Судьбы человеческие

Спасение!

Клиффорд провел не менее ужасную ночь, чем Хелен; он тоже никогда не смог ее забыть. В кипящий котел ревности человек обычно добавляет капля за каплей все унижения, какие ему пришлось перенести в жизни; каждую несправедливость, каждую опасность, что выпадала на его долю, каждую потерю, которую он понес и все свои страхи; там же варятся наши сомнения, ощущение тщеты существования; и наше подсознательное ожидание кончины, смерти и небытия. А наверху, как пена на варенье, остается сознание того, что все потеряно; в особенности таимая каждым надежда, что когда-нибудь, однажды, нас посетит истинная любовь, и мы будем любить и верить — и сами будем любимы.

Туда, в этот котел была брошена мысль, что ему, Клиффорду, в жизни лишь завидовали или восхищались им, но никогда, никогда не любили: даже его собственные родители. Туда же ушло воспоминание о девушке по вызову, что презирала его больше, чем он презирал ее — такое не вытравить из души. И еще, и еще… как он был осмеян, оплеван; и его неспособность, и его стыд и отчаяние… Не говоря уж о школе, когда он был нескладным, тощим, да еще и малорослым, в то время как другие были высокими: он начал расти, лишь когда достиг шестнадцати… и тысячи других унижений детства. Бедняга Клиффорд: одновременно и слишком настырный, и слишком чувствительный… Теперь все эти ингредиенты варились и стекались в единую массу горя и отчаяния. Он был убежден, что пока он лежит здесь, на их кровати, без сна, Хелен находится в чьих-то руках; что губы Хелен целуют губы кого-то более молодого, страстного и сильного… Нет, Клиффорду не забыть той ужасной ночи… И никогда уже, я боюсь, он не сможет вполне доверять Хелен, так круто посеяла в его душе зерна сомнения Энджи…

В восемь часов утра прозвенел звонок, Небритый, разбитый, отравленный своими же собственными фантазиями, влюбленный так отчаянно, что никогда ранее и предположить не мог, Клиффорд открыл дверь Энджи.

— Что с Хелен? — был его первый вопрос. — Где она? Ты знаешь?

Энджи ничего не ответила. Она молча поднялась по лестнице в спальню, сняла с себя одежду — и легла, проворно прикрывшись простыней.

— Во имя всего, что было между памп, — сказала она. — И в благодарность за миллионы моего отца. Ему необходимы сведения о Боттичелли, если это, конечно, он. Внемли моему совету: деньги можно получить от показа новых мастеров, а не старых.

— Деньги можно получить от показа и тех, и других, — отвечал Клиффорд.

Но тон Энджи был молящим. Она была для Клиффорда предметом знакомым, она была здесь, наконец. А он был расстроен сверх меры. (Думаю, что я сказала достаточно в защиту Клиффорда, и мы простим ему и в этот раз).

Клиффорд лег рядом с ней, представил себе, что это не Энджи под ним, а Хелен — и почти преуспел; потом Энджи очутилась на нем, и тут он потерпел совершенное фиаско.

Еще до того, как все безрезультатно закончилось, он уже пожалел об этом. Кажется, мужчины сожалеют об этом даже чаще, чем женщины.

— Так где Хелен? — спросил он, как только освободился из-под Энджи.

— Она в клинике «Де Вальдо», — как ни в чем не бывало отвечала Энджи, — делает аборт. Операция назначена на десять.

На часах было 8.45. Клиффорд начал поспешно одеваться.

— Почему она не сказала мне? — спросил он. — Дурочка!

— Клиффорд, — томно и с укором произнесла с постели Энджи, — неужели тебе невдомек, что это оттого, что ребенок не твой?

Клиффорд замедлил движения. Энджи было хорошо известно, что если ты только что изменил сам, как сделал это Клиффорд, то ты легче поверишь в измену своего партнера.

— Ты так доверчив, Клиффорд, — продолжала Энджи, и напрасно она это сказала, потому что, одеваясь, Клиффорд поймал отражение Энджи в старинном оправленном в золото зеркале, в которое, должно быть, гляделась добрая тысяча женщин, поскольку зеркалу было триста лет. Выражение лица Энджи было очень странно: она выглядела сущей мегерой; самой злобной из женщин, глядевшихся в это зеркало. Глаза Энджи сверкали: в них Клиффорд неожиданно для себя разглядел злобу. Он понял все, что замышляла Энджи: понял слишком поздно, чтобы спасти свою честь, но вовремя, чтобы еще успеть спасти Нелл.

Клиффорд не сказал Энджи более ни слова: он оставил ее на своей кровати, на которую она не имела никакого права: это было место Хелен.

К 9.15 Клиффорд стоял у дверей клиники «Де Вальдо». К счастью, у него еще оставалось время, но совсем немного, поскольку по некоторым причинам операция Хелен была передвинута на полчаса вперед. Боюсь, что доктор Ранкорн, в самом деле, горел нетерпением приложить руку к телу Хелен и уничтожить ее ребенка. Иногда аборт бывает необходим, иногда нет, но это всегда печальное событие. Для женщины это то же самое, что для мужчины война: жизнь в опасности вне зависимости от того, оправданна или неоправданна цель и справедлива или несправедлива война. И все это требует принятия тяжелых решений: этот, к примеру, может еще пожить, и даже в комфорте и славе; а этот должен умереть. У женщин, правда, нет командиров; женщина подчиняется команде своего сознания. Нет и военных маршей, и наград, раздаваемых после битвы, чтобы сделать войну приятнее; у женщин после аборта остается лишь чувство утраты. И тут, как и на войне, есть и упыри, и кровопийцы, и карьеристы, и грабители могил; как и на войне, есть благородные и смелые — а есть трусы и подлецы; и хорошие, и дурные женщины лежат вместе в подобных клиниках, но доктор Ранкорн, был, безусловно, дурным человеком.

Клиффорд оттолкнул няньку-таитянку и двух санитаров-шотландцев, всех троих, вскормленных на хлебах государственной медицины и перешедших в частную клинику, и, поскольку никто не мог сказать ему, где искать Хелен, пошел вперед по тускло освещенным коридорам, решительно распахивая двери.

Несчастные женщины, изумленные его вторжением, сидели на кроватях кто в оборках ночных рубашек, кто в байке пижам, и все глядели вслед ему с тайной надеждой: может быть, он и есть их спаситель, их рыцарь в сияющих доспехах, который придет, и все само собой разъяснится и образуется. Но, конечно, он был не их рыцарь: он был рыцарь Хелен.

Он нашел Хелен на тележке в боковом отсеке: она была в белой сорочке, в тюрбане на голове, и над ней склонилась медсестра. Хелен была без сознания, под наркозом, готовая к отправке в операционную. Клиффорд некоторое время боролся с медсестрой за право владения каталкой.

— Или эту женщину доставят сейчас же в палату, или я вызываю полицию! — и он со злости зажал пальцы сестры между винтами каталки. Сестра завизжала. Хелен даже не пошевелилась. Появился доктор Ранкорн, чтобы узнать, в чем дело.

— Пойман на убийстве с поличным! — ядовито сказал ему Клиффорд, и так оно и было на самом деле.

Доктор Ранкорн только что сделал сложный аборт с близнецами, да еще и на довольно большом сроке беременности. Он не мог допустить в своей клинике такого весьма распространенного брака в работе, когда абортировался лишь один плод, а второй, незамеченный врачом, но замеченный чуть позже изумленной матерью, продолжал развиваться. Нет уж, если дало касалось близнецов, будьте покойны, доктор Ранкорн доведет дело до конца — выкорчует и второй плод.

— Эта юная леди поступила на предмет профилактической чистки матки, — заверил он, — по своей собственной воле. А поскольку ваш брак не оформлен, у вас нет никаких юридических прав.

Услышав это, Клиффорд попросту толкнул его, и доктор Ранкорн упал на пол и раскровянил себе нос. Хотя мне и жаль, но никто из персонала не бросился ему на помощь. Его не любили в клинике.

Клиффорд был прав, применив насилие. Иногда насилие оправдано. В его жизни с Хелен Клиффорду пришлось применять насилие трижды. Первый раз — к отцу Хелен, который пытался разлучить его с Хелен; второй — к доктору Ранкорну, который пытался лишить его ребенка; третий раз мы пока не рассматриваем, однако он также связан с Хелен.

— Ну, хорошо, — проговорил доктор Ранкорн, упав, — я вызываю санитарную машину. Вы ищите неприятностей на свою голову.

Когда за носилками с Хелен закрылись дверцы, доктор Ранкорн сказал Клиффорду:

— Вы напрасно тратите свое время на эту женщину. Такие — не что иное, как просто сучки. То, что я делаю, я делаю не из-за денег. Я делаю это для того, чтобы избавить человечество от генетического загрязнения, а младенцев — от адского существования.

Удар в лицо сделал пухлые щеки доктора еще пухлее, а его толстые пальцы стали похожи на слизняков; как ни странно, доктор, видимо, искал у Клиффорда оправдания. Однако Клиффорд был неумолим, поскольку стал еще более презирать доктора за его лицемерие. Однако с сожалением должна заметить, что некоторая часть этого презрения предназначалась и Хелен тоже, поскольку — даже оставив в стороне цель ее приезда в клинику — пребывание в столь вульгарном и ужасном месте запятнало ее, причем навеки.

Санитары внесли все еще бесчувственную Хелен на второй этаж и оставили на постели, предложив Клиффорду вызвать врача, а затем уехали (позже клиника «Де Вальдо» прислала Клиффорду чек за вызов бригады, который он не стал оплачивать). Клиффорд сел возле Хелен, он смотрел на нее и думал.

Он не стал вызывать врача: он рассудил, что с нею все будет в порядке. Хелен тихо и ровно дышала. Анестезия вызвала глубокий сон. Ее лоб был влажным, а прелестные завитки волос ниспадали на щеки. Тонкие сосуды на висках просвечивали голубым; темные густые ресницы бросали тени на бледные щеки; брови изгибались легкой, однако изящной и уверенной дугой. Большинство лиц, чтобы стать привлекательными, нуждаются в оживлении; лицо Хелен было прекрасно даже во сне: оно было настолько живописно, приближаясь к ликам старых мастеров, насколько Клиффорд мог только мечтать.

Вся ярость Клиффорда ушла. Это прекрасное существо было матерью его ребенка. Теперь Клиффорд был уверен, что гнусные намеки Энджи абсурдны: иначе он так сильно не ощутил бы близость мига гибели ребенка.

То было первым подвигом спасения. Клиффорд не сомневался, что будут и другие. Теперь он видел слишком ясно, что Хелен способна и на обман, и на безрассудство; она грешила и недостатком благоразумия, и, что хуже, недостатком вкуса. Его ребенка — отдать в отвратительные руки доктора Ранкорна! А по мере взросления Хелен эти ужасные ее качества проявятся ярче.

Ребенка нужно защитить.

— Я об этом позабочусь, — громко и уверенно произнес он. — Не волнуйся.

Сентиментально и глупо! Но, полагаю, он имел в виду не Хелен, а Нелл.

Днем Клиффорду необходимо было быть в офисе. Выставку Иеронима Босха собирались продлить еще на три месяца. Надо было провернуть уйму дел: максимум «паблисити» для галереи — максимум выгоды для себя. Но Клиффорд не трогался с места. Он провел рукой по ее лбу. Как только он увидел ее, в тот же момент пожелал, чтобы она принадлежала ему — и только ему; и потому, что она была дочерью Джона Лэлли тоже, и это — он был уверен — даст в будущем ему больше, чем все миллионы отца Энджи. Однако вплоть до предыдущей ужасной ночи он не понимал, как сильно любит ее. И в своей любви он сам себя подвергал опасности: разве есть женщина, что действительно была бы верна? Его собственная мать предавала отца по меньшей мере пять раз в год, так отчего же Хелен быть иной?

Но теперь появился ребенок — и в этом ребенке для Клиффорда сфокусировалось все эмоциональное вдохновение, вся вера в лучшее в человеке. Да и взять хотя бы ту же Хелен: ведь она пыталась спасти как себя, так и Клиффорда.

Хелен пошевелилась, проснулась и, увидев Клиффорда, улыбнулась. Он улыбнулся ей в ответ.

— Все в порядке, — проговорил он. — У тебя будет ребенок. Но почему ты ничего не сказала мне?

— Я боялась, — просто ответила она. И добавила, вручая себя его заботам. — Тебе нужно теперь как-то все уладить. Не думаю, что я смогу.

И добавила несколько слов. Клиффорд, прикинув толщину талии невесты на свадьбе, позвонил тут же родителям и сказал, что венчания в церкви не будет. Лучше он снимет зал.

— Но это же так обычно и неинтересно, — пожаловалась Синтия.

— Все нормальные люди так женятся, — сказал ей Клиффорд. — Это современно. Божье присутствие не обязательно.

— Тем более, его заместителя тут, на земле, — добавила неожиданно Синтия.

Клиффорд рассмеялся: вопрос был улажен.

В конце концов, «все нормальные» — это не одно и то же, что «абсолютно все».