Судьбы человеческие

Наследство малышки Нелл

Вот уже шесть недель, как малышка Нелл мирно и безопасно посапывала, свернувшись в животе Хелен. Она должна была унаследовать некоторую степень таланта своего деда, и только; вам будет радостно это слышать, ей не достались ни его невроз, ни его дурной нрав; она унаследовала мягкость и миловидность своей бабки по материнской линии, но, слава Богу, не вместе с ее склонностью к мазохизму. Она унаследовала ум и энергию отца, но не его, я признаю это, змеиную повадку. У нее должны были развиться взгляды матери, однако позже, когда она вырастет, ей будет казаться ниже своего достоинства лгать — что совершенно было не свойственно ее матери. Во всем этом наследстве, конечно, была воля случая; и не только для Нелл, но и для нас с вами, кто повстречает Нелл впоследствии на жизненном пути. Но наша малышка Нелл имела одну отличительную черту: привлекать к себе не только самых неприятных, несговорчивых людей, но и самые непредвиденные, даже опасные, события на свою голову. Возможно, то было записано в ее гороскопе; возможно, то была наследственность со стороны другого деда, Отто Уэксфорда — предрасположенность к странным событиям. Или просто, как говаривала моя матушка, где есть ангелы-хранители, там обитают и демоны-искусители. Зло в жизни будто бы опоясывает добро кругами: добро — центральная активная сила: зло — въедливая и ограничивающая. Но, прочитав историю Нелл до конца, вы сами сделаете свои выводы, читатель.

Это рождественская сказка, а Рождество — время, когда всем хочется верить в лучшее, а также в то, что это лучшее победит зло.

Что касается Хелен, то она чувствовала незримое присутствие малышки Нелл — или иного существа: это были и внезапные приступы дурноты, и набухшие груди, которые постоянно о себе напоминали, как всегда бывает во время беременности. Но эти симптомы она относила на счет любви, не подозревая ничего иного.

Факт был в том, что Хелен не желала об этом думать, потому что не хотела ребенка. Может быть, потом, не сейчас. В том новом мире, что открыл ей Клиффорд, было еще столько неувиденного, неузнанного, несделанного. Да и как было ей, Хелен, что саму себя еще непрочно осознавала в этом мире, принести в него нового человека? Она не представляла себе, чтобы Клиффорд мог любить ее беременной: для нее это означало быть слезливой, толстой и вечно больной, какой она видела свою мать в ее последнюю неудачную беременность, всего пять лет тому назад. Беременность кончилась для матери выкидышем на значительном уже сроке. Когда это кровавое, ужасное, вызвавшее столько слез событие произошло, Хелен была странно обрадована, а главным образом, смущена собственными спутанными мыслями и чувствами. А отец, мрачный и грозный Джон Лэлли, сидел возле матери и держал ее за руку с такой нежностью, которой она от него не ожидала. Хелен внезапно ощутила жгучую ревность — и решила оставить дом сразу же, как окончит курс «А» в Школе искусств, а потом поступить в колледж — и уйти, уйти, уйти…

Теперь, встретив Клиффорда, Хелен хотелось забыть прошлое и любить Клиффорда, и думать о блестящем будущем, и уж, конечно, не быть беременной. Клиффорд уже предложил ей выйти за него замуж. Хотя — предложил ли? Или просто сказал в одну из их сумасшедших, полных любви ночей, то бархатно-черных, то освещенных сиянием лампы, что «…я должен рассказать об этом родителям: они считают, что должна быть какая-то свадебная церемония», и на этом они порешили, так, между прочим, в одну из ночей. Поскольку было ясно, что родителям Хелен ничего не удастся организовать вроде «свадебной церемонии», то между ними было решено предоставить это родителям жениха. Кроме того, доход последних, несомненно, превышал доход первых порядка на два.

— Возможно, мы просто тихо поженимся? — предложила Хелен жене Отто, Синтии, когда Клиффорд привез ее в родительский дом в Сассенсе.

Импульсивный малый, этот Клиффорд! Он запросто поставил родителей перед фактом. Дом был в грегорианском стиле; поместье — двенадцать акров. Специально разводимые сады и цветники, в которые раз в год допускалась публика: это местечко славится своими азалиями.

— Отчего же просто и тихо? — спросила Синтия. — Здесь нечего стыдиться. Или есть чего?

Синтии было шестьдесят, выглядела она на сорок, а жила так, будто ей только-только исполнилось тридцать. Она была невысокая, элегантная, живая и совершенно не выглядела англичанкой, несмотря на традиционную твидовую одежду.

— Ах, нет, что вы, — сказала Хелен, хотя еще этой ночью она дважды вставала в туалет; да и в те дни, когда противозачаточные таблетки не были в общем употреблении, признаки наступившей беременности были хорошо известны каждой молодой женщине. В большинстве умов быть беременной — и не замужем все еще являлось чем-то недопустимым.

— Тогда давайте отметим такое торжественное событие со всей помпой, на которую мы способны, — сказала Синтия. — Что касается затрат — Бог с ними! Все эти подсчеты так невыносимо скучны, не правда ли?

Разговор происходил после ланча в большой гостиной. Синтия ставила в плоский сосуд первые весенние цветы: свежие, только что из сада — и поразительно разнообразных оттенков. Хелен показалось, что Синтия более озабочена цветами, нежели благополучием сына.

Однако позже, наедине, Синтия спросила Клиффорда:

— Милый, ты уверен, что тебе этого хочется? Ты ведь никогда не был женат; все это так внезапно, а она так молода…

— Я уверен в себе, — сказал Клиффорд, и ему было приятно ее внимание. Ему оно редко доставалось. Мать была вечно занята. То она бывала занята обслуживанием отца, то цветами и вазами, то делала какие-то таинственные телефонные звонки, то просто быстро одевалась и уходила из дома.

Отец лишь рассеянно-любовно улыбался ей вслед; похоже было, все, что нравилось ей, нравилось и ему. Ни ранее, ни теперь, когда он вырос, по Клиффорду родители не скучали — и почти им не интересовались. В их жизни ему не оставалось места.

— Из моего личного опыта общения с мужчинами, — начала Синтия, и Клиффорд подумал: «Да, это важно: из личного опыта»; — когда мужчина говорит, что знает, что он делает, это означает прямо противоположное.

— Она — дочь Джона Лэлли, — сказал Клиффорд. — А он — один из величайших художников страны и своего времени. Если не самый великий.

— Но я никогда не слышала о нем, — сказала Синтия, на стенах дома которой можно было видеть и Мане-младшего, и других. Отто Уэксфорд был в то время директором компании «Дистиллерс»; дни нищеты и бедствий для Уэксфордов были далеко позади.

— Однажды услышишь, — ответил Клиффорд. — Раз уж я имею отношение к этому человеку.

— Милый, — ласково сказала Синтия, — художники велики, потому что велик их талант, а не потому что ты или Леонардос делаете их таковыми. Ты ведь не Бог.

Клиффорд поднял брови и ответил:

— Не Бог? Я уже теперь фактически глава Леонардос, а в мире искусства это равно Богу.

— В таком случае, я чувствую, что некто столь же всемогущий, как Энджи Уэлбрук, за кем стоит парочка золотых рудников…

— Парочка? Шесть золотых приисков.

— …шесть золотых приисков, была бы более подходящей партией. Это не означает, конечно, что твоя Хелен не мила.

Было условлено, что поженятся они с Хелен летом, венчание будет происходить в деревенской церкви, а на лужайке перед домом будет устроен пир для всей округи, будто Уэксфорды были местным дворянством.

Конечно, они им не были. Отто Уэксфорд, инженер-строитель, бежал со своей женой-еврейкой Синтией в Лондон из Дании в 1941 году. К тому времени у них уже был маленький сын. В конце войны, когда Синтия работала на военном заводе, а их сын был эвакуирован в Сомерсет, Отто дослужился по майора разведвойск и приобрел много влиятельных друзей. Оставил ли он разведку в действительности или нет, так и было много лет тайной для семьи; но как бы то ни было, что-то помогло Отто быстро продвинуться к вершинам финансового послевоенного мира, и теперь он слыл человеком богатым, влиятельным и проницательным. Он держал как «роллс-ройс», так и выездных лошадей; жил в прекрасном старинном поместье: его жена выезжала на псовые охоты и была принята в дворянских семьях.

В то же время, они никогда в прямом смысле не принадлежали к высшим кругам. Может быть, оттого, что глаза их слишком были ярки, или оттого, что в них обоих была излишняя живость; они читали романы, что не было принято; зачастую говорили удивительные вещи. Будучи зваными к ним на чай, вы могли застать их запросто сидящими в гостиной и болтающими с непринужденностью, граничащей с бесстыдством.

Короче, к ним относились приязненно, но с осторожностью. Молодой Уэксфорд уже был известен. Приглашение на свадьбу приняли все: интересен был и жених, и шампанское, и не по-английски добротное обильное угощение.

— Мама, — спросил Клиффорд в воскресное утро, — что говорит отец по поводу моей женитьбы?

Вопрос был задан не напрасно: Отто вообще говорил мало, а по этому поводу — ничего. Клиффорд ждал одобрения своего выбора — или неодобрения, но не дождался. Отто был доброжелателен, галантен и внимателен, но казалось, что Клиффорд ему приходится не родным сыном, а чем-то вроде сына близких друзей.

— Почему он должен что-то говорить? Ты достаточно взрослый, чтобы иметь собственное мнение.

— Он хотя бы находит ее привлекательной?

Это был излишний вопрос. Сам Клиффорд не мог понять, почему он задал его. Только со своим отцом Клиффорд терялся и не знал, о чем говорить.

— Милый, об этом нужно спрашивать не меня, — был ответ.

У Клиффорда создалось впечатление, что он обидел родителей.

Мать была по-прежнему жизнерадостна и очаровательна, но чувство неловкости не оставляло Клиффорда. Бог знает почему: отец поехал на охоту, Синтия осталась дома специально для того, чтобы составить компанию Хелен.

— Этот дом — все равно что театр, — пожаловался Клиффорд Хелен ночью. Они остались до утра понедельника.

Им постелили в разных комнатах, но выходящих в один коридор, поэтому естественно и ожидаемо, Клиффорд оказался в спальне Хелен.

— Тут все нереально. Это не дом, а явочная квартира. Ты знаешь, что мой отец — шпион? — спрашивал Клиффорд.

— Ты мне уже говорил, — отвечала Хелен, но едва могла в это поверить.

— Так что ты о нем думаешь? Он тебе нравится?

— Он — твой отец. Я не думала о том, нравится мне он или нет. Он для меня стар.

— Хорошо. А он находит тебя привлекательной?

— Откуда мне знать?

— Женщины всегда знают это.

— Ничего подобного.

Они слегка поспорили, Клиффорд раздражился и ушел к себе, не приласкав Хелен. Он чувствовал себя оскорбленным тем, что мать поселила их в разные спальни: он видел в этом злой умысел, ожидание их любви украдкой. К этому неудовольствию прибавилось раздражение на Хелен.

Но рано утром Хелен сама пробралась в его комнату: она смеялась, как ни в чем ни бывало, дразнила его; и он почувствовал себя легко и свободно, как и в первые дни их связи, и забыл свою злость. И он подумал, что Хелен способна восполнить недоданное ему родителями: чувство близости и искренности, избавление от опасений, что за его спиной плетутся интриги. Когда у них с Хелен будут дети, подумал он, он обязательно позаботится о том, чтобы в их жизни для них нашлось место.

Между тем, лежа бок о бок в своей спальне, его родители разговаривали о нем.

— Тебе следовало бы уделять сыну больше внимания, — говорила Синтия. — Он обостренно чувствует твое равнодушие.

— Я считаю, что ему пора перестать суетиться: он всегда раздражал меня суетливостью.

Отто шел по жизни торжественно, медленно и спокойно.

— Но он таким родился, — возразила Синтия.

Это действительно было так: мальчик, родившийся день в день через девять месяцев после встречи родителей, будто протестовал своей мятежной натурой против внезапности и странности этой встречи. Матери было едва семнадцать, и она была дочерью банкира; отец в свои двадцать лет уже сам основал небольшую строительную фирму. Отто в момент их встречи находился на лестнице и следил за креплением стекла. Взглянув вниз, он увидел Синтию. Синтия глядела на него, подняв голову. Так оно и случилось: никто из них двоих не ожидал скорого рождения ребенка; никто не ожидал и мести влюбленным со стороны семьи Синтии. Из-под носа Отто начали уплывать выгодные контракты, что обрекло влюбленных на нищету и постоянное передвижение. Но ничто не изменило бы их решения, даже если бы они знали все заранее.

И никто уже, ни они, ни семья Синтии не ожидали ужасов немецкой оккупации, депортации и массового убийства евреев. Семья Синтии бежала в Америку; они с Отто ушли в подполье, участвовали в Сопротивлении, а ребенка передавали с рук на руки, пока все трое не уплыли кораблем в Англию, где Отто получил задание. С тех пор привычка к секретности осталась у них обоих. Синтия с успехом прикрывала этой привычкой свои любовные интрижки. Отто знал и прощал это. Он не видел в том ничего оскорбительного: он видел только страсть к интригам, что была и у него в крови. Он сам удовлетворял эту страсть профессионально; а чем было удовлетворяться ей?

— Мне бы хотелось для него более солидного занятия, — сказал Отто. — Делец от искусства! Искусство — не бизнес.

— Но у него было трудное детство, — возразила Синтия. — Он чувствует потребность крутиться, чтобы выжить; к тому же, разве мы с тобой не являли ему пример того же? Это именно то, чем занимались мы, ты и я.

— Но он — дитя мирного времени. Мы были детьми войны. Одного я не пойму: отчего все дети мира столь низменны?

— Низменны?!

— У него нет ни моральных принципов, ни политических; все, что у него есть — это эгоистический интерес.

— О, Бог мой! — только и вздохнула Синтия и спорить не стала. — Полагаю, что именно это сделает его счастливым. А тебе понравилась его девушка?

— Я понимаю, что его в ней привлекает, — отвечал Отто. — Но она заставит его плясать под свою дудку.

— А я думаю, что она нежное и естественное существо, совсем не как я. Из нее получится хорошая мать. Я уже жду внуков. Нам с тобой нужны внуки.

— Да, мы их уже достаточно ждали, — подтвердил Отто.

— Надеюсь, он угомонится с нею.

— Он слишком суетлив, чтобы успокоиться и угомониться, — медленно проговорил Отто и заснул.

Приехав к Клиффорду, Хелен слегка всплакнула.

— В чем дело?

— Мне бы хотелось, чтобы мои родители приехали на свадьбу, — объяснила Хелен, — вот и все.

Но в глубине души она не могла этого желать. Ее отец, без сомнения, устроит неприятную сцену; мать опять будет в том же голубом плиссированном платье, которому сто лет, и глаза ее будут красными от слез, выплаканных ночью. Нет, уж лучше забыть о них.

Если бы она не чувствовала себя так дурно по утрам! Конечно, сначала она объясняла это другими причинами: сменой обстановки, бессонными, дикими ночами, множеством званых вечеров с обильной едой (а Хелен, на скромной студенческой стипендии, привыкла к скудной пище, либо к свинине с бобами и сидром — дома). Но теперь это состояние становилось что-то слишком затяжным, а следовательно, подозрительным.

Надо сказать, что в те дни не было быстрых тестов для определения беременности; не было вакуумных мини-абортов, которые можно проделать подпольно. Для первого случая существовал очень странный тест: жабе делали инъекцию женской мочи, и, если она откладывала икру и не погибала, считалось, что беременности нет. Если же она откладывала икру и погибала, то беременность наступила. Для последних несчастных существовала нелегальная операция, в которой они, как упомянутая жаба, выживали, если были удачливы — или очень богаты.

Конечно, известно было и то, что просто волнение может подействовать так на женский цикл, и никогда не поймешь, что же собственно произошло. Ах, читатель, что это были за времена! По крайней мере, в те годы наказанием за внебрачную любовь была новая жизнь — а не позорная и бессмысленная смерть от инфекции.

Минул еще месяц, и Хелен уже не смогла сама себя обманывать относительно того, что она действительно беременна. Однако она совершенно этого не желала, совершенно не знала, как об этом сказать Клиффорду, и вообще не хотела, чтобы он знал. Идти к врачам на легальный аборт (необходимо было пройти двух специалистов) означало лгать о том, какой вред ее здоровью и ее психике может нанести эта нежелательная беременность, а она — такая здоровая и физически, и психически, она знала это — не могла уже выдержать такой лжи. И то, что ей не к кому было обратиться, поскольку она не доверяла ни одной подруге (любая в тот же день разнесет слух), и то, что отец убьет ее, если узнает, а мать просто покончит с собой — все эти мысли роились в голове у Хелен. Она металась, не зная, куда и к кому броситься за помощью, пока не подумала вдруг об Энджи.

Теперь, читатель, вы можете подумать, что, мол, и поделом Хелен — раз обращается за помощью к женщине, которая не желала ей ничего, кроме зла. Однако Хелен была простодушна и не сразу смогла бы распознать намерения Энджи, а Энджи вела себя мудро и очень тактично: приглашала на небольшие обеды в уютной компании; болтала с Хелен по телефону, рекомендовала ей своих парикмахеров и так далее.

Но я молю нас, читатель, о снисхождении к Хелен, даже невзирая на то, что она так сразу отказалась мысленно от своего первого зачатого ребенка, нашей любимой Нелл.

Хелен была еще очень молода, и то был ее первый ребенок. Она еще не представляла себе, чего лишается, как это представляют женщины, раз или более осуществившиеся в роли матери. Для бездетной женщины легче решиться на прерывание беременности. Поэтому, пожалуйста, простите это моей Хелен. С годами она поймет истинную ценность жизни, обещаю вам это.