Табу. Разбитые судьбы (СИ)

Глава 43.1 Дима

Я ненавидел это место. Из-за работы часто приходилось здесь бывать, но я всей душой ненавидел его. Здесь пахло безысходностью и сломанными судьбами. Серые стены и безликие кабинеты навевали депрессию. Всегда хотелось поскорее выйти и глотнуть свежего воздуха.

Дверь за моей спиной захлопнулась, лишь тогда сидящий передо мной мужчина поднял голову.

— Быстро же ты прилетел, Сокол, — он добродушно улыбнулся и откинулся на спинку кресла.

— А ты мог бы позвонить сразу, а не ближе к ночи.

— Не рычи на меня. Сам должен понимать. Следствие и всё такое. Я же теперь майор полиции, а не раздолбай. Присаживайся, — он гостеприимно указал рукой на стул, но мне совсем не хотелось здесь задерживаться.

— Спасибо. Постою. Где она?

— Здесь. Не волнуйся так. Под лично моей охраной. А у тебя такой взгляд, как будто это от тебя и надо её охранять, — он внимательно посмотрел мне в глаза, как на одного из своих подозреваемых.

— Не мели чепухи! Вели своим упырям привести её.

— Не командуй тут мне, Сокольский. А то не посмотрю, что с восемнадцати лет пиво из одной бутылки пили.

— Она и так слишком долго провела здесь. Много болтовни.

— Напротив. Я тебя вижу лишь когда тебе что-то нужно. Нет бы позвонил товарищу. Пригласил выпить, закусить, вспомнить времена…

— Горелый…

— Майор Гореликов Григорий Степанович попрошу!

Я выдохнул и постарался взять себя в руки. С ним всегда было сложно. Его пустая болтовня сводила меня с ума ещё одиннадцать лет назад, а сейчас, когда каждая минута на счету, и подавно.

— Простите, Григорий Степанович.

— Вот. Другое дело. Я сразу понял кто она, когда увидел имя в документах. Как же тесен мир. Поверить не мог, что твоя Манька, о которой ты все уши прожужжал каждой дворовой собаке на первом курсе, могла быть причастна к хранению и сбыту.

— Ты же знаешь… — мои кулаки сжались от несправедливости обвинения. Для меня это было так же иррационально, как если бы я родился с тремя руками.

— Знаю. Но убедиться нужно было. Всё-таки столько лет прошло. А люди меняются…

— Это. Не. Она.

— Не пытайся убить меня глазами, Сокол. Это моя работа. Мы пока ищем виновного. Пальчики на пакетике не её. Она может быть свободна. Так и быть. Дам тебе покрасоваться перед своей девчонкой. Будешь для неё героем, спасшим из тёмной башни, — он рассмеялся своей шутке, а меня внутри потряхивало от нетерпения.

— Мы лишь теряем время! Если тебе нужен тот говнюк, то нужно было сразу меня спросить. Поляков Павел Сергеевич. Двадцать четыре года. Рост метр семьдесят. Вес восемьдесят пять. Глаза голубые. Волосы светло-русые. Над бровью шрам от ветрянки, которую перенёс в десять лет. Любит грызть ногти и дурить голову наивным девушкам. Адрес прописки там же, где живут родители. Полякова Вера Александровна и Поляков Сергей Михайлович.

— Вижу, ты сделал всю работу за нас. Похвально, — Горелый приподнял бровь.

— Что-то ещё? Ну там… Вспомнить, как напивались вдрабадан. Как дрались из-за Ольки после экзамена.

— Кстаааати. Как там она? — он облокотился о столешницу, готовясь слушать последние новости.

— Горелый! Я сейчас о твою голову монитор сломаю. Не вынуждай…

— Ладно-ладно! Псих, — он поднял трубку и отдал чёткий приказ. — Жихареву из второй в мой кабинет.

Спустя бесконечные минуты ожидания, в кабинет вошёл молоденький парнишка. Вслед за ним, бледная и измученная Манька. Я еле сдержался, чтобы не сжать её в объятьях. Сколько же она натерпелась за это время…

Она не смела поднимать глаза, глядя в пол. За эти неполные сутки она словно потеряла в весе и стала напоминать призрака. Призрака далёкого детства. Такой я её оставил тогда в домике лесника. Потерянной, одинокой, измученной, забитой. Только тогда с ней это сделал Я.

Манька переминалась у порога в одних домашних тапочках. Я медленно повернул голову в сторону майора. Тот виновато пожал плечами.

— А теперь снимите с моей клиентки наручники.

Я заметил, как она мелко вздрогнула и подняла виноватые глаза на меня. Словно ей было стыдно и страшно одновременно. Манька растёрла хрупкие запястья, на которых красными полосами отпечатались металлические кандалы. Ещё больше захотелось надавать Гореликову, что я и сказал своим взглядом.

— Мария Зиновьевна, меня зовут Дмитрий Александрович Сокольский. Я ваш адвокат. Подпишете бумаги, и Вы свободны.

Она затравленно посмотрела на меня, а я из последних сил сдерживал свои порывы сгрести её в объятья. «Держал лицо» перед ухмыляющимся бывшим однокурсником и скучающим сержантом. Хотелось быть бесстрастным адвокатом Сокольским, а не влюблённым слабаком. Так было правильно. Потерпи, соплюха.

Маша поставила подпись в предложенных майором документах и, робко посмотрела на него. Она явно не верила, что кошмар наконец-то закончился. Что она может вернуться к своей прежней жизни. Только прежней она уже не будет.

— Можете быть свободны и просим не выезжать из города. Могут понадобиться ваши показания.

Не дожидаясь меня, она выскочила из кабинета. Я понимал её нетерпение. Ей, как и мне хотелось поскорее покончить с этим. Стереть день из памяти, надеясь, что всё позади.

Она выбежала на улицу, почти расталкивая прохожих. Там я её и догнал. Машка стояла под мелкими падающими снежинками, чуть запрокинув голову назад. Её не пугала сырая каша под ногами и колючий ветер. Она вдыхала сладкий чистый воздух, не запертый в каменных стенах темницы.

Моя сильная малышка. Сколько бы бед и разочарований ни обрушились на неё, она всегда справлялась. Одна. Теперь одна она никогда не будет. Я рядом, как и обещал. Даже если она не хочет.

Я развернул её к себе лицом и обнял. Казалось, что мы не виделись целую вечность. Хотелось вот так стоять, сжимая её подрагивавшую от рыданий в объятьях.