БУДЕТ ТАК

НАБЕРЕЖНАЯ РАБОЧЕЙ МОЛОДЕЖИ

Волна о берег плещет – как в Неве,

Решетка над водой – как в Ленинграде, –

Задумчивы в печальном торжестве

И в сумрачной, но радостной отраде.

Дух боевой, упорный, как волна,

В твоих бойцах, о, город мой любимый,

Отлит в огне прочнее чугуна

И волей закален неодолимой.

С тобой я верной памятью всегда

Сердечною – мгновенной, многострунной…

Миг — ясная широкая вода,

Ограды над водой узор чугунный.

СМОЛЕНСК РОДНОЙ

Я слышал, что над грудами развалин

Он уцелел – собор, венчавший город,

С своими маковками золотыми –

Ковчежец драгоценный, вознесенный

На холм крутой, широко опоясан

Наружной круглой лестницею белой –

Так памятен он взору моему.

Быть может, и дрожал, и колебался

Под варварскими выстрелами он –

Такими, что подобных не знавал

Во все века протекшей старины

И давней, и недавней, но, как прежде,

И тут, неуязвленный, устоял.

А сколько здесь, в его же кругозоре,

Великих памяток – не уцелевших,

Не сбереженных строгою судьбой

И дикою ордой?!. Ужель погиб

И памятник двенадцатого года –

Там, около Лопатинского сада,

Издалека подобный обелиску,

На площади обширной, где войска

Молитвенно и стройно поминали

Шестое августа – день роковой?

А за проломом городской стены,

Пробитым в ту же тяжкую годину

Наполеоновскими ядрами –

Чугунный скромный малый памятник

На месте, где не сдавшийся французам

Расстрелян подполковник Энгельгардт?

А там, среди аллей в квадратном парке,

Что назывался странным словом Блонье,

Воздвигнутый в дни детства моего

С решеткою из нотных стройных строчек,

Изящный памятник России – Глинке?

И тут, совсем невдалеке – музей,

Мне памятный, вмещавшийся при мне

В одной скромнейшей комнате.

Его Собрал своими старыми руками

Семен Петрович Писарев, учитель

Словесности российской и историк –

Один из первых – города Смоленска.

(Я помню, проходили там часы

Живые обязательных уроков

В рассказах, в поясненьях благодушных

И древней, и недавней старины…)

О, сколько памятей и слез невольных,

Хоть не пролитых, но в груди кипящих,

О, сколько горечи и озлобленья

И в нем же веры в правое возмездье –

Великое и всенародное,

Не только тут лишь, в этом сердце старом,

Не здесь, а там и там – во всех краях,

Во всех сердцах, истоптанных вслепую

Немецким грязным подлым сапогом!

Ее так много, злобы той священной

И веры правой, что не может быть,

Чтобы она не сдвинула горы

И та бы не рассыпалась песком.

СОНЕТЫ

НОВОСЕЛЬЕ

Я не отшельник, тут обретший келью,

Но лишь обласкан тихим пепелищем

И волю возлелеял в сердце нищем –

Да будет мир над жесткою постелью.

И труд да снидет, супротивный зелью

Немецкому, да станет дом жилищем

Для тех одних, с кем правду жизни ищем,

Кто к общему паломник новоселью.

Нет малых дел. И скромною куделью

Прядется пряжа на замену старой;

А нить порвавший взыскан крепкой карой

Самоуничтоженья перед целью

Великой, как не высказавший словом

Заветного – не в боли, в мире новом.

ПОСЛЕДНЕЕ СОЛНЦЕ

Осеннее прощальное тепло

С бело-лазурной чистой высоты

На старческие тусклые черты

Широкой светлой полосой легло.

Оконное огромное стекло

Дарящих мощных сил, что излиты

В последний раз, не умеряло. Ты

Доверчиво лелеял в них чело.

И не смыкались веки бледных глаз;

Недвижный, ты лишь одного хотел:

Закатный день, пребудь же чист и цел.

И долго-долго этот мирный час,

Слепительный, вокруг тебя не гас,

И мир был – твой всей болью смертных дел.

ГНЕВ

Плотина прорвалась – и пруд ушел.

Остался ручеек, – полоской тонкой

Сочится скромно и струей незвонкой

Чуть орошает углубленный дол.

Так вдалеке от грозных бед и зол

Остался я, но не иду сторонкой, –

Нет, не стесненный ветхих лет заслонкой,

Свой ясный путь и я в свой час обрел.

Тут, поравнявшись с каменною кручей,

Хоть косной, но упорной и живучей,

Я прядаю, вконец остервенев, —

В себе взрастив взрывающий заслоны,

Объемлющий собратьев миллионы

Единый, цельный всенародный гнев.

ОГОНЬ-СЛОВО

Немало там поэтов-братьев бьется;

Из ткани слов, что трепетно жива,

Взрастают подвиги, а не слова, –

Как словом, так штыком теперь бороться.

Родного дома скрипнули воротца,

К родимой груди никнет голова,

И мирный день святого торжества

Вернувшегося встретят мореходца;

Так ты, поэт, с дорожною сумой

Из дыма и огня придешь домой –

Из страшного и сказочного края;

И станет словом бывшее огнем;

В него мы будем вслушиваться; в нем

Пыл боевой пребудет весь, играя.

БУДЕТ ТАК!

Пусть мы мечтатели и бредим на досуге;

Но разве можно жить живому без мечты?

Пусть подрываются под нашу жизнь кроты,

Мечту мы пронесем сквозь темень, сквозь недуги.

Во дни страдальные нежнее нет услуги,

А мыслью крепкою и грезе отлиты

В миры грядущего железные мосты,

И так не брезгуйте строками бредней, други.

Там жизнь душевная становится стройна,

Где музыка звучит в неуследимом строе;

И блещет в мировом величии война,

Когда симфония мечтает о герое,

Когда о подвигах, каких в преданьях нет,

«Так должно! Будет так!» – вам говорит поэт.

«Клинок уральский – восхищенье глаз…»

Павлу Петровичу Бажову

Клинок уральский – восхищенье глаз:

В лазурном поле мчится конь крылатый;

Почтен неоценимою оплатой

Строй красоты, не знающей прикрас.

Таков же, мастер, твой волшебный сказ, –

Связуя вязью тонкой и богатой

Торжественно тревожный век двадцатый

И быль веков, – обворожая нас.

Да будет это творческое слово,

Грядущему являя мир былого,

Оружьем столь же мощным на века, –

Как эта сталь и как душа народа,

Как с ней одноименная свобода –

Крылатый конь уральского клинка.

Загрузка...