Судьбы человеческие

Воскрешение в памяти

Но все эти перипетии взрослых взаимоотношений, несмотря на их боль, сложность и запутанность, все-таки вполне тривиальны в сравнении с внутренним миром ребенка.

Если бы только Хелен не была столь глупой и вздорной, если бы только Клиффорд не был так заносчив и нетерпелив, то они никогда бы не расстались; и Нелл росла бы между ними в мире и любви, и заняла бы в этом мире свое достойное ее, соответствующее ее натуре, место. Но, поскольку они не захотели поступиться своим самолюбием, то теперь мы увидим, к чему все они пришли.

Хелен в недоумении, что думать и как себя вести в связи с неожиданным любовным приключением Саймона, которое, конечно же, сразу появилось на первых полосах газет в скандальной хронике. Мало того, что полнокровная и энергичная Салли Аньес кажется ей маловероятной пассией Саймона, но Хелен обнаруживает, что она сама попросту ничего не чувствует: ни ревности, ни негодования. С исчезновением Нелл целый раздел эмоций как бы исчез для нее навсегда. Все ее эмоции теперь связаны лишь с сыном Эдвардом, но даже и эта любовь всегда настороже, будто и ее может унести ветром. Не подозревает об этом лишь сам Эдвард.

Клиффорд позвонил Хелен как-то раз из Женевы; Хелен была одна, счастливо и спокойно домовничала, читала, писала письмо матери — и только лишь слегка недоумевала, где может быть в этот час Саймон.

— Хелен? — произнес до боли знакомый, но давно не слышанный, такой чарующий, с хрипотцой, голос. И он сразу вернул ее из забытья, в котором она пребывала уже долгие месяцы, сразу пробудил в ней жизнь, боль — и ощущение несчастья. — Ты в порядке, Хелен? Вся эта ерунда, что пишут в газетах о твоем карлике…

— Клиффорд, — ответила Хелен, — тебе бы первому стоило знать, как стряпаются такие слухи. Мы с Саймоном вполне благополучны! А как там ты — с Труди?

— Отчего ты никогда на скажешь правду? — продолжил он. — Почему ты вечно лжешь?

И, еще не начав разговора, они опять стали ссориться. И так всегда. Он был внимателен и предлагал сочувствие, она отвергала его из гордости. Она ревновала его, а он злился. Она была оскорблена — и вновь, и вновь это все повторялось!

Опять порочный, заколдованный круг непонимания.

Да, Клиффорд был прав: в те дни она постоянно лгала. Она так тщательно избегала суровой правды о себе, что все маленькие правды оказывались выброшенными за борт. Если бы они с Клиффордом остались вместе и посмотрели в глаза правде о себе самых, то Хелен не лгала бы на каждом шагу, не была бы женщиной, которую так легко оказалось предать даже верному Саймону; а Клиффорд не был бы так жесток, так расчетлив и так мстителен по отношению к женщинам вообще, он не столь часто менял бы партнерш — и занялся бы скорее переделкой самого себя, чем перебором женщин.

Мужчины — большие романтики, не кажется ли вам? Они вечно ищут идеального партнера, вместо того, чтобы искать идеальную любовь. Они находят бесчисленные недостатки у своих возлюбленных (Конечно, они найдутся! Потому что кто не без греха?), в то время как главный недостаток — неспособность любить — сидит в них самих.

Вполне в характере Клиффорда было составлять список качеств и требований, предъявляемых к женщине, которая бы, по его мнению, действительно и навсегда устроила его. Она должна быть красивой, образованной, умной; не выше его ростом, полногрудой и длинноногой; знать несколько языков, увлекаться лыжами и теннисом; быть прекрасной хозяйкой, прекрасно готовить и быть начитанной; и так далее, и тому подобное.

И все-таки наиболее подходящей для любви женщиной он признал Хелен, и все-таки именно она была вычеркнута из списка, как не удовлетворившая всем его требованиям!

Бедный Клиффорд: он до сих пор надеялся найти утешение в славе и деньгах, в то время как «все нормальные люди» давно знают, что ни в том, ни в другом его не отыщешь.

А что касается малышки Нелл, ныне называемой Брижит, — жертвы родительских ошибок и заблуждений — какова ее судьба! Ей исполнилось пять лет: время идти в школу. Милорд и Миледи ломали голову над тем, как показать ребенка на людях. Они едва ли раз выехали из своего замка с тех пор, когда Нелл там появилась.

— Я скажу, что она — моя дочь, — заявила Миледи, глядя на свое морщинистое лицо в треснувшее зеркало и видя там молодое лицо, какова была ее традиция. — В чем проблема, мон ами?

Милорд был добр и не решился объяснить, в чем проблема: проблема была в нежелании жены стареть. Было бы рискованным, но разумным объявить ребенка своей внучкой. Им задали бы, конечно, несколько деликатных вопросов, но приняли бы ребенка в школу. Возникла бы проблема документов, ее можно было бы кое-как решить… Но Миледи и слышать об этом не хотела!

Брижит должна быть ей дочерью; она еще недостаточно стара, чтобы иметь внуков. Она была в полной уверенности, что это ясно всем вокруг. Так что все, что мог сделать в таком случае Милорд, это не выпускать Миледи с «дочерью» из замка; держать Брижит на попечении поверенной старой женщины — и надеяться, что проблемы как-нибудь разрешатся сами. Но проблемы, увы, все множились. Брижит росла — и тосковала по друзьям, ровесникам; и вообще нуждалась в обществе молодых людей. Ей нужно было познать мир. И Милорд и Миледи, несмотря на всю их эксцентричность, волновались за Брижит, и желали, чтобы девочка росла в нормальном окружении — и была счастлива. Они помнили, какими сами были в те годы, пока Старость не начала свою черную работу.

Некоторые люди стареют спокойно и мирно — и принимают старость не как несчастье. Милорд с Миледи боролись за «каждую пядь» оставшейся молодости, и Брижит — иногда необычно грустная для ребенка, но чаще смеющаяся, несущая в дом радость и свет — была их лучшим оружием в этой борьбе.

Другим их оружием, я должна признаться, была черная магия. Миледи занималась ею по-любительски, а Милорд, когда был в духе, помогал ей. Слухи об этом достигли деревни, и поэтому люди опасались даже приближаться к замку. Да и, по правде говоря, это было мрачное место: башня замка возвышалась над местностью, но была скрыта кронами высоких деревьев, которые, казалось, и в безветрии шептались и скрипели.

Нелл глядела на это, конечно, своими глазами: замок был ее родным домом; а все мы, и в особенности дети, любим свой дом, так как считаем его безопасным местом. И, даже если Нелл и видела иногда какие-то странности или чуяла тяжелый запах курений — так она попросту думала, что все так живут. Ничего иного пятилетний ребенок подумать не мог.

Обитатели деревни были снисходительны к Милорду и Миледи. Они были реалистами и не верили в магию, ни в черную, ни в белую. И только молодежь любила впадать в истерику и распространять слухи о привидениях. Деревенские люди знали, что старики в деле магии лишь чудаки-любители и вреда никому причинить не могут. Но знал ли кто-нибудь в деревне о ребенке? Оказалось, никто не заходил в замок, поэтому никто не знал. Прошло Рождество, и никто не знал, что это день рождения Нелл. В любом случае де Труа не праздновали дней рождения. И даже больше: они старались по мере сил игнорировать и само Рождество. Возможно, они чувствовали, что открыто праздновать этот день будет оскорблением, нанесенным их властелину — дьяволу.

Так что праздничный рождественский завтрак проходил у них как обычно. В девять утра они спустились к завтраку, строго по своему обычаю, тщательно оберегая свои узловатые руки в тех местах, где были сломаны перила лестницы, и свои хрупкие ноги — там, где были выщерблены ступени. Они вошли в высокую огромную кухню, где счастливо обитали сотни мышей под перекрытиями крыши и сотни огромных черных тараканов бегали по пыльному полу. Марта давно уже не прибиралась в кухне как следует, да и глаза отказали ей. Она мела и скребла пол, но не могла увидеть грязи.

Итак, они вошли и застали Марту за приготовлением кофе в высоком эмалированном кувшине, и Нелл возле очага, горевшего всю зиму — за приготовлением тостов, что их очень удивило. Дрова для очага были заготовлены осенью местным дровосеком, Жан-Пьером, контуженным на войне, однако еще крепким мужчиной. Все четверо ежедневно таскали из огромной кучи хвороста ветви и подкладывали их в согревающее замок пламя. (В лучшие свои времена замок вмещал семью из двадцати человек и сорок человек прислуги, и все были вполне заняты обслуживанием огромнейшего поместья с его крыльями, конюшнями, складами и развлечениями хозяев. Но это уже не наша история, мы вынуждены идти дальше, оставив старинный замок на произвол судьбы).

— Что делает эта малышка? — спросила Миледи у Марты (я, конечно, перевожу для вас, читатель).

— Она печет тосты, — отвечала Марта.

— Как странно, — заметил Милорд.

Дело в том, что тосты на Рождество — чисто английский обычай, во Франции его нет, и возможно, объясняется это лишь разной природой хлеба в двух странах. Хелен сама делала тосты в Апплкор-коттедж, будучи девочкой, скорчившись перед огнем камина, держа кусочки хлеба на вилке, длинной и старинной, с львиной головой на ручке. И как раз за неделю до похищения Нелл Хелен делала тосты на глазах у девочки перед огнем печи — в Машвел-хилл.

— Я делаю тосты, — проговорила Нелл, — потому что сегодня — Рождество.

Нелл сама нашла в куче хвороста палку с развилиной, похожую на вилку, и насадила на нее кусочки хлеба.

— Откуда малышка знает, что сегодня — Рождество? — спросили де Труа у своей «дочки», хотя обычно редко разговаривали с ней.

— Потому что в церкви звонят колокола, и сейчас зима, — отвечала Нелл рассудительно. — Так что я думаю, должно быть Рождество. Люди обычно пекут что-то вкусное на Рождество, а тосты — вкусные. Правда? — добавила она нерешительно, поскольку Милорд с Миледи выглядели совершенно сбитыми с толку.

— Я ничего ей не говорила, — оправдывалась Марта. — Может быть, она прочла об этом в книге?

— Но кто научил ее читать?

— Она сама научилась, — сказала Марта.

И так оно, на самом деле, и было. Нелл нашла букварь на чердаке замка, изъеденный мышами и запыленный, и понемногу стала его разбирать.

Более того, незамеченная никем, она часто сидела на ветке дерева, наклонившейся до земли, на краю поместья по ту сторону ограды, прекрасно зная, что ей не дозволено выходить за ограду и не думая о непослушании. Она сидела — и наблюдала за странной, незнакомой, слишком шумной жизнью в деревне Она начинала понимать их действия и разговоры, и понимать, что есть иная жизнь.

Милорд с Миледи подосадовали, повздыхали, но в конце концов съели тосты, подгоревшие снаружи и мокрые внутри, но благодаря большому количеству масла, к ним предложенному, и домашнему абрикосовому джему Марты съели без слова упрека. И это, несомненно, было лучшим подарком, на который может рассчитывать ребенок: увидеть свои труды вознагражденными. Черный властелин Миледи с Милордом на этот раз вынужден был отойти в тень, а довольная Нелл расцеловала и обняла всех по очереди.

Саймон провел этот рождественский день с Хелен: они пытались, во имя Эдварда, как-то склеить разбитое. Саймон объяснил жене, что ее холодность толкнула его к Салли и что Хелен стоит сказать лишь слово, чтобы он отныне и навсегда разорвал с Салли отношения. Хелен была настолько бестактна, что спросила напрямик: «Какое слово?»; а Саймон настолько разозлился, что не сказал, что это слово — «люблю». Таким образом, они оба упустили шанс для примирения. Хелен хотелось в этот день говорить лишь о Нелл: ведь то был ее день рождения; но она знала, что Саймон не желает упоминания о Нелл, и эта мысль опустошала ее.

Так они и сидели — и говорили спокойно, доброжелательно над рождественской индейкой, под елочной мишурой; и позже вышли прогуляться и выпить с друзьями; и все дружно согласились с тем, что газеты просто льют яд на своих страницах, и с тем, что не стоит идти у них на поводу и верить сплетням. Но это ничего не исправило, ничего не излечило. В сердце Хелен осталась тупая боль обиды и давнего горя; в сердце Саймона — дикая боль неудовлетворенности.

Вопроса о разводе не встало: что разрешил бы развод? Нужно было думать о судьбе Эдварда.

Для Хелен дело обстояло так, будто ее жизнь была записана на видеопленку, и будто кто-то неведомый нажал на «стоп» и остановил пленку на не слишком приятном и достаточно скучном эпизоде.

И это было ужасно: Эдвард рос, а она оставалась в одном и том же времени.

Она послала Артуру Хокни рождественскую открытку: в серебряной мишуре рождественское дерево, и получила в ответ открытку от него, с изображением Эмпайр стэйт билдинг и Кинг-Конга в рождественском венке. Она не смогла, конечно, поставить открытку на камин, так как у Саймона могли возникнуть вопросы, и довольствовалась тем, что знала: их связь не нарушена.

Она уговаривала себя, что новости не всегда бывают хорошими. Она не могла не думать о том, что теперь Нелл, найдись она, вряд ли узнала бы ее — так много прошло времени. Хелен каждый вечер молилась Богу, чтобы он берег ее дочь, где бы она ни находилась сейчас; хотя, если бы вы спросили Хелен, верит ли она в Бога, она бы задумалась и ответила уклончиво: «Я не знаю, что вы подразумеваете под понятием «Бог». Если это то незримое, что движет миром, то да, верю. Но я не думала об этом».

Не слишком много, я полагаю, чтобы удовлетворить ревнивого и требовательного Бога. По чьему образу был сотворен, между прочим, несмотря на свою кажущуюся мягкость, Саймон.