Свечи сгорают дотла

10

Старики подошли к камину и в сверкающем холодном свете лампы настенного светильника, подслеповато моргая, внимательно и понимающе оглядели друг друга.

Конрад был старше генерала на пару месяцев: весной ему пошел семьдесят третий год. Мужчины разглядывали друг друга с таким знанием дела, с каким лишь старики умеют почувствовать симптомы телесного угасания: очень внимательно, исследуя суть, последние признаки изменений, ища в лице, осанке остатки жизненной силы.

— Нет, — Конрад был серьезен, — человек не молодеет.

Но каждый с ревнивым и в то же время радостным удивлением почувствовал, что визави выдержал строгий экзамен: сорок один год, дистанция времени, период, когда оба не виделись и при этом каждый день, каждый час знали о существовании друг друга, на них не подействовал. «Выдюжили», — подумал генерал. А гость с особым удовольствием, в котором смешались разочарование и безумная радость от того, что экзамен пройден, — разочарование от того, что Хенрик стоял перед ним свежий и здоровый, и радость, что смог вернуться сюда живой и в силе, — думал: «Он ждал меня, потому так и бодр».

Оба в эти минуты почувствовали, что ожидание последние десятилетия придавало им сил жить. Так бывает, когда человек всю жизнь оттачивает одно-единственное умение. Конрад знал, что должен сюда вернуться, а генерал знал, что эта минута однажды наступит. Ради этого они и жили.

Конрад и теперь, как в детстве, был бледен, по нему было видно, что он по-прежнему живет взаперти и избегает прогулок. Он тоже был одет в черное, но одежда отличалась особой элегантностью. Похоже, не бедствует, подумал генерал. Старики несколько минут молча смотрели друг на друга.

Затем лакей принес вермут и палинку.

— Откуда приехал? — спросил генерал.

— Из Лондона.

— Ты там живешь?

— Неподалеку. У меня небольшой дом в пригороде Лондона. Когда вернулся из тропиков, обосновался там.

— Где был в тропиках?..

— В Сингапуре. — Конрад поднял бледную руку и неуверенно обозначил в воздухе какую-то точку, словно отметил в космосе место, где когда-то жил. — Но это только в последние годы. До этого я был в глубине полуострова, среди малайцев.

— Говорят, — генерал высоко поднял рюмку с вермутом, приветствуя гостя, — тропики выматывают и старят.

— Страшное дело, — подтвердил Конрад. — Десять лет жизни забирают.

— Но по тебе не скажешь. Добро пожаловать!

Старики опорожнили рюмки и сели.

— Правда? — спросил гость, опускаясь в кресло у камина — в то, что стояло под часами. Генерал внимательно следил за его движениями. Теперь, когда прежний друг занял место в кресле — ровно там, где сидел сорок один год назад, словно не мог противиться чарам замка, — Хенрик облегченно моргнул. Он ощущал себя охотником, увидевшим наконец, как дичь попала в ловушку, ловушку, которую до того осторожно избегала. Теперь всё и все были на своих местах.

— Тропики ужасны, — повторил Конрад. — Наш брат не выносит. Изнашиваются органы, сгорают ткани. Что-то эти тропики в человеке убивают.

— Ты отправился туда затем, чтобы что-то в себе убить? — как бы между прочим, без нажима поинтересовался генерал.

Он спросил это вежливым светским тоном. И сам тоже сел напротив камина в старое кресло, которое в семье называли «флорентийским стулом». Именно здесь он сидел по вечерам и в тот день, до и после ужина сорок один год назад, когда они были в гостиной втроем с Кристиной и Конрадом и вели тот разговор. Сейчас оба смотрели на третье кресло, обтянутое французским шелком. Пустое кресло.

— Да, — спокойно ответил Конрад.

— Удалось?

— Я уже стар. — Гость перевел взгляд на огонь.

На вопрос он не ответил. Так они сидели молча и смотрели на пламя, пока не вошел лакей и не позвал их к ужину.