Струны: Собрание сочинений

Беспечен я беспечностью твоею.

Я заблудился в свежей, яркой чаще –

И вот дышу свободней, глубже, слаще;

В душевной тьме тобою пламенею.

Вокруг тебя – все, точно ты, блестяще.

Но ведь судьба подобна фарисею –

Лелея тайно хитрую затею,

Меня пьянит все пламенней и чаще:

Ведь глубока, как жизнь, моя беспечность;

Она и скорби вечное жилище;

Миг вечности в ней целостней и чище.

И в ней самой – разгадки бесконечность:

Слиянье двух миров едва ль не проще,

Чем наша встреча в тихой, светлой роще.

Давно я не был в глухом краю,

Где был сегодня снова;

Туда пришел я и вот стою, –

Не вымолвлю ни слова.

Как стало тесно сюда идти

По улице знакомой:

Поникли – серы – на всем пути

Дома с седой истомой.

Но вот до моря уж я дошел

С неясною печалью –

И сколько волн я там нашел

С широкой, нежной далью!

Опять уйти бы – да в край другой.

Он глуше, край далекий.

И там бы встретил меня покой

Задумчивый, глубокий.

Там стены улиц еще тесней,

Дома так странно низки,

Как тесны дали тех юных дней, –

Но явственны и близки.

И нет там моря, но вот – простор:

С гор видишь лес и поле;

Не здесь ли призван спокойный взор

К широкой, нежной воле?

Испуган ты был не раз.

По ночам удивлен:

Бывает кошачий глаз

На тебя устремлен.

Не лампа шипит сейчас,

Не огонь все растет:

Блестит то кошачий глаз,

И мурлычит здесь кот.

Неясный тебе значок,

Непонятная вещь –

Один тут горит зрачок,

Раскален и зловещ.

Кот, хитрый, закрыл другой –

Не покажет он зла –

И спину согнул дугой,

И идет из угла.

Как черный косматый чорт,

Улыбаясь, глядит.

Он втайне и зол, и горд,

Но приветлив на вид.

Все ближе, все больше он…

Подошел. Берегись!

И ужас со всех сторон…

И мурлычит… И – брысь!

Спокойно. Огонь горит.

Нету больше кота.

Один ты. Обычный вид.

За окном темнота.

Потемки. И вдаль, и ввысь –

Без конца глубоки…

У ночи – смотри: зажглись

Огневые зрачки.

Как странно с тонким запахом весны –

Предчувствием блаженным <и> отсталым,

Повеявшим над городом усталым, –

Сливаются загадочные сны.

И как они отрадны и грустны!

Как вдумчиво с покоем бледно-алым

Ласкают душу милым и бывалым,

Картинами любимой ст<оро>ны.

Как будто осень любящим крылом

Коснулась дум и песен о былом,

И прояснились жизни очертанья…

Как в час заката блеклая листва,

Моих стихов приветные слова

Зарделись под лучом воспоминанья.

Глаза твои – как небо,

А волосы – как лен.

Кто раз тебя увидел –

Навек в тебя влюблен.

Любовь тебе лишь внемлет,

Бездумна и чиста:

Слова твои как песня,

А песня – как мечта.

Слеза твоя – как жемчуг,

Печаль – как свет луны;

Одной сияют росы,

Другой вздыхают сны.

Я звуками взлелеян,

Мечтами утолен;

Глаза твои – как небо,

А волосы – как лен.

Для Вас когда-то я в Бобровке,

При свете звезд иной поры –

Поэт сердечный, хоть неловкий –

Воспел вечерние костры.

И было то давно ль, сейчас ли

(Всегда я буду песни петь), –

Костры в Бобровке не погасли,

Но будут долгий век гореть.

Как милой Башни сердцу жаль,

Так жаль и старого альбома.

Все в нем так близко, так знакомо.

И смех, и самая печаль.

Но изменились времена,

А песня все ж не стала новой:

Стальной, воинственной, суровой

И громкой – будет ли она?

Как прежде, голосом души

Она и ныне остается;

Пускай же громче сердце бьется,

Но и смиряется – в тиши.

Мне не отведать нового вина:

Им старые мехи уже налиты.

Пусть кровь зальет смущенные ланиты

Вино стыда – красней вина она.

Но мне не в мочь воспрянуть ото сна.

Вечернею зарей мечты повиты.

Меня к себе, о слава, не зови ты:

Уж ты судьбой другому отдана.

Меня тревожит любиков смеянье

В грустилищах томящейся зари.

Вечернее, предсмертное сиянье!

Гори в душе, медлительно гори

Ты ждешь меня в пылании заката

О, сладкая богиня ! О Геката!

В аллеях городского парка

Так долго осень молода.

И золото пылает жарко,

И пурпур, царственный всегда.

По улице блуждают козы

И отдыхают на крыльце.

Не страшны здесь судьбы угрозы

И злая дума о конце.

Тут не считали жизнь веками.

Но безответная текла –

И отражала только в Каме

Красу бездумного чела.

Хоть лик ее порою страшен,

Но дышит верою земля.

И бором берег изукрашен,

И часто море тучных пашен

Сменяют светлые поля

Огонь не ставят под сосуд,

Но на светильнике высоко,

И в ночь торжественно несут –

Всеозаряющее око.

В ком пламень веры не потух,

За теми – торжество и сила;

Она б и мертвых воскресила!

Верь: побеждает только дух.

Уж не впервые говорю с тобой,

Хотя и знаю: ты теперь далече;

Бог весть, когда придем мы к новой встрече,

Разрозненные смутною судьбой.

Волны разгульной прядает прибой,

Влечет пловца в пылу невнятной речи, –

Но вдруг переплеснется через плечи,

Его обдав лишь влагой голубой.

Так, мысля о тебе, душой милую

Живое упованье, что твоя

Цела достигнет пристани ладья;

А сам не верю в непогоду злую,

Когда кругом среди неверной мглы

И пенятся, и плещутся валы .

Мы ходим, говорим, смеёмся, спорим,

А втихомолку плачем — и поём;

И делимся то радостью, то горем,

Оставшись с другом иль с женой вдвоём.

А между нами смерть неслышно бродит

И, ласково вонзая взгляд во взгляд,

По одному обнимет и уводит;

Чуть отойдёт — и уж глядит назад.

Любить – зачем? Ведь рано или поздно

По новому, безвестному пути

К лицу судьбы, раскрывшемуся грозно

Тебе и мне опять придется розно,

Как шли сюда, отсюда в ночь идти.

Ты говоришь: сужденные друг другу,

В закатной ли, или в рассветной мгле

Мы, отданы священному испугу,

Доверились таинственному кругу

Как верные владычице-земле;

Так не она ль в положенную пору,

Во сне дневном, иль в явности ночей,

Нас уведет к неслыханному хору,

Где духу дух, где взор ответит взору,

Поток миров – игре ее ключей.

И взор открыв, как внове, за могилой,

Мы потечем, средь света или тьмы,

Разрознены, но вновь единой силой

Вливаясь в круг, и жуткий вновь, и милый,

Влюбленные, найдем друг друга мы…

Зачем любить? Нет, поздно или рано,

И встретясь вновь, и возжелав цвести,

Узнаем мы – и грустно так, и странно,

Что не любовь – любовь, не рана – рана,

Наш пыл – не пыл, и хлад – не хлад. Прости…

Дождь стучит в окно разбитое,

Горе мое, горе, –

Вейся, горем перевитое,

Веревочкой, горе.

Из деревни я из Гришнева, –

Город Духовщина, –

Не хвалюсь, ведь не пил лишнего, –

Эх, видный мущина!

Думал – ну про жись столичную,

Так сказать к примеру,

А попал на неприличную

Экую квартиру.

Ветер, дождь в окно разбитое,

Ты, горюшко-горе,

Вейся, горем перевитое,

Веревочкой, горе.

Эх, губерния Смоленская,

Ерема, Ерема,

Твоя доля деревенская,

Сидел бы ты дома.

Когда и жар чуть-чуть, да и знобит немного,

И утомление, и лёгкая тревога,

В начале августа, в деревне, в вечера

Длиннее и темней — близка моя пора.

Все тишиной наполненною слиться

Так хочется — вот-вот — и крылья обрести,

И силы цельные для стройного пути,

Где всё, что здесь в плену желанья и броженья,

Найдёт единые живые выраженья —

Хотя бы в шорохе, в звучащей тишине

С её гармонией. И как же грустно мне,

Что эти близкие, душе родные звуки

Уже поражены дыханием разлуки

И, чуть уловлены, замрут, обречены

Воспоминанию — несбывшиеся сны.

Недавно здесь о Пушкине узнали,

Что свой канун изгнанья из Одессы

Он, щеголяя званием повесы,

Провел на людях в театральном зале.

Листочки календарные сказали

День и число; а уж названья пьесы

Не скрыли, пусть ревнивые, завесы.

Но хуже ли вторая весть? Едва ли.

Поэт – один, в пути пред тем отметил

(Сносней чиновной саранча простая)

Заветный день двадцать шестого мая:

Бутылкою вина его приветил –

И, хоть с пером он жил не неразлучно,

А в календарь вписал собственноручно.

О том поведал звучно

Димитрий – с рифмой в отчестве – Петрович

Всем нам небезызвестный Якубович.

Эпистолярная строка

С трудом ложится на бумагу,

Над ней работа не легка,

Засяду ль я или прилягу.

Совсем не то мой старый стих,

От детства мне приятель чудный, –

Послушлив, ласков, нежен, тих

И верен в жизни многотрудной.

Но не под силу и ему

Поверх ярма навьючить грузы,

Что переполнили суму

Житейской тягостной обузы.

А потому, покой храня,

Минуя пни и буераки,

Перескочу к «повестке дня»….

Да лих, и тут-то западня

Или возня открытой драки.

Сказать по правде, не чинясь,

Ведь перепашет разве трактор

То месиво, ту гниль, ту грязь,

Что стряпает «из грязи князь» –

Для переводчика редактор.

Таков-то здесь А. А. Смирнов, –

«Желанием честей размучен»,

Хоть в диалектике и нов, –

И хоть учен, да мало учен.

Срамит меня под старость лет

Мозглявый этакий молодчик:

В издательстве я не поэт,

А заурядный переводчик.

Здесь говорят: мой слог тяжел,

Изящной Щепкиной не пара

(«Дух века вот куда зашел!»):

Я ловкости не приобрел

Смягчать Петрарку и Ронсара.

Я не поэт – ну что ж? О том

Я не печалился б нимало,

Когда б уж заодно, гуртом

Мой толстый «юбилейный» том

Редакция не прижимала.

Обидно толстяку худеть,

Осанистому – молодиться…

Куда ж себя, свой пыл мне деть?

Тут кровь моя, а не водица!

«Тебе пора бы на покой,

Вот – редактируй Теплякова».

Да, знаем мы, покой какой:

Согнет дугой, пошлет с клюкой…

«Пообожди годок-другой

До договора: не Благой,

Потерпишь малост <так>, что ж такого?»

Хоть в ней намек, а сказка – ложь,

Был разговор таков не сплошь,

Но суть правдива и в намеке;

Для книг – закон: вынь да положь,

Тогда пойдут рубли и сроки.

Пусть это временный указ

(Меня утешил Петр Иваныч), –

О нем я, не смыкая глаз,

Порой боюсь подумать на ночь:

Тут времени подпал точь-в-точь

Мой Боратынский, мой Евгений –

И от меня уходит прочь

В недосягаемую ночь

Его печальный, мудрый гений.

Нет, право – без элегий в дрожь

Вогнать бы мысль могла простая:

И матерьял, и план хорош,

Да ненароком глядь – помрешь,

И пропадет все ни за грош, –

Так тут-то вот и запятая.

Такие думы – ну, хоть брось! –

Способны лошадь огорошить;

Да мой ямщик кричит: «Небось!»

И, помня русское авось,

Бодрится подставная лошадь.

И, к цели сладостной влеком

По жизненному захолустью,

Все ж от поденщины тайком

Я с музой милою знаком

И с тихой стариковской грустью.

Нет-нет, украдкою втроем

Вслед Боратынского идем,

И дух смятенный уврачеван.

Судите же, каким огнем

При вашей весточке о нем

Я и обласкан, и взволнован.

Коль хочешь плакать, плачь, но плачь один:

Пускай другой не ведает, какою

Ты болен неизбывною тоскою,

И каждый тащит молча груз годин.

А лучше, воли бодрой господин,

Раз навсегда познай, себе к покою:

Наш долг – мириться всем с судьбой людскою

В превратностях ее. Так – до седин.

Их ветер треплет как твои одежды;

Ему навстречу раскрывая грудь,

Доверчиво на предлежащий путь

Расширишь ты внимательные вежды

И к вечеру приляжешь отдохнуть

Под сенью утешительной надежды.

Голос дружбы из Москвы

Подаёте вы, —

Сердце сердцу в свой черёд

Весточку несёт.

В дни геройства и побед

Слаще звуков нет.

И тускнеют все слова

Пред одним: Москва!

Хоть по ней, родной, тоска

На миру легка, —

Всё же сердцем оживу,

Увидав Москву.

Крепко жду свиданья с ней:

Обниму друзей, —

В дружной песне хоровой

Зазвенит напев живой

Милою Москвой.

В воспоминании останется жива

Осенняя пора семнадцатого года,

Ширь безмятежная – кристальная Нева,

Чиста и радостна, просторна, как Свобода.

Так счастье общее всех творческих сердец,

Служа народному святому бескорыстью,

Согласно с яркою магическою кистью

Навек отпечатлел тончайший Ваш резец.

Всегда из моего окна

Мне надоедливо видна

Слепая серая стена,

Одна она, она одна.

Но в солнечный погожий день

Слегка воображенье вспень, –

Следить на ней не будет лень

Живых деревьев светотень.

С ее легчайшею игрой

Тебе дарится некий строй, –

Но шире, шире взгляд раскрой

Той благодатною порой.

Не нужны высшие края:

Вот здесь, улыбки не тая,

Поймет, возьмет мечта твоя

Простую радость бытия.

Никогда не просыпаться

Без насильственных толчков

Не сынишки или братца,

А чертовских кулачков, –

Потому что крошки-черти

К тем людишкам нанялись,

Что меня морить до смерти

Бескорыстнейше взялись.

Эти все – так, между делом,

Не желая людям зла,

Метят углем или мелом

Скотобратские дела, –

Чтобы знала вся столица,

Кто столпы, кто шалуны,

Где стыдиться, где хвалиться, –

Все источники даны.

Разлетятся чертенята

Словно листья в ноябре!

Ах, и так душа измята:

Плохо сплю в своей норе.

Ночлег осенний в дождь и мрак

Под опрокинутою лодкой;

Товарищ добрый; кое-как

Едва налаженный бивак;

Простые речи; сон короткий.

Дрожь серым утром натощак,

Взлёт за мгновенною истомой, –

И бодрый путь, и лёгкий шаг

Вдоль повитой седою дремой

Спокойной речки незнакомой.