Студентка с обложки

Глава 13 ДЕСЕРТНЫЙ КОШМАР

— Пришли снимки из «Леи».

У Байрона странная привычка никогда не говорить «Привет», «Здрасьте» или хотя бы «Эмили». Это не раз смущало Мохини, которая, подняв трубку, слышала: «Дорогая, ты отчаянно мне нужна!», «Что на тебе надето в эту самую секунду?» или «Пожалуйста, не забудь свои стринги!»

Я ахаю:

— Как они выглядят?

— Роскошно, дорогая, — мурлычет Байрон.

И никаких оговорок. Роскошно, и все тут. Роскошно! Я начинаю пританцовывать по комнате.

— Ну, как? Расскажи!

— Ладно, посмотрим… — Я слышу, как он перелистывает страницы. — Вот ты идешь по пляжу в красном купальнике. Ты смотришь на море и немного щуришься — в следующий раз постарайся чуть больше открывать глаза, милочка, — и все-таки отличный снимок в полный рост, можем его использовать. Вот еще одна, ты в синем, прыгаешь в прибое в профиль. Твой зад выглядит классно, можем это тоже использовать. Вот ты в черном. Выражение лица мне не очень, но грудь выглядит удивительно большой — у тебя были критические дни? В любом случае, эта пойдет. И вот еще одна, разворот — ты в прибое, очень красиво, в стиле фильма «Отсюда и в вечность», мой самый любимый снимок!

Разворот? Я уже не танцую, а прыгаю.

— А дальше?

— Дальше все.

Стоп.

— Пять? Только пять? Я думала, у меня будет восемь!

— Так всегда бывает, Эм, — легкомысленно заявляет Байрон. — Особенно с начинающими. Тедди говорил мне, что ты была немного напряжена перед объективом, помнишь? Кроме того, ты надевала только сплошные купальники, а им надо было больше раздельных — короче, остальное у Греты, в том числе обложка, которая просто великолепна! Ты видела, как они ее снимали? Она в белом бикини, таком прозрачном, сексуальном и просто чертовски великолепном! Ее представляет Эйлин, эта старая крыса — скажи мне, она довольна «Фордом»? Потому что мне кажется, я могу сделать для нее больше.

— Мы это не обсуждали, — говорю я, стараясь не обращать внимания на уколы ревности, пронзающие солнечное сплетение.

— Ну, если эта тема возникнет на следующих съемках или еще где, обязательно дай мне знать, я буду благодарен до гроба — и вообще, Эмили Вудс, у тебя появились журнальные вырезки!

Это верно. Вырезки. Наконец-то! Я снова начинаю пританцовывать.

— Так чего ты ждешь? Быстро давай сюда! — кричит Байрон.

— Что, сейчас?!

— Да, сейчас. Давай! Переделаем твое портфолио, закажем новые композитки — подготовим тебя к завтрашним кастингам.

Завтра… Как тогда, за день до экзаменов. Я вижу перед собой табель оценок за первый семестр… и лицо матери. Нет, хватит с меня таких проблем, никаких собеседований!

— Байрон, я сейчас не могу.

— Нет проблем, — говорит он. — Приходи завтра, с утра пораньше.

— Тоже не могу. У меня сессия. Нужно учиться.

— А… Ну тогда сделаем два или три кастинга. Только самые важные.

— Байрон, не могу!

Молчание длится так долго, что я уже хочу проверить, не отключился ли телефон.

Наконец Байрон говорит:

— О каком сроке идет речь?

— Две недели.

— Две недели?!

— Эмма-а-а!!!

Кто-то кричит и стучит в дверь.

— Эмма-а-а!!!

Дверь распахивается. Это Джордан.

— Боже правый, Эммили, что ты делаешь? Живо на танцы, мы уже уходим!

Ой-ой.

— Танцы?! — блеет Байрон. — Я не ослышался: танцы?

— Э-э…

Я прикладываю палец к губам. Кивая, Джордан зажимает рот рукой и на цыпочках выходит. Так, отлично. Я собираюсь закрыть дверь, как тут из ванной вырывается Пикси.

— Очуметь, Эмили! Где платье?! И туфли! И макияж! Мы должны быть на балу через пятнадцать минут!

Я захлопываю дверь и прижимаюсь к ней спиной. Так мне лучше слышны слова Байрона:

— Значит, ты собралась на бал, как мило…

— Сегодня вечером — да, — признаюсь я, — но у меня, правда, сессия.

От голоса на том конце провода замерзла бы джакузи.

— Я вижу, это для тебя главный приоритет. Я-то думал, ты рада быть в числе двадцати девушек, которых представляет «Шик». Очевидно, я ошибался. Приятного бала, Золушка!

Щелк.

Прелестно. Я соскальзываю вниз по стене, пока не сажусь на коврик. Байрон разозлился, очень разозлился. Я поступаю глупо. Нужно пойти на кастинги — не на все, только на самые важные. Два или три, как он сказал… Но когда он ограничивался двумя-тремя? А что, если меня закажут, как тогда отказаться? Нет, я все решила правильно… Я решила правильно?

— Эммили, да что ты вытворяешь?!

Я открываю дверь Джордан. На ней персиково-кремовое (необычно подходящие цвета) платье от Джессики Макклинток из тафты и кружев, все в жемчужинках, как у принцессы. На голове завитая высокая прическа с белой лентой и цветочками. И Пикси: в блестящем малиновом мини-платье, стеганом атласном болеро, на стилетах с ленточками, с вишнево-красными губами.

— Ого, ну вы расфуфырились! — говорю я и про себя добавляю: каждая по-своему.

Джордан поправляет прическу.

— Ну, все-таки весенний бал…

— И до начала десять минут! — Пикси протискивается мимо меня. — Ты что наденешь?

— Не знаю, еще не решила.

— Что?!

Как сумасшедшая белка, Пикси зарывается в мой шкаф. Джордан уже нашла мою косметичку и теперь подает мне разные баночки, кисточки и тюбики, которыми я увлажняю, рисую и закрепляю соответственно.

Раздается приглушенное аханье.

— О боже, Версаче! Дольче! Донна! Ральф! Эмили, когда ты все это купила? — кричит Пикси.

Я пожимаю плечами.

— В основном прошлым летом.

— Невероятно! Почти на всех еще ценники!

Джордан бросает кисточку и подбегает к ней.

— Покажи!

В ту же неделю, когда я устроилась в «Шик», я впервые сходила в «Барнис», и, боже мой, оно того стоило. Этот магазин — настоящая модная нирвана. Все, что я видела в журналах, висело прямо передо мной. Спелое и манящее. В пределах досягаемости. И прямо посреди европейских коллекций висело оно: темно-синее платье «Аззедин Алайя», которое Лейла мерила в Эл-Эй.

— Хотите померить? — спросила продавщица.

Я повертела в пальцах ценник.

— О, нет, я не смогу его купить.

Смогла.

— Ты заплатила тысячу двести долларов за платье?! — пищит Джордан.

— На него была скидка.

Она меня словно не слышит.

— Тысяча двести, и ты даже его не носила!

Пикси снимает платье с вешалки:

— Наденешь сейчас.

— А вам не кажется, что оно слишком понтовое?

— Поверь мне: тебе как раз это не помешает! — говорит Джордан, причем довольно эмоционально.

В этом семестре моя подруга опечалена «трагическим упадком» моего гардероба до такой степени, что в последнее время отпускает комментарии вроде «Того, кто сказал тебе, что спортивные штаны — главная деталь гардероба, следовало бы застрелить» или «Есть такое замечательное изобретение, которое я советую тебе опробовать — расческа». Но Джордан ошибается. Чем больше спортивных костюмов и бейсболок в моем гардеробе, тем лучше я вписываюсь. «Я была о тебе совершенно неправильного мнения — совершенно! — сказала мне одна девушка после занятий по искусству, одобрительно кивая при виде моих развязанных кроссовок, незаправленной рубашки и штанов с пятнами. — Ты такая… настоящая!»

Теперь я натягиваю через голову дизайнерское платье. Алайя редко использует молнии или пуговицы, полагаясь на большое количество лайкры и отличный покрой, чтобы одежда сидела «как перчатка», только — уф! — я застряла.

— Стоп! — Несколько сильных дерганий, и Пикси говорит: — Вот.

— Ура! — Я кручусь на месте и жду восторженных комплиментов.

Все жду и жду.

— Ого, действительно очень облегающее, — наконец говорит Джордан, — да, Пикc?

— Несомненно, — говорит Пикси.

— О боже, вы серьезно? — Я подскакиваю, пытаясь заглянуть в зеркало над своим письменным столом, самое большое, что у нас есть. — Плохо?

— Нет, не совсем! — торопливо заявляет Пикси. — Ты права, оно такое понтовое, просто очуметь.

— Слишком понтовое.

— Учитывая, что это для студенческого бала, — заканчивает Пикси.

— Э-э… Ладно, — говорю я и пытаюсь его снять — не хочу снова оказаться Пятницей. Не припомню, чтобы платье было так тесно в примерочной — с другой стороны, помню, что мне пришлось помогать Лейле одеваться. Наверное, я просто забыла, что такое высокая мода.

Чтобы вылезти из платья, мне понадобилась помощь трех человек.

— Я пропала! — подвываю я. Порозовевшие подружки, тяжело дыша, стоят вокруг. — У меня нет запасного варианта!

К счастью, у Пикси есть несколько платьев большего размера.

— Для непредвиденных случаев, — объясняет она. — А сейчас у нас как раз такой!

Я одеваюсь, и мы бежим — вниз по лестнице в ночь.

Проходят шесть дней, пять экзаменов и один перелет на самолете. Я беспокоюсь, что больше никогда не почувствую, что такое высокая мода.

Я стою в родительской ванной и наблюдаю, как металлическое грузило скользит по медицинским весам с легкостью конькобежца. В прошлый раз конькобежец остановился на отметке «120». Сегодня он на всех парах пробежал мимо, не выказывая малейших признаков усталости.

125. Я схожу с весов и снимаю часы «Таг Хёр», еще одну осеннюю покупку. Тяжеленные — ну, не меньше шестнадцати унций. Кладу их на полку и с опаской протягиваю руку к своему отражению. Да, я действительно выгляжу чуть полнее, но разве это не обычный отек? Ведь я только вчера сошла с самолета, а после такого долгого, чуть ли не трансатлантического перелета, домой из Нью-Йорка, обязательно раздуешься на несколько фунтов. Верно?

Верно. Я снова становлюсь на весы.

126.

127.

128. Пора снимать трусики. Стаскиваю их, покачивая бедрами. Я чуть было не встала на весы снова, но тут вздыхаю с облегчением: конечно! Мама и папа, этакие луддиты, даже не умеют пользоваться автоматической открывашкой, не говоря уж о том, чтобы откалибровать ве…

Ой.

129.

129.25

129.50

129.75. Стойте, стойте, я поняла, что происходит! И это не смешно. У меня что-то серьезное. Я больна. У меня проблемы с щитовидкой, опухоль или… киста. Да, точно. У меня киста размером с грейпфрут, такая, в которой растут волосы и зубы. А зубы, очевидно, тяжелые, вот моя киста и весит десять фунтов, а может, и все пятнадцать, то есть, я даже похудела, и надо будет меня просто разрезать, достать кисту и — вуаля! Как новенькая.

…Если не считать шрама, а значит, я не смогу фотографироваться в купальнике и нижнем белье, то есть стану меньше зарабатывать.

130.

130.25

130.5. Нет, это не киста, это щитовидка! У меня проблема с щитовидкой. Она медленная, отсталая, тормознутая — или еще какая-то. Потому что я весь семестр питалась идеально. Я совершенно уверена. Точно так же, как прошлой осенью.

130.75

Пина-колады…

131

Кофе латте с цельным молоком…

Птифуры… Слоеные пирожки с яблоками… В мозгу взрываются яркие блестящие картинки в «Текниколор», как рекламные фотографии над шведским столом. Воспоминания о поглощенной пище. Вишневый штрудель. Кому нужны мадленки — такие крошечные и полупустые, — если в венгерской кондитерской столько других вкусностей? Печенья, торты, пироги. Конечно, в основном я ела в студенческой столовой, обычно в салат-баре, где классные крутоны и вкуснющая заправка из голубого сыра, но, конечно, я время от времени заходила в местные кафе, а как же без этого? Разве не в этом заключается смысл учебы в университете — расширение горизонтов? Кружки пива… Вот я и расширяла — китайская кухня, индийская, тайская, а чтобы отойти, бутерброды с беконом и яйцом в «Томз»; греческая, французская, мексиканская — в конце концов, я же дитя хиппи, я люблю все этническое. Печенье с кремовой начинкой. Да, два или три раза в неделю я ходила в кафе-мороженое, но, скорее, просто для удобства. Оно прямо через дорогу, а ванильный молочный коктейль (с двойной порцией мороженого, или мороженое с горячей сливочной помадкой) — отличный перекус, особенно на ночь. А еще все эти праздники. Не надо недооценивать моральную травму (радость) празднования дня святого Валентина, дня Президента, дня Мартина Лютера Кинга впервые вдали от дома — и Пасхи тоже, особенно Пасхи. Да ведь это совершенно естественно, если я забегу в кондитерскую, чтобы купить подружкам (себе) дюжину яиц с кремом самых разных видов (шоколадных, ванильных и кокосовых — все очень вкусные). А что за яйца без шоколадного цыпленка (или четырех) из белого, молочного и темного шоколада, потому что ты против дискриминации? А эти кролики с карамельной начинкой — такая прелесть! Я даже не сомневалась, подружкам очень понравится, а если покупаешь один, можно купить и несколько фунтов — и еще несколько кроликов из чистого шоколада до кучи, и несколько кремовых яиц «Кэдбери», чтобы показать, что ты не гурманский сноб какой-то, только не надо их путать с яичным кремом «Кац», который очень хорошо сочетается с…

О боже! О боже! О боже!

Я заползаю в кровать. Чувствую себя… омерзительно. Я зла и разочарована. Как я могла допустить такое? Одеваться и учиться, как все — это одно, есть, как все — другое!

Дело в том, что я не только открыла, что в пижамных штанах очень приятно сидеть на твердых сиденьях аудиторий. Я действительно училась. Прилежно. Я училась и узнавала о многом: Платоне и Павлове, Вергилии и Вирджинии Вулф. В этом семестре я по-настоящему вошла в колею, заставляла себя учиться старательнее, понимать лучше, расширять и углублять интеллект, достигала уровня знаний, которого раньше себе и не представляла.

Глупо, да? Вся эта зубрежка по ночам с подружками — и с пиццей, — и я забыла, что по-настоящему важно: моя карьера, мои мечты, фотографии на стене… В прошлом семестре у меня были плохие оценки и хорошие снимки. В этом семестре у меня высшие баллы и большая жирная задница. Вопрос о том, что хуже, не стоит. Все знают, что оценки не имеют значения, и вообще, разве провалиться в более простом деле не хуже в сто раз? И вот я, студентка Лиги Плюща, позволяю мелочи вроде жировых клеток взять над собой верх. Как я могла до такого дойти? Какая же я дура, дура, дура!

— Эм?

Это Томми.

— Ты чего орешь? — кричит он. — Кто дура?

Прелестно. В довершение всего я начала разговаривать сама с собой.

— Никто.

— Эм!

— Э-э-м!

— Э-э-эм!

По опыту знаю: брат не зайдет ко мне в комнату. Однако вполне может орать до тех пор, пока я не капитулирую и не зайду к нему. Так я и делаю. Как обычно, он лежит на своей лавке и отжимает кусок железа.

— Что за проблемы? — выдыхает он.

— Нет проблем. — Я обхожу его и сажусь на водяной матрац, который тревожно колышется, потому что я такая толстая. — В универе набрала пару фунтов, вот и все.

— М-м-м. Сколько?

— Двенадцать.

— Двенадцать фунтов? — Томми задирает подбородок, чтобы лучше меня видеть. — Шутишь! Это хренова туча даже для меня, а я пытаюсь набрать вес!

Я бросаю на кровать все, что можно на нее бросить. Потом сворачиваюсь в позу зародыша, которая, учитывая, сколько всего на кровати, очень даже уютна. Стойте — я беременна! Нет, невозможно — у меня критические дни. У МЕНЯ КРИТИЧЕСКИЕ ДНИ!

Мне в голову попадает подушка.

— Эм, не дрейфь! Сбросить двенадцать фунтов проще простого. Футболисты сбрасывают столько за одну тренировку!

Я сажусь.

— Ты шутишь? За одну тренировку?

— Ну, большие ребята, — поправляется Томми. — Летом.

— А-а.

— Борцы тоже быстро сбрасывают вес. Не так много в течение дня — они маленькие, так что им нужно больше времени. Но через два-три дня могут. Легко. Чтобы добиться нужного веса перед матчем.

Если они это могут, значит, я тоже могу. Я встаю на ноги.

— Как?

Томми навинчивает блин на штангу.

— Точно не знаю.

Я начинаю ходить туда-сюда по комнате.

— Думай, Томми, думай!

— Мочегонное, — кряхтит он.

— Так.

— Долго сидеть в сауне.

— Так.

— Даже в одежде.

Я сглатываю.

— И долгие тренировки, — добавляет он. — Минимум два часа.

— В день?

— Да, в день.

— Фу!

— Ну, сама спросила, — говорит Томми. — Не нравится — не делай. Твое тело.

Мое жирное тело. Я поворачиваюсь на пятках.

— Можешь мне помочь, Ти? Можешь составить мне режим? Отвести в спортзал?

Его лицо вытягивается.

— Ну, Эм, не знаю… Я, вообще-то, занят.

Я могу ответить на это дюжиной колкостей, но не помаюсь порыву. Я схватила брата за плечи и мелко его трясу.

— Помоги мне, Томми! Пожалуйста!

— Господи! — Томми снимает мои руки, смотрит мне в глаза и вздыхает. — Ладно. Будь одета ровно в два часа.

Почти небывалый прецедент: я обнимаю брата. И отказываюсь его отпускать, пока он не выносит меня в коридор.

Два часа… Значит, я как раз успею сходить за покупками.

Декситрим, диурекс, метамуцил — бросаю все это в тележку, а еще диетическую колу, которой буду все это запивать. Конечно, я предпочла бы сейчас кокаин. Лучшее средство для легкой диеты, но я не знаю, где его купить в Балзаме, а спрашивать у всех подряд рискованно. Поэтому я покупаю пачку сигарет и закуриваю. Хоть что-то.