Студентка с обложки

Глава 7 УЧЕБНИК СТЕРВЫ

• «Снэп»

• «Элит»

• «Форд»

• «Ликуид»

• «Фэктори»

• «Франсинз»

• «Вильгельмина»

• «Вимен»

• «Золт»

• «Клик»

Я смотрю на список, который Луи только что набросал на салфетке.

— Ты хочешь сказать, в Нью-Йорке имеют вес только эти агентства? Всего десять?

— На данный момент — да.

— А остальные?

Луи берет в рот кусок омлета, тщательно прожевывает и кладет нож с вилкой на поднос.

— Некоторые трактуют слово «модель» слишком вольно, если ты понимаешь, о чем я. Что до остальных… скажем так: если начнешь работать с ними, к резюме смело можешь добавить «официантка», потому что другое тебе не светит.

Я с трудом отрываю стакан с водой от влажной самолетной салфетки и делаю глоток. Когда я вернулась из Эл-Эй с пустыми руками, если не считать роскошных нарядов и серьезной задолженности по кредитке, настало время Плана Б. Надо было найти агентство в Нью-Йорке. Но какое? И как? Я очень волновалась, пока Луи не пришел мне на помощь. В конце августа он пообещал поехать вместе со мной в Нью-Йорк, отказавшись от отпуска в округе Дор.

«В конце концов, печенюшка моя, — сказал он тогда, улыбаясь, — должен я как-то отблагодарить девушку, нанесшую мое агентство на карту моды!»

Если бы не «печенюшка» — после голодания по методу Марка я похудела до ста двадцати фунтов, и это прозвище стало оскорбительным, — моему счастью не было бы предела. У меня есть союзник! И он будет рядом! Я обняла Луи так крепко, что чуть не задушила. Я боялась, что родители вдруг начнут возражать — они собирались отвезти меня на машине, — но вмешалась сама судьба. На следующий день у Томми был первый матч сезона, и они хотели его посмотреть. Так что теперь они там, а я здесь, в тридцати тысячах футов над уровнем моря, и говорю не с матерью, а со своим первым агентом, обсуждаю стратегии и способы выполнения нашей миссии.

— Итак, десять агентств, — подвожу итог я. — Это сколько моделей?

— Ну, давай поглядим… «Форд» и «Элит» — самые крупные, в каждом по паре сотен девушек. Остальные — бутиковые агентства… Хм… Грубо говоря, от сорока до восьмидесяти девушек в каждом. Это значит, что общее количество настоящих моделей в Нью-Йорке чуть меньше тысячи.

— Тысяча моделей?! Это много!

— Думаешь? — Луи отхлебывает кофе. — Не забывай, что эти девушки не только из Нью-Йорка или даже Америки, а со всего мира.

— Что ты имеешь в виду? А как же Париж?

Луи морщит нос.

— Париж? Забудь о Париже. Париж хорош для «от кутюр» — нарядов, которые покупают три дамы из Техаса с толстым кошельком и полным отсутствием мозгов. Нет, на этой планете лишь одна столица моды, и это Нью-Йорк. Если ты топ-модель или приближаешься к этому уровню, у тебя должен быть агент в Нью-Йорке, неважно, испанка ты, шведка или даже латышка. Нью-Йорк — это главное место действия. Так что тысяча — не так уж много, скорее мало. Вообще-то… — Он постукивает пальцами по книжке, которую я читаю. — Готов поспорить, что туда попасть труднее, чем поступить сюда.

Я смотрю, куда указывает Луи (его палец на большой букве «П» в «Путеводителе для первокурсников»), и презрительно фыркаю:

— Что, я буду писать эссе о том, как ходить по подиуму? Или проходить собеседование с Лагерфельдом?

Луи награждает меня шуточным тычком.

— Ну, ладно, я не имел в виду эссе — но в смысле конкурса скажу, что попасть в нью-йоркское агентство сложнее, — говорит он. — Гораздо.

Моя ехидная ухмылочка испаряется. Надо запомнить, где рвотный мешочек. Раньше я мало знала и просто нервничала. Теперь, когда мне кое-что рассказали, меня вот-вот вырвет.

Новые подробности меня не успокаивают. Агентств — дюжины, котирующихся — только десять, а попасть туда можно только двумя способами: по приглашению, как мы (потому что агенты из Нью-Йорка, подобно Марку, увидели мое лицо в печати и выяснили, что я из «Чикаго инк.»), или прийти с улицы. Второй способ — настоящий кошмар. Открытые кастинги устраивают далеко не все агентства, и то всего пару часов в неделю. Это значит, нужно отстоять в очереди полтора часа, просто чтобы отдать свою фотографию и контактную информацию. Но все дело в том, что эта фотография — скорее всего, черно-белая халтура, снятая фотографом из тех, что обклеивают телефонные будки объявлениями «Профессиональная портретная съемка всего за 150$!» (плюс стоимость пленки и проявки). И она попадает в мусорную корзину. Настоящий отбор происходит, пока девушки стоят в очереди. Младший агент всего раз пробегает по ним взглядом и определяет, есть ли у кого-то шансы. Шансы бывают редко.

— Может, одну девушку в год и находят таким способом. Возможно, — качает головой Луи, чтобы подчеркнуть, как ужасающе неэффективен этот процесс. — Но тогда выходит, что все это время она пряталась под камнем. Знаешь, учитывая, сколько агентов по поиску талантов рыщут по всему земному шару, я бы сказал, что дни неоткрытой красоты прошли.

Я расплескиваю воду на поднос.

— Но как же конкурсы?! Разве на них девушки не находят агентов?

— Ах, печенюшка. — Луи проводит рукой по моим волосам, которые благодаря сухому, как в Сахаре, воздуху салона отправились в самостоятельный полет. — Эти конкурсы — всего лишь маркетинговый трюк. Реклама, которая к тому же позволяет агентствам заработать немного денег. Не более того. Во-первых, агентства, которые проводят их, берут с девушек крупные суммы за участие, за приличные фотографии и так далее. Во-вторых, кто в них участвует? Почти у всех уже есть агентство — обычно то, что проводит конкурс. И можешь мне поверить: если девушка действительно хороша, никто не допустит, чтобы она тратила время и гарцевала в купальнике по какому-нибудь латышскому универмагу вместо того, чтобы работать в Нью-Йорке.

Ну вот, мы снова в бедной неблагополучной Латвии…

— Но победительницы получают контракты на двести пятьдесят тысяч долларов. Вряд ли они уродины.

— Не уродины, но и не суперзвезды. Все это сплошное надувательство. Увы, печенюшка, мы, агенты — всего лишь разрекламированные посредники. Необходимые, да, но все-таки посредники. Мы знакомим тебя с клиентами, а потом забираем двадцать процентов из твоих заработков, берем с клиентов еще двадцать за свои старания — и все. Точка. Конец абзаца. Ни один агент в мире не даст тебе письменную гарантию, что ты получишь заказ, потому что он над этим не властен. Это было бы глупо! Если прочитать то, что написано мелким шрифтом в их контракте на двести пятьдесят тысяч, я абсолютно уверен, что победительнице просто гарантируются услуги агентства. В котором она может заработать двести пятьдесят тысяч — или не заработать. К сожалению, это их уже не волнует. А тут еще и «проклятие победительницы»…

Передо мной проплывают образы серийных убийц, душащих девушек в тиарах цепями от «Шанель».

— Что еще за «проклятие победительницы»?

— Победительница конкурса никогда не добивается успеха. Никогда. Можешь мне поверить: если в «Вог» узнают, что девушка победила в одном из этих конкурсов, они даже не захотят с ней встречаться, а уж тем более работать. Потому что у нее будет слишком коммерческая внешность для звезды. Так же подумают «Мадемуазель», «Закс Пятая авеню»… И «Л'Ореаль». Ей повезет, если она найдет работу в дешевой сети вроде «Пенни». И вообще… что мы за разговор завели? Тебя это не должно беспокоить. Мы входим самым лучшим способом из возможных: через парадное.

Я беру дольку апельсина с подноса Луи, расплываясь в улыбке. Может, Луи и не так уж жестко за меня торгуется, но все-таки он знает модельный бизнес как свои пять пальцев. Как здорово, что он рядом и меня защищает!

В громкоговорителе раздается голос капитана.

— Э-э, уважаемые пассажиры, воздушное движение вокруг аэропорта Ла-Гардия очень оживленное. — Он говорит, по-ковбойски растягивая слова, как многие летчики. — Но у меня есть хорошая новость: мы вышли в зону ожидания пррррямо над Нью-Йорком!

Луи, что-то бормоча, смотрит на часы. Я нетерпеливо выглядываю у него из-за плеча. Вот он, прямо под крылом. Нью-Йорк!

В прошлом году я приезжала сюда с родителями. Отсюда началось мое турне по университетам восточного побережья (восемь университетов, три дня, одна взятая напрокат машина). Но сверху я Нью-Йорк еще не видела. Крупным планом передо мной разворачивается целая флотилия зданий, серебристых и сияющих.

— Ух ты!..

Луи смотрит на меня; в его глазах улыбка.

— Хочешь поменяться местами?

Я сажусь к окну и буквально прижимаюсь носом к стеклу. Луи рассказывает, где мы находимся. Сейчас мы подлетаем к южной оконечности острова и направляемся прямо вверх по Гудзону. Первое, что бросается мне в глаза — это вода. Сколько тут воды! А ветра нет — поверхность воды ровная, словно выглаженная паровым катком. Под ярким солнцем она кажется фиолетовой, светящейся, как мыльный пузырь или консервная банка изнутри.

— Статуя Свободы, видишь? — говорит Луи.

Сначала не вижу, но потом… стойте, вот же она! Такая малюсенькая среди всех этих барж и паромов и будто плавает, качается на волнах, как забытая надувная игрушка для ванны.

Я смеюсь, щурюсь и снова смеюсь. Чего я боялась? Манхэттен сверху совсем маленький. Крошечный. Я гораздо больше. Уолл-стрит? Да мне по пояс! Крайслер-билдинг? Я могу заглянуть в его окна, отогнуть шпиль и посмотреть, что под ним. Сентрал-парк? Могу пальцами прочесать кроны деревьев и окунуть ногу в пруд. Весь город у меня на ладони! Моя игровая площадка. Скорей бы!

А потом мы идем на посадку. Не сразу, но мы с Луи забираем багаж, подзываем такси и едем по Мидтаунскому тоннелю. Мы опаздываем — долго висели в зоне ожидания, — а значит, у нас едва хватает времени оставить сумки и освежиться в общественном туалете в гостинице Луи. После этого мы спешим на первое собеседование.

Такси ползет по Мэдисон-авеню — так медленно, что даже ветерка не чувствуется. Господи, как жарко! Мы опускаем окна. «Whoa, whoa whoa sweet child o'mine!»[39] — разоряется Эксл Роуз в задних колонках, тщетно пытаясь заглушить пневматический молоток слева и двух орущих таксистов справа — то ли они ссорятся, то ли просто общаются, не поймешь. Какой-то мужчина в малиновом смокинге поставил на тротуар крутую звукоусилительную систему и поет в огромный микрофон: «Я возьму Манхэттен!». На него почти никто не обращает внимания.

— Эй, смотри, наперсточники! — поражаюсь я. — А вон брейк танцуют!

— Это Корбин Бенсен[40]? — спрашивает Луи.

— Где?

— Там, в вареном пиджаке!

Я высовываюсь из окна в попытках разглядеть знаменитость в толпе на Пятьдесят седьмой, но вижу только японских туристов с пакетами из «Тиффани».

— Ух ты, самодельный одноколесный велосипед!

— Свободу Бернарду Гетцу[41]! — кричат какие-то демонстранты. — Свободу Бернарду Гетцу!

— Кто это такой? — спрашиваю я.

— Понятия не имею, — отвечает Луи.

— Может, расскажешь мне о… — Я наконец отрываюсь от окна, чтобы взглянуть на ежедневник, под которым моя правая нога совсем вспотела. — Об агентстве «Франсинз»?

Мы проезжаем еще несколько кварталов, и офисные здания сменяются шикарными магазинами, из которых выходят не менее шикарные личности. Луи рассказывает мне все, что знает. Франсина — имя владелицы агентства. Он говорил с ней раз или два по телефону, «один раз про тебя». В шестидесятых она работала моделью в Париже, а потом открыла агентство в Нью-Йорке, так что «знает вашу работу с изнанки». Агентство существует уже давно, но остается небольшим, бутиковым заведением с домашней, семейной атмосферой. Она «предпочитает естественную красоту. Как у тебя, печенюшка».

Мы остановились на светофоре. Смотрю налево и вижу свое отражение в витрине, между двумя манекенами в огромных свитерах в «куриную лапку», черных брюках со штрипками и широкополых черных шляпах. «Естественная красота» — это как? Естественность для фотосъемки, на которую уходит в лучшем случае два с половиной часа — или естественность как из душа? У меня ярко накрашенные губы с блеском, один слой туши и довольно много поглощающей пот пудры. Будем надеяться, что я где-то посередине.

Ой! По солнечной стороне улицы идет дама в нескольких слоях пастельного газа, с нитками фальшивого жемчуга и в развесистой шляпе, украшенной огромной розой. В руке у дамы розовый поводок, прикрепленный к ошейнику кота-абиссинца, который изредка пытается куда-то спрятаться, но в целом окружающая какофония звуков и запахов его не смущает.

— Ничего себе!

Луи оборачивается и презрительно махает рукой.

— Это ерунда! В Нью-Йорке я видел, как выгуливают хорьков, змей… и какаду.

— Выгуливают птиц?!

— Ну да.

— На улице?

Луи хихикает.

— Их не водят на поводке, а носят на плече, глупышка!

— Ну, тогда ладно! А то я уже удивилась.

— Поверь мне, Эм, прожив здесь год, ты начнешь совсем по-другому воспринимать норму. И сама начнешь от нее отклоняться!

Я киваю большим пальцем в сторону кота.

— Не настолько!

— Слушай, это Нью-Йорк! — говорит Луи. — Тут может случиться все, что угодно.

Агентство «Франсинз» оказывается не таким, как я себе представляла. Тут очень уютно. Маленький вестибюль с низким потолком выкрашен в сочный темно-зеленый, в каждом углу — всевозможные фикусы. Стол администратора — сосновый, с узелками. Лампа сделана из старой маслобойки. Над диваном в рамке красуется плакат с килтом. Догадаться, что мы пришли в модельное агентство, можно только по необычно большим стопкам модных журналов со всего света.

Услышав наши имена, администратор, дружелюбная дама лет сорока с короткой каштановой стрижкой, в белой футболке и кремовой вязаной жилетке заметно оживляется.

— Эмили! Луи! Франсина вас ждет! Заходите!

Что мы и делаем. Офис заказов тоже невелик, с такими же зелеными стенами и сосновой мебелью, что и в вестибюле — но тут жизнь бьет ключом. Непрестанно звонят телефоны. По радио играет Джордж Майкл. Два агента, стоя на коленях перед высоким шкафом, сортируют и переставляют портфолио, а остальные сидят за стандартным для всякого агентства круглым столом и делают то, что мне уже знакомо: составляют расписание девушек, звонят и отвечают на звонки и продают модельные услуги.

— Только одну — вы уверены? Есть чудная новая шведка…

— Ей девятнадцать, клянусь мамочкой!

— Ночной рейс? Да вы шутите! Катя устроит скандал, если я хоть заикнусь об этом!

— Неужели? Да у нее ноги от ушей!..

— Ах, вот как? На всю Европу? Ладно, ладно: ей двадцать пять, клянусь… Секундочку. Девушки! Мы уже и так зажарились! Проходите, проходите!!!

Вздрогнув от неожиданности, я перевожу взгляд с агента — парня лет двадцати с хвостиком, в костюме из темно-синего льна и с обильно намазанными гелем волосами — на противоположный конец офиса. Две модели, обе брюнетки, стоят рядышком лицом к кондиционеру; их волосы разлетаются, черные юбки хлопают как флаги. Одна поднимает волосы, словно хочет собрать в узел, потом снова распускает. Лиц не видно, но и так понятно, что они смеются. Я подхожу ближе.

— Конечно, блондинка! Она же шведка!

Второй агент, девушка моего возраста, улыбается мне и шепчет одними губами:

— Классные сережки!

— Спасибо, — говорю я, касаясь пальцем своих огромных синих колец. У агента на правой мочке крупная жемчужина — то ли по совету весеннего «Вог», где Кристи Терлингтон показала моно-серьги на восьми страницах, то ли потому, что она работает на телефоне. Не знаю.

— Бизнес-класс? Вы, наверное, шу…

— ДЕВУШКИ!

— Кэтрин, я очень извиняюсь, вы не могли бы секунду подождать?

Третий агент, женщина с седыми прядями на висках, кончиком карандаша нажимает на кнопку удержания линии.

— Оливье, — ровным голосом произносит она. — Девушки тебя не слышат. Если хочешь, чтобы они отошли, придется подойти к ним и попросить.

— Ладно, Пупа, ладно! — ворчит Оливье, проходя мимо и глядя на мои ноги — только ноги. — ДЕВУШКИ!

— Эй! Эмили!

Луи машет мне из-за шкафа. Я подхожу к нему и вижу целую коллекцию фотографий в рамочках.

— Ты только посмотри! — шепчет он.

Да, посмотреть стоит. Насчет естественности я молчу, но красота не вызывает сомнений. Здесь обложки из французского и американского «Эль», из «Харперс базар» и «Харперс & Куин», «Мадемуазель» и «Мадам Фигаро», «Мода» и «Мирабелла», «Ши» и «Лей» вперемешку с лучшими рекламными кампаниями сезона: «Норт-Бич Лезер», «Кристиан Лакруа», «Анна Кляйн», «Кэш», «Рэй-Бэн», «Принцесса Марчелла Боргезе», «Ревлон», «Джорджо Беверли-Хилл»…

— Наслаждаетесь зрелищем?

Если честно, да. Причем настолько, что чуть не забыла, куда мы пришли. Я поворачиваюсь и вижу… Франсину. Конечно, это она. Большие миндалевидные глаза, удивительно полные губы — она красива, но главное то, что ниже. После сорока лишь бывшая балерина или модель может носить белые леггинсы с таким апломбом.

Мы здороваемся. Франсина быстро проводит нас по офису заказов, знакомит с агентами: Пупой, Франческой и Оливье, а потом приглашает к себе. Перед ее столом два стула. Я подхожу к одному и снимаю рюкзак.

— Постой! Амели, покажись. Несмотря на годы жизни в Нью-Йорке, акцент у нее еще тот. Я кручусь на месте. Директор агентства закрыла дверь и держит ручку.

— Не снимешь ли жакет?

А деловая, как коренные ньюйоркцы. Хорошо. Это хорошо, думаю я, послушно расстегиваясь. Все это время она меряет меня глазами. То, что и требуется от агента, особенно в самом деловом из деловых районов, Манхэттене.

Луи берет мой жакет: белый двубортный, «Донна Каран», найденный в последнюю минуту на чикагском «бродвее» (Луи забраковал все, что я купила в Эл-Эй). Я остаюсь в мини-платье в сине-белую полоску без бретелек.

Франсина откидывается назад, подпирает спиной дверь, задирает подбородок и сощуривается. Я не знаю, куда смотреть, поэтому смотрю на ее ноги. Я вижу сапоги, бежевые, как ковровое покрытие, с крупными складками на икрах. Мои сапоги ярко-синего цвета, и на этом отличия кончаются.

— Классные сапожки! — восклицаю я.

Наконец что-то общее, слава богу! А я уж было начала чувствовать себя неловко.

— Non, — говорит Франсина. И она явно не про сапожки. — Non! Я совсем не того ожидала, — продолжает Франсина, переводя взгляд на Луи. Она проходит мимо меня к столу. — У меня уже есть девушка, как две капли воды похожая на нее. Ивонн Белламон. Знаете?

Я — нет. Луи вроде бы знает.

— Никакого сравнения! — поспешно отвечает он. — Они совсем разные.

— Вы так полагаете? — спрашивает Франсина тоном, означающим: «Вы ошибаетесь». Она берет телефон. — Оливье, будь любезен, принеси мне композитку Ивонны! Я хочу показать ее этим людям.

«Этим людям»? Я оглядываюсь на Луи. Он ободряюще жмет мне руку.

— Еще лучше. — Франсина вешает трубку.

Молчание. Слева от стола висит доска объявлений, вся в фотографиях и приглашениях. На черной или серебристой плотной бумаге вычурными розовыми буквами написано что-нибудь вроде «Келли и Кельвин Кляйн приглашают Вас на…», «Нью-йоркская премьера фильма «Когда Гарри встретил…» — а над всем этим фотография Франсины, обнимающейся с Кохом, мэром Нью-Йорка.

Открывается дверь. Это не Оливье.

— Voila! Амели, Луи, это Ивонн. Девушки, вы похожи, oui? Oui! Ивонн, стань рядом с Амели!

Я видела Ивонн в каталоге «Нейман Маркус», в журнале «Мадемуазель» — и перед кондиционером. Она красивая, но я уверена, что она со мной согласится: non, мы с Ивонн не так уж похожи. Во-первых, у нее зеленые глаза, да и стрижка другая — длинная и круглая. Ну, мы обе брюнетки, и что с того? Разве в этом городе нам двоим не хватит работы?

— Станьте в профиль, — приказывает Франсина.

Мы становимся лицом друг к другу. Ивонн хихикает.

— Видите? Взгляните на нос и подбородок. Очень похожи!

— А овал лица? — возражает Луи. — У Эмили квадрат. У Ивонн скорее овал.

— Сердечко, — поправляет его Ивонн и снова хихикает. Ей все хихоньки да хаханьки, и почему бы нет? У нее уже есть агент. Может, наступить ей на ногу? Она как раз в босоножках.

— И они одного роста!

Ивонн снова хихикает. Потом зевает и говорит:

— Франсина, можно, я пойду? У меня Марк Гиспард через двадцать минут.

— Alors, Mark? Pour Эль? Alors, vite! Vite![42]

Франсина выталкивает Ивонн из дверей — ласково, как щенка. А потом снова встает перед дверью.

— Видишь мою дилемму, Амели? Вы похожи, правда?

Я вижу, что полные губы Франсины — коллагеновые и что она противная.

Я молчу.

— Что вы! — возражает Луи. — Ивонн — милая девушка, но, Франсина, вы, наверное, шутите. Ее кожа… Вы взгляните на Эмили! У нее крошечные поры. Для крупных планов идеально!

Франсина откидывает голову назад.

— Что ж, покажите…

— Надо было себя рекламировать! А ты и не пыталась!

Мы с Луи выходим из кафетерия с двумя большими порциями холодного кофе. Мой кофе в опасности, потому что я изо всех сил топаю по тротуару.

— А зачем? Ведь ты старался за двоих! — шиплю я.

Я не просто расстроена, а очень расстроена. После обследования кожи мы простояли у Франсины еще десять минут, которые свелись к следующему: она говорила, что у нее уже есть Эмили Вудс, а Луи утверждал, что нет.

— Эм, но почему я говорил один?

— Я что, должна была встать на колени?

Франсина стояла, как охранник, перед собственной дверью, но не выпускала нас. Она щурилась и спорила, спорила, спорила. Наконец у настоящей Эмили Вудс кончилось терпение. Я схватила Луи за руку, сказала, что мы опаздываем на следующее собеседование, и только нас и видели. Какое унижение!

— Именно этого она и хотела, Эм! — кричит Луи. Из дырки в крышке брызгает кофе, едва не запачкав ему рубашку. — Не на колени, нет! Но надо было рекламировать себя, подчеркивать свои достоинства!

— Я не набор кухонных ножей, Луи!

— Я знаю, что ты не…

— Мне она не понравилась! Она крыса!

У меня на глазах выступают слезы.

— Ладно… ладно.

Луи подходит к бетонному забору, за которым скрывается так называемый парк: кучка неряшливо постриженных деревьев среди мусора. Мы с опаской присаживаемся на скамью.

— Ничего, Эм, — успокаивает меня Луи. — У нас назначены и другие собеседования. Пойдем и посмотрим, что получится.

Так мы и делаем. Мы приходим в агентства «Ликуид», «Фэктори» и «Снэп». Хотелось бы рассказать о каждом подробно, но все слились в одно пятно.

Я такого не ожидала. По названиям мне казалось, что каждое агентство уникальное, как кассеты в разных отделах музыкального магазина. «Франсинз», убежище «естественной красоты», должно быть в стиле кантри: веснушчатые девицы с длинными струящимися кудрями в платьях всех оттенков земли. «Ликуид» — ультрамодное агентство в стиле панк: худющие модели с сильно накрашенными глазами. «Снэп» — эклектика в стиле инди: экзотические красотки самых разных цветов и форм.

Все оказалось не так. Да, в «Снэп» есть горстка знаменитостей — точнее, детей знаменитостей, — которые, правда, не добавили им фотогеничности. А так во всех агентствах обнаружились совершенно одинаковые девушки: белые, очень блондинистые, высокие, худые и остролицые. Правда, на дворе 1988 год, и всего два года назад в моде царствовали Ким Алексис и Кристи Бринкли, а визажисты замазывали родинку Синди Кроуфорд. Экзотика тоже стандартна. Даже Айяна, моя любимая дочь африканских джунглей, не экзотична. У нее узкий нос. Тонкие губы. Длинные гладкие волосы. То есть наденьте на нее светлый парик и синие линзы, и получится Келли Эмберг с очень темным загаром.

Похожи не только девушки, но и сами агентства. Ближе к центру, как «Франсинз», офисы маленькие, на полу ковры мягких пастельных тонов. В районе «Утюга»[43] — а дальше от центра агентств не бывает — офисы на верхних этажах или в бывшем производственном помещении, а пол обязательно из шикарной твердой древесины. Мебель и там и там из хрома и черной кожи, как в кафе — красиво, но не слишком, чтобы глаз не отвлекался от главного: стены с фотографиями. Что касается агентов, в каждом агентстве обнаружились Пупа, Франческа и Оливье. Конечно, их возраст и пол могут быть разными, но суть приблизительно та же. Когда я делюсь своими наблюдениями с Луи, он улыбается:

— Просто все агенты хотят быть тебе мамочкой, подружкой или парнем.

— Спасибо, мамочка!

Луи смеется:

— Пожалуйста.

Короче говоря, модели, интерьер и агенты практически одинаковы. Остаются владельцы.

Да, все встречи с владельцами были деловыми, но все равно напоминали свидания — правда, такие, когда парень не таясь смотрит на твои поры, наклоняется, чтобы увидеть твои ноги, и чуть ли не щупает грудь, а ты в это время тщетно пытаешься заглянуть ему в глаза и задать неприличные вопросы вроде: «Каков процент ваших комиссионных?» и «Как вы представляете себе мою карьеру в ближайшие два года?». Хотя, возможно, в Нью-Йорке свидания проходят именно так.

Каждое собеседование не понравилось мне по-своему. Патрик, владелец «Фэктори», готов был взять меня… если я соглашусь на два года уехать в Европу, чтобы составить портфолио. Такое бывает часто, но я уже решила, что не хочу уезжать. Я отказалась. То, что он не стал пожимать нам руки и постоянно протирал все предметы (в том числе мое портфолио) влажными салфетками, помогло мне принять решение.

Мэри, владелица «Снэп», суровая дама в туго зашнурованных сапогах, за голенищами которых вполне мог прятаться кинжал, предложила свои услуги… если я соглашусь на крупную переработку имиджа. «Я вижу… черные как смоль волосы. Я вижу… много кожи и цепей. Нам надо раскрыть в тебе демона!» — заявила она. Не демона, а диву. Я вижу… полный отстой.

Мартин и Жюли из «Ликуид» буквально меня захвалили.

— У тебя классическая красота, которая так современна! Классическая, но не стандартная! Универсальная, — закричал Мартин. — Ты прямо создана для «Вог». У меня три девушки в этом номере — я говорил? Или для «Базар», но только с Пулманом или Дюраном. «Эль»… Ты не формат «Эль», хотя, думаю, Тайен ты бы понравилась. Может, «Гламур», но иногда они совсем бабские, надо тщательно выбирать. «Мадемуазель»…

Звучит заманчиво. Но Мартин то и дело отлучался в уборную и возвращался с сильным насморком, а Жюли постоянно вскакивала и отбегала куда-то в сторону. За обедом они сами не помнили, что заказали. И блюда какие-то странные… Обугленный каджун? А «махимахи» — это вообще что? Выбор из четырех вариантов, а они едят там каждый день. Да, Мартин и Жюли оказались либо просто сумасшедшими, либо наркоманами. От предложения «Ликуид» я отказалась.

Итак, счет 0:4, а матч близится к концу.

— Луи, мне, наверно, пора в гостиницу. Скоро в университет!

— Мы быстро, обещаю. — Луи всматривается в номера домов. — Четыре… двенадцать… двадцать два… Так. Прекрасно, приехали! Отлично! Спасибо. СПАСИБО!

Таксист игнорирует моего агента или заслушался Дебби Гибсон: мы продолжаем ехать по Восемнадцатой под очередной громогласный хит. Высаживают нас лишь посреди следующего квартала, и то когда мы оба закричали что есть мочи и чуть не разбили плексигласовую перегородку.

— Ну и город! — пыхтит Луи, причем уже не в первый раз.

Пока мы идем обратно, Луи рассказывает об агентстве номер пять, «Шик».

— Его не было в твоем списке, — замечаю я.

— Потому что оно только что открылось. К тому же я не знал, согласится ли Байрон с нами увидеться, но я позвонил ему за обедом, он заинтересовался, так что…

Я уворачиваюсь от женщины с черными пакетами с надписью.

— «Барниз» — это что?

— Универмаг вниз по улице.

Ага! Я стараюсь все запомнить.

— А Байрон — это кто?

Луи читает список.

— Владелец агентства «Шик». Несколько лет работал агентом в «Элит». Наполовину самоанец. Гей. Высокий. Красавчик. Бывшая модель.

Я морщусь.

— Не как Франсина, — поспешно добавляет он. — Слушай, я с ним неплохо знаком. Он хороший парень. Ходят слухи, что «Шик» будет принимать только по приглашениям, никаких людей с улицы — все эксклюзивно. Говорят, у них большое будущее.

— Я думала, большое будущее у «НАУ!».

Луи качает головой.

— У «НАУ!» большое настоящее. «Шик» догонит его через год.

Почему тогда Луи хотел, чтобы я подписала контракт с агентством, которое выйдет из моды еще до того, как я закончу первый курс? Я задаю этот вопрос себе, не вслух. Луи так расписывает мне «Шик», что у меня начинается дежа вю. Я вижу вход: ничем не примечательная дверь, втиснутая между кафетерием и копировальным салоном. Шумно вздыхаю и бурчу:

— Ладно! Только давай не задерживаться.

Может, Байрон и вправду высокий и красивый брюнет-полусамоанец, но я этого не замечаю. Все мое внимание поглощает тиара — сооружение из металла и стразов, поблескивающее над массой его темных кудряшек.

— Эмили, забыл сказать, — шепчет Луи, пока странное явление приближается к нам. — Ты не ездила в Лос-Анджелес!

— Что? Почему?

— Просто не ездила, и все…

— Луи! Эмили! Добро пожаловать!

Приветствуя нас в манере «я с Востока, в Нью-Йорке проездом», Байрон складывает ладони и кланяется, трепеща ресницами. Потом нагибается для неизбежного поцелуя в обе щеки. Когда он подносит голову ближе, я замечаю в тиаре хрустальный кулон — не заметить его невозможно, так как хрусталь с размаху попадает мне прямо в глаз.

Ой-й-й! Я сгибаюсь пополам.

— Ах, милочка, прости, прости меня! Мой хрусталь! — разражается восклицаниями Байрон.

Похоже, он искренне удивлен, что подвешенный тяжелый предмет качается. Его попытки утешить меня объятиями опасны. Как только меня выпускают, я отхожу в сторонку, подальше от тиары, и с тоской смотрю на дверь. Заберите меня отсюда…

Мы пересекаем длинный просторный офис — именно что просторный. Люстр нет, только голые лампочки. И ковра нет, вместо него деревянный пол, покрытый пятнами и грязью. Все предметы мебели — два стола и шесть складных стульев. На стене висят четыре фотографии девушек, причем ни одной с обложки. Мы вскоре знакомимся с агентами: Джон, бледная личность средних лет в рубашке с «огурцами» и восьмиугольных очках, и Джастина, низенькая полная дама с кончиками волос, выкрашенными в зеленый, и усталой походкой дальнобойщика.

Заберите меня отсюда…

Мы доходим до секции для посетителей, и я сажусь в кресло.

— Ты как? — одними губами спрашивает Луи.

Я хмурюсь.

— Хочешь чего-нибудь, Эмили? — спрашивает Байрон.

Чего, например? Тут пусто и голо.

— Нет, спасибо.

Байрон садится рядом со мной и кладет руки на стол, расправив ладони. У него длинные и ровные пальцы, унизанные кольцами-«хамелеонами», мода на которые отошла еще в семидесятых. Как выяснилось потом, Байрон называет их «кристаллами чувствительности».

На нем черная туника с развевающимися рукавами. Кожа цвета карамели, глаза — бархатные, темно-карие. Длинные ресницы, широкие брови, волнистые волосы, пухлые губы и широкий подбородок. Красивый? Да, но самая лучшая его черта — голос. Речь Байрона не звучит, а течет. Слова льются — гладкие, насыщенные, топленые. Как разогретое сливочное масло. Или шоколад.

— Дорогие мои, я знаю, у вас был нелегкий день, — увещевает нас он, — поэтому перейду сразу к делу. Я знаю, «Шик» пока не производит впечатления. У нас мало девушек. Готов поспорить, вы уже недоумеваете, зачем пришли.

Совершенно верно!

— Если позволите, я назову несколько причин. Я десять лет работал моделью, в основном здесь и в Милане. Потом работал агентом в «Элит» — сначала в мужском отделе, потом с девушками. Говорите об «Элит» что хотите, но Джон Касабланкас действительно произвел в модельном бизнесе революцию. До него агентства были обычными модельными курсами, а вы, модели — девчонками, которые зарабатывали себе на карманные расходы. Теперь вы заключаете контракты с профессионалами, и речь идет о серьезных деньгах. Я вижу это — я вижу разницу. Я понимаю, как увеличить вашу ценность до максимума, как вас продавать по-настоящему. Это у меня в крови.

Я подаюсь вперед. Совсем недавно я читала биографическую статью о Джоне Касабланкасе в журнале «Нью-Йорк», которую маме переслала какая-то добрая подруга из женского приюта. В этой статье сорокапятилетний агент говорил о своих отношениях с шестнадцатилетней Стефани Сеймур выражениями вроде «Она дает мне силы» и «Передо мной открылись новые двери». Мама еще заявила: «Если хоть одним глазком глянешь на этого типа, отправлю тебя учиться в местный колледж». Байрон продолжает мурлыкать:

— С другой стороны, я никогда не забуду, что значит быть моделью и ходить на кастинг за кастингом, где рассматривают каждую страничку твоего портфолио и заглядывают в каждую пору, а ты терпишь и думаешь, стоит ли оно того. Я помню и то, что даже когда оно того стоит, страхи не исчезают, появляются новые. Начинаешь задумываться, правильно ли ведут твои дела, хорошо ли тебя рекламируют, получаешь ли ты достаточно денег за недолгий отпущенный природой срок.

Я отношусь к своим моделям, как тренер — к профессиональным спортсменам. Не спортивный агент, нет, тренер. Потому что мы с тобой, Эмили, в одной команде — во всяком случае, я на это надеюсь… — Байрон впивается пальцами в стол и пристально смотрит мне в глаза. — Эмили Вудс, мне не нужно смотреть ваши фотографии, чтобы сказать: я хочу вас представлять. Я чую это нутром. И я вам обещаю: если вы дадите мне эту возможность, я посвящу все время и силы продвижению вашей карьеры. Я буду вашим партнером на каждом этапе пути, от переделки портфолио до заключения первого контракта. И только так — только так выиграем мы оба. — Он безмятежно улыбается, складывает ладони и склоняет голову. — Так как? Мы на одной волне?

Я несколько раз моргаю, потом выпрямляюсь. Йоговские штучки Байрона меня очень раздражают, а значит, мы не совсем на одной волне. И все же он говорит разумно — да что там, просто здорово! Впервые с тех пор как мы приехали в Нью-Йорк, я широко улыбаюсь. Мне нравится то, что предлагает Байрон. Мне нравится Байрон.

Через несколько минут, когда Байрон просматривает мое портфолио, мы уже как будто договорились. Он спрашивает меня про университет совершенно по-приятельски.

— У меня сегодня первая встреча с ребятами, — небрежно бросаю я.

— Ну, я бы очень хотел сводить вас с Луи на ужин.

— Не могу, встреча довольно рано. Кстати…

Я копаюсь в своем захламленном рюкзаке в поисках клочка бумаги с объявлением, и на стол выпадают самые разные предметы: ежедневник, фотоаппарат, подставка под стакан из нового «Хард-рок кафе» в Чикаго, минералка, футляр для солнечных очков…

— А очки ничего! — говорит Байрон, открыв футляр.

Не могу устоять.

— Мне их подарила Лейла Роддис!

Очки падают на стол.

Байрон вскакивает и возмущенно тыкает пальцем в Луи.

— Попробуй только сказать, что возил ее к Марку Голду! — визжит он.

— Ей нужен был агент на Западном побережье, Байрон. Ничего личного, — ровным голосом отвечает Луи, хотя я замечаю, что он заливается краской до самой шеи.

Это замечаю не только я.

— Врешь! — Байрон переступает с ноги на ногу. Хрустальный кулон качается взад-вперед, взад-вперед. — И не говори мне, что она искала клиентов в Эл-Эй! В Эл-Эй нет клиентов — вся индустрия моды здесь! Какого хрена ты послал ее к этому озабоченному унюханному гетерокобелю?

Хм, раз пошла такая пьянка, я тоже не против услышать ответ.

— Спокойствие! — Луи обращается к нам обоим.

— Нет, это ты успокойся! Подумать только! Я уже несколько месяцев звоню тебе насчет Эмили…

Месяцев?!

— …а ты меня накалываешь, ты… проститутка!

— Не смей называть меня проституткой! — кричит Луи и тоже вскакивает. — Ты просто злишься, что этот «озабоченный унюханный гетерокобель» представляет Лейлу! Ты ее упустил, а он подобрал… Забудь, твой поезд давно ушел!

Ого. Две пары рук уперлись в боки.

— Э-э… Давайте не будем переходить на личности! Мы ведь не хотим, чтобы ситуация вышла из-под контроля, правда? — мямлю я.

Неужели я и вправду думаю, что могу их успокоить? Две пары глаз поворачиваются ко мне.

— Главное, что я уже здесь…

Главное то, что они вот-вот начнут выцарапывать друг другу глаза.

— И вообще, у меня не сложилось с Марком, он показался мне… — Каким? Каким? — Грубым, — заканчиваю я и жестом отметаю не только Марка, но и всех мужчин, имеющих наглость оставаться гетеросексуальными.

Байрон закусывает губу и угрюмо смотрит на свои «кристаллы чувствительности», которые теперь горят грязно-оранжевым.

— …Я приехала на Восточное побережье, и мне нужен агент именно здесь. И я обожаю Нью-Йорк!

Я не сомневаюсь: последняя фраза должна сотворить чудо.

Несколько секунд оба молчат. Потом Байрон медленно, дрожащим от гнева голосом произносит:

— Ты ведь знаешь, что дело совсем не в Лейле, а в твоей доле.

— Неправда! — кричит Луи.

— Правда. И знаешь что? Тебе причитается пять.

— Семь!

— Пять.

— Се…

Я поднимаю руки и пронзительно кричу:

— СТОП! Байрон, извини! — Я беру Луи за плечо и тащу его по офису, пока мы не натыкаемся на огромное окно. — Что, черт побери, за дела? Пять чего?

Луи прижимается к стеклу лбом и ладонью. Если какой-нибудь пешеход посмотрит на шестой этаж, точно подумает, что человек собрался прыгать.

— Не пять, а семь, — он шмыгает носом.

— Семь чего?

— Доля первого агента. Мне причитается семь процентов от прибыли агентства, а не пять. Просто Байрон — жадный ублюдок! — Луи стискивает мою руку. — Пошли, Эм! Зря я тебя сюда привел, к этому… этому козлу! — Он бросает сердитый взгляд на Байрона, который уже преспокойно разговаривает по телефону.

Стоп…

— Луи, ты торгуешься о своей доле?

— Конечно, — отвечает он.

Конечно! Неудивительно, что он отказался от Висконсина… Какая же я идиотка!

— А как насчет моей доли?

— Эмили… — Луи снова шмыгает. Материнские инстинкты берут верх, и он снимает с моего воротника волос. — Я тебе уже говорил. Это твердая такса! Не подлежит обсуждению. Восемьдесят процентов дневной выручки.

Не подлежит обсуждению. Ага… Совсем как его доля. Я прокручиваю в голове события дня с учетом новой информации. На что это повлияло? На выбор тех, с кем мы виделись? Или в каком они шли порядке? Или как долго мы там сидели?

Как долго…

— Луи, кто еще пообещал тебе семь?

Луи снова упирается лбом в стекло. Я сжимаю его плечо.

— Луи, говори! Марк Голд и кто еще?

— Никто. Ну, Франсина сказала, что даст семь, но… — Он отстраняется. — Знаешь, думаю, «Шик» тебе все-таки не подходит. Давай отсюда уйдем. Заберем сумки. Заселимся в гостиницу. А завтра пойдем в «Форд», в «Элит» — куда захотим.

Агентство «Элит»! Чтобы мама оторвала мне руку или ногу. А бутиковые агентства нестандартные, более эксклюзивные, в них более выгодное соотношение моделей и агентов, а значит, они больше подходят для студентки… Во всяком случае, так сказал Луи. А еще он говорил, что едет со мной «чтобы выразить благодарность». Так кто его знает, где правда? Ему нельзя доверять. Он обманщик!

— Ты дерьмо! — ору я.

Луи охает:

— Печенюшка!

Я уворачиваюсь от его протянутой руки и начинаю гневно ходить взад-вперед, стиснув зубы и сжав кулаки. В этом деле все думают о своей собственной выгоде. ВСЕ! Разве не это мне говорила Лаура? И Айяна? Мне уже дали урок, но я его плохо усвоила. Обойдемся без новых уроков! Я буду твердой как сталь. Я БУДУ СТЕРВОЙ!

Да, я стерва! Внезапно я понимаю, что надо делать. Встаю как вкопанная. Сжимаю спинку складного стула. Потом улыбаюсь.

— Ты прав, Луи! Пора сваливать!

Луи выглядит так, словно его простил сам мэр города.

— Прекрасно! — восклицает он и даже слегка подпрыгивает. — Я хочу выпить, а потом принять душ, именно в этом порядке. Потом обед, может, французская кухня. А еще на Принс-стрит есть замечательное…

— Ах! — Я прижимаю руку к груди и деланно хихикаю: глупенький Луи! — Я ведь не с тобой иду!

Его улыбка исчезает.

— Не со мной? Почему?

— Ну, во-первых, у меня… — Я беру приглашение на университетскую вечеринку и отдаю его Луи. Тот разглаживает бумагу на оконном стекле.

Потерялся в толпе?

Приходи на вечер для первокурсников в Кармен-холле! Можно знакомиться со всеми по очереди!

Сбор в 5–7 вечера во дворе Кармен-холла!

— И… О, боже мой! — Движением, отрепетированным еще на фотосессиях в Милуоки, я поднимаю руку и всматриваюсь в циферблат. — Вы посмотрите, который час! Уже пять, а мне еще топать и топать! Пока!

Я сгребаю в рюкзак все свое имущество: ежедневник, фотоаппарат…

Луи подступает ко мне:

— Но мы даже не нашли тебе агента!

Подставка под стакан, минералка…

— Ничего! — весело откликаюсь я. — Потом найду!

— П-п-потом?

— Потом. — Я беру футляр от очков, кладу их туда и со щелчком закрываю. — И вообще, что за спешка? Я теперь живу здесь. Ты дал мне список всех лучших агентств, спасибо. Так что я знаю, куда пойти.

Я закрываю рюкзак, просовываю руки в лямки и повожу плечами, чтобы расположить рюкзак ровнее.

— Но…

— Пока, Луи! — Я целую его в обе щеки, отворачиваюсь. — Ой! — и снова поворачиваюсь. — Это я заберу! — Выхватываю у него приглашение. — Удачного полета!

— Эмили!

Я направляюсь к двери. Шаг, второй…

Байрон бросает трубку и отбегает от стола.

— Эмили! Луи! Что происходит? Куда она собралась?

— Я вам уже говорила, у меня встреча!

Три, четыре, пять…

— Что?! — кричит он.

— Встреча! В универе! — Шесть, семь, восемь… — Рада была познакомиться, Байрон! Как-нибудь позвоню — пока!

Девять, десять. Оборачиваясь и делая им «ручкой», я вижу, что Байрон с Луи стоят посреди офиса рядышком, выпучив глаза и раскрыв рты — что мне и требовалось.

Я касаюсь пальцем щеки.

— Ну-у… это если Байрон не согласится на пятнадцать процентов.

— Пятнадцать процентов? Не могу! — взвизгивает он. — Я начинающее агентство!

— А я студентка. Мне за учебу платить.

— Но… — Байрон вытягивает руку в сторону Луи. — Он хочет семь!

Я пожимаю плечами.

— Что ж, значит, мы не договоримся! — И снова разворачиваюсь на сто восемьдесят градусов. Одиннадцать, двенадцать, тринадцать… — Счастливо, Байрон. Успехов в работе!

Я уже у двери. Поворачиваю ручку и распахиваю дверь. Меня чуть не сбивает с ног порыв некондиционированного воздуха.

— Восемнадцать! — кричит мне вслед Байрон.

Я закрываю глаза и делаю глубокий вдох.

— Нетушки, пятнадцать! Пока-пока!

Я закрываю за собой дверь, иду вперед, нажимаю кнопку лифта и начинаю напевать себе под нос «Холл энд Оутс».

— She's a bitch girl…[44]

Звякает опускающийся по шахте лифт.

— …And she’s going too far…[45]

Все.

О боже! Слишком далеко! Я слишком далеко зашла. Лифт звякает громче. Кнопка загорается зеленым. Лифт содрогается и замирает. Медленно, со стоном, открывается дверь. В тесной каморке стоит курьер; из его наушников доносится звон.

Он вытаскивает из одного уха наушник.

— Едете?

— Э-э…

— Э-э «да» или э-э «нет»?

Я зашла слишком далеко! Дверь начинает закрываться. Я подставляю ногу. Лифт открывается. Я захожу.

— Черт! — кричу я и барабаню кулаком по стенке. — Черт, черт, черт!

— Вниз, девушка.

Наушник возвращается на место. Я слышу Трейси Чепмен, а потом (я почти нажала на кнопку закрытия дверей и стараюсь проглотить застрявший в горле комок) — Байрона:

— Пятнадцать процентов, через год обсуждаем заново, и это мое последнее слово!

Йес-с! Я ухмыляюсь и поднимаю кулак. Курьер подставляет ладонь. Я ударяю его по ладони и выхожу из лифта.

— Ладно, Байрон! — спокойно заявляю я. — Говори, где подписать.