Студентка с обложки

Глава 25 ПОДМОЧЕННАЯ РЕПУТАЦИЯ

— Все, готово! — кричит фотограф.

Я делаю шаг с площадки.

— Стой, зацепилась! — Мэррон, стилист, открепляет мой шлейф, приклеенный на равных расстояниях, как щупальца осьминога, к бумажному заднику. — И еще нужна нижняя юбка.

— А мне вуаль, — добавляет Аарон, парикмахер.

— Как вы думаете, столько раз изображать невесту — плохая примета? — спрашиваю я; крутясь, — и выхожу из сооружения, похожего на юбку с обручами.

— Зависит от количества женихов, — говорит Мэррон.

— М-м-м… Пожалуй, дюжины три.

— Ты попала.

Аарон отворачивает мое лицо от стремянки, на которой стоит, и выдергивает, наверное, тридцатую шпильку из гребешка вуали. (Шпильки — они как клоуны в автомобиле: только подумаешь, что все уже вылезли…)

— Боже, — бормочет он при виде арт-директора. — Если она велит мне еще раз переделывать прическу, я закричу. — Аарон болтает руками как игрушечный солдатик. — Вверх, вниз! Вверх, вниз!

Но арт-директор по мою душу.

— Эмили, тебе звонят по линии два.

Я даже не спрашиваю, кто. Лишь один человек знает, что я провожу день на складе «Куинс» под видом невесты.

— Привет, Джастина!

Джастина не любительница светских бесед.

— На тебя подтвердили заказ.

— На что?

— На клип.

Я подпрыгиваю столько раз, что чуть не спотыкаюсь о собственный шлейф. Клип снимают для «Даун андер», австралийского поп-дуэта, которые в Америке известны, хотя не знамениты. Платить будут ужасно, одну-две сотни долларов максимум, однако попасть туда хотят все модели, ведь снимает сам Том Бреннер… И меня взяли! Невероятно! Собеседование проводили только по приглашению, но до меня приглашали четыреста тридцать пять человек, и после меня побывали дюжины. И к тому же последний раз, когда я просилась работать с Томом Бреннером, меня выгнали за то, что я не индианка. Даже не думала, что у меня есть шансы!

— Получить этот заказ было трудно, Эмили…

— Знаю! — Я кручу своим белым платьем. Обручальное кольцо с четырехкаратным цирконием в форме куба блестит на свету.

— Знаешь? Где тебе, — вздыхает она. — Но Том очень хотел заполучить Фонью, и Байрон уговорил его на сделку.

А… Так Фонья тоже будет сниматься. Моя рука падает на стойку.

— Сделку? То есть скидку «две по цене одной»?

— Ну, не совсем, — говорит Джастина, однако альтернативных интерпретаций не предлагает.

Я смотрю, как визажист обеспечивает другой невесте природный румянец. Помните детские шутки вроде: «Я вас люблю… как булку с маслом, вы мне дороже… двух котлет»? Ну, разговоры с моим агентом проходят приблизительно в том же ключе: сначала мне хорошо, а потом сразу же плохо.

А я хочу, чтобы мне было хорошо.

— Скидка — не скидка, какая разница? Я же получила заказ, так?

— Так, — говорит Джастина. — Только, Эмили… Это важно. Постарайся, чтобы наши усилия не пошли прахом. Постарайся, чтобы твое лицо почаще попадало в кадр.

Две ночи спустя я иду по адресу в Гармент-дистрикт, где стоит желтый школьный автобус. В нем дружески болтают. Я вижу пару знакомых лиц, не больше, поэтому сажусь на первое попавшееся свободное место и чувствую себя новой ученицей в школе для телегеничных. В автобус заходят новые люди, вскоре в автобусе уже шумно и тесно, все говорят о главном заводиле на школьном дворе.

— Том гений!

— Легенда!

— Видела последний рекламный щит?

— Классный пресс, чувак!

— Откуда они взяли этого парня… Как его там, Мар… Марко? Где он работает?

— Ш-ш-ш! Он прямо за тобой.

Я оборачиваюсь, небрежно ища взглядом последнего, кто прилюдно обнажился на Таймс-сквер, но, честно говоря, им мог быть любой. У каждого парня за мной накачанные и скульптурные формы, идеальные красавчики… Но меня это ничуть не трогает. Не трогает, потому что мужчины-модели тупые.

Нет, я понимаю, мы, девушки-модели, тоже не кандидаты на членство МЕНСА[84], и все-таки должна сказать, что мужчины-модели тупы, и причина тому проста — деньги. Очень немногие из них хорошо зарабатывают. Даже самые высокооплачиваемые, которых вы, возможно, знаете по именам, получают меньше средней модели-девушки. Кроме того, несмотря на рекламу белья, почти на всех съемках мужские модели должны надевать костюм, а значит, серьезная карьера у парня начинается лишь тогда, когда он уже выглядит достаточно солидно для костюма — обычно после тридцати. Сложите два этих момента вместе — низкая оплата и позднее начало карьеры — и получите полный автобус парней, которые толком не разобрались, что им делать в жизни, пока не сели в лужу прямо на свои скульптурные задницы.

Кроме того, есть что-то отталкивающее в мужчинах, которые постоянно обсуждают марки геля для волос.

И еще одно «кроме»: у меня уже был мужчина. Этот мужчина разбил мне сердце, и я потеряла контракт с «Вог». Я не повторяю своих ошибок.

Я поворачиваюсь вперед и ерзаю, пока не упираюсь коленями в сиденье передо мной. И поднимаю глаза как раз вовремя, чтобы увидеть, как в автобус заходит «красотка класса».

Она садится рядом со мной.

— Я Фонья.

— Я Эмили, — отвечаю я.

Во всем автобусе притихли: видимо, явление супермодели производит впечатление даже на такую компанию.

— Рада познакомиться.

Фонья улыбается. Она оказалась красивее, чем я себе представляла. Карие глаза, миндалевидные, но широкие, как опахала. Волосы темные и шелковистые, кожа смуглая и теплая. При взгляде на нее на ум приходят пушистые меха, дорогие сорта дерева, мягкая замша: все утонченное, дорогое и роскошное. Я смотрю на свои колени, нервничаю, и это меня раздражает. В конце концов, я должна была быть на ее месте Я стискиваю зубы.

— Эмили, ты из «Шик», правда?

— Угу.

— Я так и думала! Я видела твою композитку в агентстве, — говорит Фонья и застенчиво улыбается. — Твоя обложка «Харперс & Куин» просто чудо.

— Спасибо. Мне тоже нравятся… твои обложки, — бормочу я.

Так она еще и вежливая? И веселая? Мне совсем плохо.

Она кладет на свою коричневую кожаную мини-юбку сумку «Шанель».

— Хочешь посмотреть на мою детку?

— У тебя есть ребенок? — лепечу я. Слава, богатство, шикарное тело и ребенок — как у нее на все времени хватает?

— Не ребенок — Фондар. Вот! — Она достает из сумки фотографию белого тигра.

— Симпатичный, — говорю я. — А в каком он зоопарке?

— В моем! Извини: в моем центре природы. Вечно забываю! Это на участке земли, который я купила во Флориде. — Фонья небрежно пожимает плечами, словно мы обсуждаем покупку гамака, барбекюшницы или еще какого-нибудь приспособления для заднего двора. — Хоть бы Фондар поладил с Дарией! Дария — наш львеночек. Вот этот. Разве не прелесть?

Она достает целую стопку фотографий. Настоящий Ноев ковчег.

— Все животные, конечно, живут в отдельных вольерах, но главное — правильно вольеры расставить. Кого куда. Понимаешь, я правда-правда очень хочу, чтобы между ними была духовная связь. Боже, как бы я хотела знать, кто Фондар по гороскопу! Он тебе кого больше напоминает, Стрельца или Козерога?

Да, есть Бог на свете. Фонья тупа как пробка.

— Трудно сказать, — радостно улыбаюсь я.

Оставшуюся часть поездки я наслаждаюсь каждой ее глупостью. Я получаю от этого столько удовольствия, что моя компаньонка перевела дыхание, лишь когда мы съехали с шоссе на извилистую заросшую дорогу.

Под шинами трещит гравий. Пассажиры зашевелились.

— О-о-о! Только не сюда!

— Я уже снималась здесь три раза!

— Тут вечно холодрыга!

— Да, холодрыга!

Ах, так это «постоянная натура»! «Постоянная натура» — места, которые постоянно используют для фото- и видеосъемок. Большей частью «постоянные натуры» — всего лишь пустые студии с парой архитектурных излишеств до кучи (колонна с каннелюрами, эркер, ванна на ножках), но есть и настоящие дома, из которых владельцы временно выехали за деньги. В Манхэттене много таких мест, и мы нет-нет да туда попадаем. Очень пафосные. Широченный городской особняк у Грамерси-парка, облицованный коричневым песчаником, с лифтом, гаражом и кованой оградой. Апартаменты на Пятой авеню с видом на водохранилище (миленько, хотя готова поклясться: эта квартирка так популярна лишь потому, что в лифте можно наткнуться на Пола Ньюмана). Белый «лофт» художника в Сохо. Сидеть в чужом доме странно: все кругом критикуют декор и рассматривают личные вещи, которые убирают, но всегда недостаточно тщательно, и рассуждают о том, как этот человек сделал состояние и — раз мы сюда попали — обанкротился.

Это интерьерная «постоянная натура». Есть и экстерьерная, где Нью-Йорк выступает в роли задника. Очевидно, таких мест не меньше, чем желтых такси, но даже в этой категории есть пара хитов. Натура номер один, такая популярная, что для съемочных фургонов на асфальте расчерчены парковочные места, — это фонтан «Бетесда» в Сентрал-парке. Зайдите туда в начале лета, и увидите целую кучу съемочных бригад, которые обмениваются обедами, оборудованием и профессиональными сплетнями, словно собрались на отдых в элитном трейлер-парке. К другим претендентам на первое место относятся фасад «Метрополитена» (фонтан, лестница — пафосный задник), перекресток к северу от района «Утюга» (здания, такси — урбанистический задник) и пекарня «Везувио» на Принс-стрит в Сохо (живописно, старомодно — миленький задник).

Еще несколько ярдов асфальта, и наш желтый автобус останавливается перед готическим особняком (полуразрушенный, оплетенный виноградом — задник померкшего величия). Нас встречают толпы народа, но приехавших тоже немало. Я совершаю тактическую ошибку и иду по-маленькому, а посему оказываюсь в самом хвосте линии сборки. Уходит почти четыре часа на то, чтобы меня причесали, накрасили и одели (один час сверху, потому что главный стилист решил: мне нужна очень пышная прическа). На площадку меня доставляют уже в час ночи (снимаем ночью, потому что так лучше выглядит обстановка). Я выпила три чашки кофе и довольно-таки сильно дергаюсь.

Нервничает и Генри, один из видеопродюсеров, правая рука Тома.

— Finalement![85] — ахает Генри, окидывая меня и мой наряд одним хищным взглядом. Его пальцы взлетают как колибри и опускаются на мой пояс. — Нет-нет, — цокает он языком. — Тьери Мюглер хотел не так.

— Вряд ли он узнает, — шепчу я театрально.

Генри широко распахивает глаза и рот. Мне кажется, сейчас он закричит «Sacrebleu![86] или «Zut Alors![87]». Но вместо этого я слышу:

— Ти-эр-риии!

Тиэрри?!

К нам рысью подбегает Тьери Мюглер.

— Oui?

Да, еще можно спросить самого дизайнера. Тоже неплохой вариант.

Генри с упреком теребит мой пояс.

— Это же неправильно, да?

Тьери приподнимает бровь и становится очень похож на свою фотографию в прошлом номере «Эль», где про него напечатали статью под заголовком «Vivre Le Sex!»[88].

— Ей нужен берет, — объявляет он и рысью убегает.

— А как же пояс!

Генри прикрывает глаза рукой. Наконец появляется черный берет, его закрепляют у меня на голове. Плакала моя прическа.

Парикмахер убирает локон над бровью, и тут в поле зрения появляется Том.

— Ты, — говорит он, указывая на меня.

— Эмили, — шепчет ассистент.

— Эмили! Пошли со мной.

Я буду работать с Томом Бреннером — Томом Бреннером! Я иду по пятам за режиссером, напуская на себя хладнокровный вид. Мы сейчас в самом центре дома. По холлу и лестнице расставлены роскошные мужчины и женщины в позах, выражающих напускное безразличие. Напряженные фигуры опираются о стены, обои, на которых давно потеряли товарный вид: края порвались и загнулись, лилейные узоры там, где когда-то висели картины, более темные. На толстом завитке перила примостился полуобнаженный Адонис, его кожа блестит, натертая маслом. На лестнице извивается в поцелуе парочка. Боже, передвиньте сюда камеры, и получится отличная порнушка.

Мы останавливаемся под лестницей, прямо перед парнем с прямой блондинистой стрижкой «паж», в матросской фуражке и брюках с двумя рядами блестящих пуговиц.

— Ты! — говорит Том. — Я хочу, чтобы ты целовалась с ним, лежа на полу.

А может, как раз порнушку мы и снимаем? Целоваться с ним?

Том поворачивается к камере.

— На места! Пожалуйста! — кричит он.

Целоваться с ним? Я смотрю на парня, которого должна целовать, и вдруг мне приходит в голову: да он же вылитый мальчик из рекламы краски «Дач бой», «Голландский мальчик». Я резко оборачиваюсь.

— Стойте!

— Attends![89] — Ко мне подбегает Тьери Мюглер и хлопает в ладоши. — Attends!

Exactement Thierry[90]. Я облегченно улыбаюсь. Знаменитый дизайнер будет моим рыцарем в черном спандексе и скажет Тому, что моей красоте (или хотя бы его наряду) не пристало валяться на полу.

— Думаю, это все-таки лишнее!

Тьери снимает с моей головы берет.

— На места! На места!

Том уже за объективом, его крупное тело почти скрывается за переплетением стали и ламп. Одной рукой он сжимает мегафон, другую кладет на ковбойскую шляпу, чем, как ни странно, напоминает ведущего родео.

— Мальчики и девочки, слушайте сюда! — гремит он. — Перед нами долгая ночь и много съемок, так что очень важно не уклоняться от расписания. Это значит — никаких репетиций. Я просто включу пленку. Я уже распределил роли. Осталась простая инструкция: не облажайтесь!

Холл отзывается смехом.

— Мы готовы?

— Готовы! — кричат все.

— Отлично. По местам! По местам!

Люди расходятся, включая Голландского Мальчика, который берет в рот мятную конфетку. Я просто стою на месте. Сказать вам честно? Когда мы подъехали к этому заброшенному поместью, я представила себе видео, полное лунного света, разросшихся садов и вымощенных булыжником дорожек. Черно-белое, возможно, немного зернистое, с красивой одеждой, а если и должен быть поцелуй девушки с моряком, то этот момент будет как в кино, истинно элегантным, как знаменитая фотография Дуазино, которая висит на каждом этаже общежития. Да, я бы не была этой девушкой. Целоваться с ним? Да меня не будет видно в кадре!

Я хочу — нет, мне необходимо — больше времени в кадре.

— Тооом!

На меня смотрят пятьдесят пар глаз, включая Тома.

— Что?

— Я не могу так сниматься, — ною я. — Мне обещали крупный план!

Все, буквально все, воспринимают это как классную шутку, причем не только присутствующие здесь. Из уоки-токи с опозданием доходит взрыв смеха, отчего по холлу разносится новая лавина хохота. Мои щеки заливаются краской. Что я наделала?

— Ну, а я хочу восемь бутылок пива. — Том подчеркивает свои слова, приподнимая рубашку и напрягая упругий живот, отчего вокруг свистят и смеются. — Не всегда получаешь, что хочешь, правда?

Взгляды. Хохот. Мои щеки горят. Я ложусь рядом с Голландским Мальчиком.

— У меня есть парень, — вру я.

— У меня тоже, — говорит он.

Сорок пять минут поцелуев взасос, и пора переходить к сцене номер два. Все происходит в бальном зале. Это помещение особняка больше всего пострадало от времени: от паркета отслаиваются полоски, желтые зубастые люстры покривились, обивка на мебели изношена до дыр; шторы драные, в разбитых окнах свистит ветер… Этот дом как будто потрясли, а потом бросили на произвол судьбы.

В сцене номер два только девушки. Том придумал, что все модели-девушки (кроме Фоньи, которую я не видела с тех пор, как мы приехали) медленно встают под музыку, а потом пускаются в пляс, пока не доведут себя до вакхического безумия. Он тыкает в меня большим пальцем:

— Кроме тебя! Я хочу, чтобы ты эту сцену пересидела.

Прекрасно. Я попросила крупный план, и теперь он меня ненавидит. Я опускаюсь на проваленный диван, стараясь сохранять спокойствие, и смотрю, как девушки танцуют. Музыка — конечно, песня для клипа «Даун андер». Она звучит с самого приезда. Пять часов назад она мне нравилась. Сейчас — слышать не могу.

— Ну, поехали, девочки! — Том носит камеру на плече, словно снимает разбомбленные улицы Бейрута или частную жизнь знаменитостей. Девушки начинают прыгать, он снует между ними. — Ну, давайте! Быстрее, быстрее!

Модели скачут, как стая фламинго.

— Девушки! Раскрепоститесь!

— Раскрепоститесь! РАСКРЕПОСТИТЕСЬ!

Раскрепоститься? Если бы. Быть хорошей моделью значит, что в каждом кадре ты предельно собрана. Даже в «спонтанных» кадрах ты знаешь, как выглядит часть твоего тела, что акцентировано и что спрятано. Но камера Тома записывает десятки кадров в секунду — разве можно за ней уследить? Никак. Обязательно будут кадры, где тебя покажут под плохим углом или будет заметен шрам. Это ужасно и — сказать честно? — именно поэтому из моделей обычно выходят отвратные актрисы. Эмоции — грязное дело, эмоции — уродство, нам такого не надо.

Я, видимо, засыпаю, потому что вскоре мне снится, что Том срочно вызывает меня на крупный план… только это не сон и это не Том. Это Генри, который трясет меня за плечо.

— Эмили, вставай! Вставай! Том зовет тебя наверх!

— Что?..

Генри помогает мне встать. Мы проходим через анфиладу пустых комнат и оказываемся на кухне, где кучка людей тусуется между сценами. Одни пьют кофе, другие передают Друг другу фляжку. У холодильника Голландский Мальчик обжимается — вряд ли со своим парнем. С кухонного стола из жаропрочного пластика парень в кожаной моряцкой шинели втягивает дорожку кокаина. Генри напрягается. Я готовлюсь к неизбежному скандалу. Вместо этого он подскакивает к стойке и быстренько прикладывается сам.

А потом мы уходим. Быстро бежим вверх по лестнице, вниз по коридору и попадаем в комнату на третьем этаже, где Том с дюжиной помощников смотрят, как Фонья принимает пенную ванну.

— Вуаля! — говорит Генри.

Том поднимает глаза.

— А-а-а, мисс Десмонд…[91]

Команда сгибается от хохота.

— …готова к своему крупному плану?

Отвечает Генри:

— Нет. Ей нужна серьезная подкраска и украшения, как у Фоньи.

В ушах Фоньи цветы из фальшивых бриллиантов, волосы выпрямлены и высоко заколоты, в тонких пальцах сигаретный мундштук. Она голая Холли Голайтли из «Завтрака у Тиффани». Стилист прикрепляет к моим мочкам похожие сережки, с другой стороны выходит визажист с помадой на кисточке. Я отворачиваюсь.

— Что за сцена?

Том пожимает плечами: разве не очевидно?

— Ты в ванне с Фоньей.

— За Фоньей, — уточняет Генри.

— И что делаю?

Снова пожимает плечами.

— Все, что хочешь. На что будет настроение.

Я осматриваю Фонью. Они издеваются! Это невозможно. Она не готова к съемкам. Она голая и у нее видна грудь.

— За твоими руками не будет видна, — отвечает Том.

Стоп, вашу мать!

Генри снимает с меня пояс и начинает расстегивать тренч. Я смотрю на Фонью, чтобы понять, не возражает ли она, но она толкает по краю ванны кусок мыла, словно это ее резиновая уточка — стало быть, не возражает. Я кое-что прикидываю в уме. Уже четыре утра. Через четыре часа я должна быть на заказе — заказе, за который мне что-то заплатят, а, учитывая злобные взгляды, которые бросает на меня Том, он больше никогда меня не закажет.

Я отталкиваю руки Генри.

— Нет. Я не буду так сниматься. Извините.

Мыло с плеском падает в воду. Пока никто не заговорил, я бегу на кухню, где еще раньше заметила таксофон, из которого можно будет вызвать такси.

— Эмили! — Генри догоняет меня. — Эмили!

Без предупреждения меня сильно прижимают к стене, держат за руки. Я ахаю от неожиданности и боли.

Генри приближает свое лицо к моему. По его лбу катится пот. Воротник уже мокрый. Глаза дикие. Он трясет меня.

— Ты, сучонка! — шипит он со злостью, подпитываемой кокаином. — От Тома Бреннера так не уходят, поняла? Ты что себе вообразила?

Мне на лицо попадают брызги слюны. Я моргаю и выкручиваюсь.

— …Ты будешь сниматься!

Я, наконец, нахожу в себе силы что-то сказать.

— Нет, не буду.

— Нет, будешь! Прямо сейчас!

— Внизу куча других девушек, возьмите одну из них!

Генри выпаливает:

— Нам нужны близнецы или почти близнецы! Это значит, ты! Ты брюнетка. Ты похожа на Фонью. Здесь ты одна такая. Здесь, но не на кастинге. На кастинге было шесть девушек, похожих на Фонью. Шесть девушек, которые хотели получить эту работу. Но мы выбрали тебя. А знаешь, почему?

О боже…

— За самое шлюшное портфолио. Ты уже снималась топлесс, Эмили, так что можешь раздеться снова. Особенно для Тома Бреннера. Особенно для главной сцены. — Генри делает паузу и сглатывает. — Я не позволю тебе сорвать съемки, понятно? Понятно?! Или мне позвонить Байрону и сказать ему, что «Том Бреннер продакшнз» не будут в ближайшее время работать с моделями «Шик» потому, что они слишком проблемные?

Проблемные. Проблемная девушка… Байрон точно меня уволит.

Я оглядываюсь на ванную. Том стоит в дверях, зацепившись пальцами за лепнину над косяком, и ждет.

Я уже так снималась. Снимусь еще раз, невелика беда!

— Ладно, — говорю я.

В ванной я снимаю с себя все.

— Скажите, — обращаюсь я к Тому. — Скажите мне точно, что я должна делать.