ночной — при свете звёзд.

Летя, прельщусь то этой, то другою —

Меж нами встанет лёгкою дугою

Невидимый — и достижимый мост.

Но только дню всю душу я раскрою.

Безгранный мир величествен и прост;

Я в крыльях чую жизнь, порыв и рост,

Я увлечён их мощью, как игрою.

А иногда, разнежен и ленив,

Спустившись низко, плавно пролетаю

Над гладью вод, над ширью рощ и нив,—

И вдруг, пронзая облачную стаю,

Взвиваюсь ввысь — и, глаз не заслонив,

Гляжу на солнце — и смеюсь, и таю.

О, наконец ты на моей груди!

Но недвижим, но бледен, как лилея.

Напрасно я, как мать, тебя лелея,

Шепчу, кричу: «Откликнись! Погляди!»

Как я ждала, в желаньях тайно млея,

Когда один летел ты впереди –

И низко, низко. «Милый мой! Приди!» –

И руки подымала в полумгле я.

Как нежен шеи палевый загар…

Как кротко светит на тебя Плеяда…

Пошевелись, вздохни! Взгляни, Икар!

Любила солнце для тебя наяда!

О солнце! Взгляд твой – злейшая из кар!

Кому, за что – твой кубок, горше яда?!