Так становятся звёздами. Часть 1

Глава 17

Последующие несколько дней пролетели в вихре дел. Вместе с прислугой и вездесущей, неугомонной, энергичной Эффи они собирали сундуки и кофры в поездку. В общении старались придерживаться только общих тем, избегая даже намёка на нечто личное.

— Я бы порекомендовала добавить сухие благовония в сундук с бельём, — Если этого не сделать, бельё пропахнет плесенью в такую-то погоду…

— Буду благодарна, — покорно кивала Гаитэ.

С Торном перед отъездом они увиделись ещё один раз. Или, правильнее сказать, всего только раз?

За ужином служанка передала Гаитэ записку с предложением выйти в сад. Подняв глаза, она сразу же наткнулась взглядом на фигуру в алых одеждах, маячившую у стены, разрисованной фресками. Торн стоял так неподвижно, словно был частью нарисованного пейзажа.

Он едва уловимо кивнул в сторону, потом развернулся и быстро направился к выходу.

Зал был набит придворными почти до отказа, но никому здесь не было до неё никакого дела, чем Гаитэ и воспользовалась, нырнув в толпу, почти вслепую пробираясь мимо шепчущихся, флиртующих, травящих анекдоты, аристократов.

В освещённый факелами коридор выводили высокие створчатые двери. Проскользнув мимо них, Гаитэ, подобрав юбки, устремилась за маячившей впереди фигурой, двигающейся легко и целеустремлённо, несмотря на высокий рост и атлетическое сложение.

Так они пересекли сад, пока не остановились у наружной стены, в тени кипарисов. Полная луна светила ярко, было светло, как днём.

Торн смотрел на Гаитэ так, словно видел её в первый раз. Под его внимательных взглядом она едва сдерживала желание натянуть повыше на плечи, обнажённые полукруглым вырезом, объёмистые рукава.

— Ты выглядишь так изысканно, — тихо проговорил он. — Я почти не узнаю в этой красавице ту скромную монастырскую воспитанницу, что встретил недавно в этом самом саду.

— Это плохо? — с сомнением протянула Гаитэ.

— Это очаровательно. Но наблюдая за тобой последние дни издалека, я всё больше и больше укреплялся во мнении, что в твоём облике для полноты образа кое-чего не хватает.

— О чём ты?

— Вот об этом.

Торн вытянул из-под плаща объёмную коробочку, а когда открыл её, Гаитэ ахнула от восхищения. Перед ней на чёрном бархате сверкало жемчужное ожерелье.

Гаитэ всегда в душе немного презирала женщин, падких на драгоценности и подарки, но, видя перед собой такое чудо не восхищаться мог разве только лицемер?

Особенно грела душу мысль о том, что Торн думал о ней, старался порадовать, приятно удивить и сделать ещё прекрасней.

— Позволишь? — подхватив указательными пальцами ожерелье за тонкий, изящно выделанный замочек, Торн извлёк его из мягкой бархатной ямки, в которой драгоценность покоилась.

— Не уверена, что так правильно.

— Тогда моей уверенности хватит на двоих, — он обвил тонкую шею Гаитэ жемчужной нитью и щёлкнул замочком.

Она почувствовала на коже приятную тяжесть и прохладу драгоценных камней. Они составляли такой странный, приятно парализующий контраст с дыханием Торна, согревающим чувствительную кожу у ямочки на затылке.

— Твои волосы сейчас, в свете луны, похожи на корону, — прошептал он.

Гаитэ не хотелось говорить ни о чём, связанным с властью. Хотелось, чтобы он просто обнимал её. Просто говорил нежные слова. И чтобы этих слов было как можно больше, чтобы потом хватило на предстоящую разлуку. Она станет греть в воспоминаниях о них своё иссохшее без любви сердце.

Когда руки Торна принялись мягко массировать обнажённые плечи, Гаитэ ничего не могла с собой поделать — сладостное тепло нахлынуло по всему телу, наполняя собой каждую клеточку, каждый мускул, избавляя от надоевшего за многие годы, холода.

— Правду про тебя говорили — ты ведьма! — хрипло шептал Торн ей на ухо. — Я почти постоянно думаю о тебе. Ты меня словно околдовала. Я изнываю от желания. Оно столь сильно, что временами мне хочется тебя ударить, потому что ты не желаешь облегчить мои муки, не желаешь дать от них избавления. И я схожу с ума от одной мысли, что все эти дни ты будешь рядом с Сезаром, который, я знаю, хочет тебя не меньше, чем я. И мне не будет покоя… я словно в аду…

Резко развернув её к себе лицом, он обнял её.

Гаитэ была полна намерения оттолкнуть, призвать к благоразумию, напомнить о приличиях — наговорить всякой чепухи, лишь бы выстроить между ними пусть шаткую, но преграду.

Но не проронила ни слова. Не смогла. И не захотела.

Торн впился в её рот поцелуем такой силы, словно собирался высосать из неё жизнь. Удивительно, но ничто в ней не противилось, напротив. Его жестокий призыв был встречен волнами тепла, поднимающимися в теле. Под напором языка губы её раскрылись подобно разогретым цветочным лепесткам, руки обвились вокруг широких плеч.

Это было совершенно новое, ни с чем не сравнимое ощущение. А когда его умелые руки принялись ласкать её незнакомые с мужской лаской, груди, то уже не волна, а горячий вал грозил вырваться и затопить остатки того, что сама Гаитэ считала благоразумием.

Торн словно бы поделился пламенем, снедающим его, и оно перекинулось на неё тоже.

— Что ты делаешь? — попыталась отстраниться Гаитэ, когда, дюйм за дюймом, не отрывая от неё сияющих глаз, Торн медленно стал поднимать её пышную юбку.

— Перестань! — устыдилась Гаитэ, когда край юбки поднялся до середины бёдер, а ладонь Торна, соревнуюсь с прохладным дыханием ночи, скользнула выше.

Его пальцы свершили мучительно сладостное, интимное вторжение, открывая девушке новые, захватывающие по своей силе, ощущения. В этот странный момент Гаитэ забыла о своём прошлом и настоящем, забыла свои сомнения — забыла всё, утонув в проснувшемся желании.

Всё, что существовало, что имело значение — тепло его тела, токи, идущие от него и мучительная потребность в более полном слиянии. Примитивный зов плоти, в который всю жизнь отказывалась верить, торжествовал над разумом.

Руки Торна словно были везде — на бёдрах и на спине, на позвоночнике и щиколотках, заставляя судорожно кусать губы, глуша стоны наслаждения.

Внезапно хрупкий мир их зарождающихся чувств был безжалостно разрушен топотом ног и хриплыми голосами. Гаитэ вскрикнула и испуганной ланью отшатнулась, вырываясь из рук Торна.

— Чёрт бы всех побрал! — прорычал он, поправляя на неё одежду. — Какого чёрта им не сидится во дворце!

Возмущение его было таким искренним, что Гаитэ, не сдержавшись, расхохоталась:

— Действительно! Как бестактно с их стороны!

— Вот именно! — буркнул он в ответ, а в глазах зажглись насмешливые, весёлые искорки. — Гаитэ! Я желаю тебя так, как никогда не желал ни одной женщины в своей жизни. Скоро ты будешь принадлежать мне по всем законам, так почему, скажи, мы должны отказывать себе в том, что обоих нас способно сделать счастливыми?

— Потому, что некоторые вещи стоят того, чтобы подождать.

— Только следуя подобной логики, самого важного в жизни можно так и не дождаться. Прошу, доверься мне! Пойдём со мной туда, где нам уже никто не помешает.

Гаитэ колебалась.

В её голове вихрем мелькали сомнения — в благоразумии, в доверии к этому человеку, в том, что будет завтра, если…

Но с другой стороны, ещё совсем недавно она и мечтать не смела о том, чтобы познать не то, чтобы любовь, а просто, обычную близость с мужчиной. Ей скоро двадцать один и в теле девицы ей давно тесно, как бабочке, перезревшей в коконе. Лучше сделать и пожалеть, чем не сделать и — пожалеть.

Завтра они едут на войну, где может случиться всё, что угодно. Вдруг случится так, что ей не придётся узнать, какого это — сорвать плод любви целиком, а не просто надкусить? Да и близость с Торном может оттолкнуть от неё Сезара — не каждый согласится есть объедки со стола соперника.

— Возьми меня, если хочешь, — протянула она к нему руки. — Я твоя.

Она плохо помнила, как они поднимались по лестнице, как оказались в его комнате.

Было темно. И дрожали руки. И взгляд словно умоляюще зацеплялся за балдахин над огромной кроватью.

Помнила только, как он снова целовал её. Как опускался на колени, чтобы снять с неё туфли. Помнила, как стонала, когда его быстрые, проворные, нетерпеливые пальцы освободили её от платья, и нежные холмы её грудей оказались в плену его горячих ладоней.

— В реальности ты ещё красивей, чем виделась мне в мечтах, — хрипел Торн, покрывая поцелуями фарфоровую белизну её горла, горстями зачерпывая половодье высвобожденных из прически волос, разметавшихся по плечам.

Опустив Гаитэ на кровать, Торн принялся сбрасывать одежду и с себя, открывая для её жадного взгляда атлетически мощное тело, позволяя любоваться широкой грудью, плоским животом, слегка припорошенной кудряшками узкой талией, длинными ногами.

Гаитэ потянулась к нему, когда он лёг рядом. А потом уже сложно было понять, что с ней: парит она или падает? Он сжимал губами её соски, заставляя стонать, извиваться и жаждать чего-то ещё… чего-то большего.

Она застыла в тот момент, когда он вошёл в неё, избавляя от бремени невинности, вводя в новый мир.

Любое рождение неразрывно связанно с болью. Впрочем, боль была краткой и преходящей, несмотря на резкость. Так бывает, когда наколешь подушечку пальца — как ожог, но в следующее мгновение всё прошло.

Потом какое-то время Гаитэ не испытывала ничего, но медленные волны, колышущиеся в её теле, понесли вверх, на вершину, пока она не растворилась в жарком потоке с мучительно сладким стоном.

— Ты— удивительная! — с восхищением говорил Торн, крепче прижимая Гаитэ к себе. — Не каждая способна познать радость любви с первой главы в книге.

— Это ты удивительный, — искренне выдохнула она. — Это было чудесно. Благодарю!

— Да ты уже сполна меня отблагодарила, — смеялся Торн.

Они так и заснули вместе, в обнимку.

Открыв глаза Гаитэ не сразу поняла, где она. Некоторое время с удивлением разглядывала балдахин над головой. Затем память вернула её к действительности, и она резко села. Взглянув туда, где лежал Торн, обнаружила, что он всё ещё спит.

Какой же сильный у него торс и руки, их так и хочется погладить. Твёрдые, как гранит, плечи, притягивали, как магнит.

Гаитэ поспешила отвести взгляд.

Огонь в камине погас. Свет с трудом проникал в щель между опущенными гардинами. И весь этот нетопленный полутёмный кавардак вызывал неприятное, тягостное чувство, как похмелье после весёлого вечера.

Как она смогла допустить то, что допустила — как случилось, что она отдалась Торну? Он был ей небезразличен, нравился, вчера она познала в его объятиях рай, так откуда сейчас такая тоска и злость? Прежде всего на саму себя. На кого ещё злиться?

Откуда чувство, что она допустила непоправимую ошибку и грядёт катастрофа?

Понять бы ещё, чего она страшится?

Людское осуждение Гаитэ не трогало, ей было мало дела до праздной болтовни, да и знали-то её столь немногие, что сплетен можно не опасаться. Поскольку именно Торн предполагался её мужем, то потеря невинности вряд ли имела такое уж фатальное значение?

Ну так откуда это ощущение неправильно искривляющегося пространства? Чувство, будто она вывалялась в грязи? Ведь не из расчёта отдалась она этому мужчине, а…даже додумать: «по любви» — не получалось.

Что-то внутри противилось, ускользало, не желало произносить этого определения ни вслух, ни даже про себя.

Гаитэ, осторожно выскользнув из постели и тихо, на цыпочках, стараясь не шуметь, принялась собирать разбросанные по полу вещи.

Но ускользнуть незамеченной, как планировала, не получилось.

— Эй, что ты делаешь?

Спросонья голос Торна звучал лениво, врастяжку.

— Одеваюсь, — бросила Гаитэ раздражённо.

Платье шнуровалось на спине. Тут справиться без постранней помощи дело мудрёное.

— Хочешь вернуться к себе? — зевнул Торн, прикрывая рот ладонью.

Гаитэ вдруг поразило, что у него вовсе не длинные пальцы. Короткие и хваткие, как крабья клешня.

Интересно, почему она раньше этого никогда не замечала?

— Собралась ускользнуть по-тихому? — скатившись с кровати, он, не стесняясь собственной наготы, подошёл к ней и по-хозяйски, со знанием дела, продел серебристые шнуры в специально предназначенные для этого лямки и петельки.

«Видимо, не раз это делал?», — с досадой подумала Гаитэ, с трудом подавляя желание стряхнуть его руки со спины.

— Не хотела со мной попрощаться? — обнял он со спины, пристраивая подбородок на её плече. — Ведь наедине мы можем больше до твоего отъезда не увидеться.

«Может, и к лучшему», — вздохнула она.

Вслух, естественно, свою мысль не озвучивая.

— Не хотела тебя будить, — улыбнулась она вымеченно. — Ты казался утомлённым.

— Утомлённым? С чего бы? — искренне удивился Торн.

— Не знаю. Наверное, ошиблась.

Она говорила ровным голосом, но Торн чутко улавливал настроения. Он медленно отнял руки, а потом, схватив за плечо, резко развернул её к себе лицом:

— Ты чем-то рассержена? Или расстроена? Но чем? — свёл он брови. — Я сделал что-то не так? Обидел тебя?

— Нет, Торн. Просто мне пора и…

— Ты не куда не пойдёшь, пока мы не закончим!

— Это приказ, Ваша Светлость?

— Прекрати! Я не понимаю… всё же было отлично? Я чувствовал себя счастливым и думал, ты тоже счастлива. А ты с утра пытаешься сбежать от меня, как отработавшая смену шлюха…

— Что?.. Я — шлюха?!

— О, нет, Гаитэ! Прости. Я вовсе не это хотел сказать. Я… чёрт! Не умею вести задушевных бесед! — взлохматил он волосы. — Я хотел сказать, что твоё желание, вот так улизнуть — оно меня бесит! Почему ты пытаешься удрать, поджав хвост, словно воровка?

— Отлично, — засмеялась Гаитэ. — Вы столь куртуазны, милорд. За одно мгновение вы обозвали меня всеми обидными словами, какие только на ум приходят.

Торн снова взлохматил пятернёй густые волосы. Выглядел он при этом одновременно растерянным, почти как ребёнок и разгневанным, как волкодав, у которого отбирают косточку.

— Да, я понял, с каждым словом я делаю всё только хуже, но… ты злишься. Почему? Ты что, считаешь, что я тебя совратил?

— Имеет значение, что я считаю? — попыталась отмахнуться Гаитэ.

— Конечно, имеет! Ты не должна так считать. Разве мы оба не делали то, что хотели? Разве не произошло то, что и должно было произойти? За что ты на меня обиделась?

— Да не обижалась я на тебя. Я…

Гаитэ устремила взгляд в пространство, стараясь привести мысли в порядок.

— Ты — что, Гаитэ? Мне из тебя каждое слово клещами тянуть?

— Я не уверена, что поступила правильно. Не уверена, что могу верить тебе, что моя слабость не обернётся против меня же самой.

— Каким образом она может против тебя обернуться?

— Что будет, если завтра ты решишь, что я недостаточна хороша, чтобы стать твоей женой?

— С чего мне так решить? Я теперь точно знаю, что до встречи со мной ты была невинна, что ты целиком и полностью принадлежишь мне, душой и сердцем. В мире лжи и грязи чистота и верность имеют высокую цену. Кто откажется от такого сокровища? Нет, дорогая! Ты не упала в моих глазах. Теперь, когда я познал, какое наслаждение способно дать твоё горячее тело, не знавшее других мужчин, кроме меня, я хочу тебя ещё сильнее. И не отступлюсь от тебя, хоть сам ад обернись против нас! Так не мучь себя напрасными сожалениями. Давай разделим радость на двоих и просто будем счастливы?

Он распахнул ей объятия и, поколебавшись всего мгновение, Гаитэ обняла Торна за шею, позволяя себе окунуться в горячее тепло его сильных рук.

А надёжных ли? Покажет жизнь.

Торн снова поцеловал её. На этот раз поцелуй был именно таким, каким Гаитэ мечтала его получить — нежным, успокаивающим, мягким.

— Тебе лучше?

Она кивнула, улыбаясь.

— Гораздо!

— Как себя чувствуешь?

— Немного разбитой, — не стала врать Гаитэ.

— Это пройдёт. Поспишь, отдохнёшь, выкинешь лишние глупости из головы. Не переоценивай значение девственности. Этим сокровищам кичатся лишь те, у кого нет других. Рано или поздно это случается с каждой… ну, почти, — усмехнулся Торн, ещё раз целуя Гаитэ перед тем, как отпустить.

— Понимаю, — вздохнула Гаитэ, в задумчивости накручивая на палец локон волос. — Просто всё случилось так быстро. Я не успела подумать…

— В любовных делах думать — это лишнее. Уж поверь мне! — засмеялся Торн, по-быстрому облачаясь в одежду.

— Стоит ли? С учетом того, до чего тебя доводит твоё бездумное поведение? — приподняла она брови.

— Не напоминай! — отмахнулся Торн. — Но твои травки отлично помогли. Мой лекарь был в крайнем недоумении, но вынужден оказался констатировать, что я чист. Впрочем, ты ведь и сама это знаешь? — подмигнул он. — Не настолько ты вчера отдалась чувствам и не думала, чтобы забыть о таких вещах.

— Это упрёк?

— Упрёк? Нет! Скорее зависть. Как тебе удаётся быть такой сдержанной и осторожной? Никогда так не умел.

— К сожалению, не всегда я бываю сдержанной, в чём ты вчера имел прекрасную возможность убедиться.

— Мы же договорились: ты больше ни о чём не жалеешь?

— А мы об этом договорились? — засмеялась Гаитэ.

— Ты ведёшь себя как капризный ребёнок, — фыркнул он, в несколько ловких движений зашнуровывая на груди колет.

— Нет, — огрызнулась Гаитэ. — Это ты пытаешься быть деспотом.

— Я стремлюсь совершенно к другим вершинам, — со смехом Торн подскочил к Гаитэ, схватил её в охапку и покружил по комнате. — Я хочу стать единственным в твоей жизни, первым и последним мужчиной.

Потом лицо его вдруг резко помрачнело:

— Святые духи, Гаитэ! Ты едешь фактически на войну, а на войне женщинам не место! Я должен поговорить с отцом…

— Разве ты уже не говорил с ним?

Торн помрачнел ещё больше:

— Говорил. Отец непреклонен. Ему нужны эти чёртовы провинции, чтоб им сгореть!

— Надеюсь, гореть никому не придётся. Именно потому твой отец и настаивает, чтобы предотвратить новые войны и пожары. Я одного не пойму, почему вместо твоего брата не можешь поехать ты?

— Потому что войско, которое возглавляет брат, представляют собой приданное его жены, от которой он теперь пытается отречься…

Мгновенно заметив перемену выражение лица Гаитэ, которая в глубине души опасалась того же: что, получив желаемое, Фальконэ и её сбросят со счетов, он тряхнул головой.

— С тобой этого не произойдёт. Наш брак не только политический. Нас связывает любовь.

— Ты так легко говоришь об этом? Любовь самое дорогое, что есть в нашем мире, но вот парадокс — ничто иное люди не ценят так дёшево. Если даже армия не может гарантировать верность твоего брата его жене, как могу я не волноваться?

— Дорогая, союз моего брата и его супруги изначально был фиктивным. Одним из условий его брака была негласная договоренность о том, что на права супруга Сезар никогда не станет претендовать, что вернёт своей дорогой жёнушке свободу при первой же возможности. За свой статус замужней женщины не обременённой супругом дамарасплатилась армией наёмников. Так что, сняв оковы с этой дамы, предпочитающей, к слову, девочек мальчикам, брат всего лишь последует принятому соглашению.

Гаитэ с удивлением слушала Торна и не понимала, отчего с облегчением воспринимает мысль о том, что Эффидель и Сезар не лгали — по крайней мере, в этой части.

А может быть, вообще не лгали? Может быть семейство Фальконэ не такой уж и серпентарий, как она вообразила?

— Мы способны быть вероломными к врагам, но своим мы верны. А ты теперь часть семьи. Тебе не о чем беспокоиться. Договорились?

Гаитэ кивнула.

— Пошли, провожу тебя до твоих покоев.

— Прилично ли это?

— Прилично, — уверенно заявил Торн, беря её за руку. — А если и нет, то никто не посмеет даже намекнуть об этом в моём присутствии. Не рискнёт. Ты — моя женщина. Обидеть тебя — бросить вызов мне.

Гаитэ не была так уж уверена в том, что хочет афишировать случившееся. Но, с другой стороны, влиять на Торна она всё равно не могла. Надеялась, что в будущем он научится считаться с её мнением в большей степени, чем готов был делать это прямо сейчас, но пока всё, что оставалось, это следовать за ним.

Словно назло, не успели они дойти до лестницы, как столкнулись с Сезаром. Тот был в запылённом костюме для верховой езды. То ли не ночевал дома, то ли успел с утра уже съездить куда-то и вернуться.

Скользнув непроницаемым, жёстким взглядом по счастливой парочке, он поклонился с отменной вежливостью:

— Доброе утро брат. Доброе утро, сеньорита. Или, — уголок его надменных губ презрительно искривился, — правильнее будет сказать — сеньора?

Гаитэ с ненавистью глянула в жёсткое, горбоносое лицо, при этом изо всех сил стараясь выглядеть равнодушной. Не выказывать ни своего смущения, ни злости.

С чего ей смущаться? С чего её вообще должно интересовать мнение этого выскочки?

Некстати вспомнились слова, что приписывали Сезару, сказанные о её матери: «Свои крепости она защищала куда решительней, чем свою честь». Стоило подумать об этом, как Гаитэ ощутила приливающую к щекам краску. Вот демон!

— Иди, куда шёл, Сезар, — тихо проговорил Торн. — Отцу не понравится, если мы вновь поссоримся. Да и твой нос ещё до конца вряд ли успел зажить, брат.

— Я вовсе на намерен с тобой драться. Просто невежливо было бы с моей стороны пройти мимо и не поздороваться.

— Раз ты выполнил свой долг, ничто не мешает тебе двигаться дальше.

— Увидимся, сеньора, — без тени улыбки кивнул Сезар Гаитэ и сердце её сжалась от страха, хотя ни в самих словах, ни в тоне, каким они были сказаны, ничего угрожающего не было, она всё же явственно слышала угрозу.