Так становятся звёздами. Часть 1

Глава 30

Как и большинство девушек, Гаитэ считала, что день свадьбы — особенный день. День, в который венком сплетутся множество лучей, превращаясь в яркую гирлянду. И это будет величайшим счастье. Или величайшим несчастьем.

Но это был просто день. Такой же, как и тысяча других.

Гаитэ чувствовала себя куклой, которую умасливают, полируют, обряжают. Бесчувственной и холодно-отстранённой, словно деревяшка. Нельзя сказать, что душой она была далеко отсюда — нет. Душа была рядом с телом, просто всё происходящее либо не задевало, либо тяготило.

Да и поведение Торна порядком озадачивало. С тех пор, как их свадьба стала делом решённым, он словно утратил часть интереса, сделавшись куда менее азартным.

«Мне следует подумать не о том, как отпустить Сезара, а о том, как удержать внимание и интерес Торна, — думала Гаитэ, безучастно взирая на собственное отражение. — Мужчины не могут оставаться долго рядом с одной женщиной. А с учётом характера и аппетитов моего будущего мужа мне следует готовиться к настоящей войне, где гневом и напором битвы не выиграть. Моё оружие — терпение, сдержанность, хитрость. Но боже мой, как всё это бесконечно далеко от тех грёз о счастье, что живут в нашем сердце пока мы молоды и не искушены жизнью».

В подвенечном платье Гаитэ напоминала себе воздушное облако или взбитые сливки на торте, приторные до дурноты. Подчёркнутая тонкость, переигранная невинность. Сусальный ангел, лишённый плоти.

«Кукла», — презрительно подумала она о себе.

Откуда это неприятное, но весьма отчётливое чувство, будто она, настоящая, такая, какой Гаитэ всегда себя знала, осталась в комнате, а сознание и тело двинулось в путь отдельно, оставив душу позади себя.

Она и вправду стала куклой. Марионеткой, управляемой долгом, чужими желаниями, представлениями, понятиями и приличиями. Её чувства ни для кого не имели значения и в первую очередь — для неё самой.

Так лучше. Просто стать куклой — фарфоровой до белизны, пустой и ничего не чувствующей.

Гаитэ усадили в щедро покрытую позолотой карету. Свадебный кортеж двинулся вперёд, через длинную стену безликих машущих рук и орущих ртов. Словно из ниоткуда то тут, то там расцветало ароматное облако розовых лепестков, дождём осыпающихся вниз.

Торн возглавлял свадебную процессию на белом огромном коне, лучась от гордости и самодовольства. На плечах его красовался парадный плащ, струясь вниз красивыми складками. Стройное тело было затянуто алым бархатным камзолом, на чьих широких, с золотыми полосками, рукавах, щетинились опущенными рогами вытканные чёрной нитью, туры. Воротник его камзола сверкал и переливался драгоценными камнями. В руке он сжимал шляпу с широкими пышными перьями. Стоило взмахнуть ею, как воздух оглашался радостными криками, больше похожими на рёв: «Фальконэ! Фальконэ!».

В ответ Торн по-мальчишечьи легкомысленно встряхивал головой, и его длинные волосы струились по ветру. При виде такой замечательной картины женщины кричали вдвое громче, с самозабвением, приводящем Гаитэ в состояние холодной ярости.

Обезумевшие горожане напирали на ограждения, грозя сломать линию кордона. В ответ на это Торн с ухмылкой полез в висящий на поясе кошель, набрал горсть монет и щедро рассыпал их в толпе. Люди кинулись подбирать щедрый дар, усиливая всеобщую давку.

Словно не замечая этого, Торн пустил коня вперёд лёгким галопом, управляя им так умело, что с дороги не поднималась пыль.

Император Алонсон двигался следом за своим сыном и наследником. Тоже на белом коне, окружённый гвардией. Его голову венчала трёхъярусная царственная тиара с малахитовой эмалью и кровавыми капельками рубинов наверху.

При виде всё ещё представительной фигуры императора, простонародье падало на колени, прося царственного благословления. Мужчины почтительно снимали шапки, дети выгибали шеи, провожая взглядами царственную процессию.

«Кто бы, глядя на эту восторженную толпу сейчас, смог бы поверить речам Сезара о том, что наша власть висит на тонком волоске, который может оборваться в любую минуту?», — думала Гаитэ.

Пропели фанфары. Процессия остановилась у главного храма столицы.

На белоснежное платье, напоминающее пену, ушло тысячи монет и сотни часов. Несмотря на иллюзию нежности и лёгкости, весило оно словно доспехи. Болели ноги, сжатые узкими, хоть и очень красивыми, но крайне неудобными туфлями. Перевитые жемчугом косы и локоны спускались до пояса.

Всё внимание людей было приковано к невесте, о которой так много слышали, но которую почти никто не видел.

Кто-то из придворных дам, опустил на лицо Гаитэ вуаль — согласно древнему обычаю, во время брачной церемонии оно должно быть скрыто от взгляда жениха.

Торн появился рядом внезапно. Только что его не было и вот они уже стояли рядом, рука об руку. Он кивком велел женщинам отойти и медленно двинулся вперёд по проходу между перевитыми гирляндой цветов, колонн храма, заполненного людьми так тесно, что яблоку негде упасть.

При каждом шаге Гаитэ шлейф ощутимо натягивался на пояснице, особенно когда они стали подниматься на возвышение перед священником.

Физически становилось тяжело под множеством взглядов. Стоило повернуть голову, как тут же натыкаешься на каменные или дышащие откровенным любопытством лица людей. Шорохи, шёпот, всполохи света над восковыми свечами, ото всего этого кружилась голова.

Губы Торна шевелились. Что он там шептал? Слова молитвы? Или её имя?

Они встали перед священником на колени согласно древнему обычаю, и тот поднял меч над их головами в знак предупреждения любому, кто осмелится нарушить данные обеты.

Холодный безликий голос, звучавший словно отовсюду и разом, поинтересовался, готовы ли они принять и принести брачные клятвы. Кто-то голосом Гаитэ выразил согласие, после чего на их пальцы одели кольца, а на руки — брачные браслеты.

Церемония грозила затянуться. Священник принялся со всем пылом излагать плюсы брачного жития, но Торн нетерпеливым движением руки прервал его.

Хорошенькие, как херувимы, девочки-подростки принялись в очередной раз осыпать молодожёнов белыми цветочными лепестками из корзинки, что держали в руках. Все присутствующие разразились аплодисментами.

А Гаитэ все никак не оставляло ощущение, что всё происходит не с ней — с куклой, у которой её лицо, тело, разум. Сама она, настоящая, дожидается окончания всего этого фарса где-то в комнатах императорского дворца.

Бесконечные гости в каком-то незнакомом зале стояли в очереди, чтобы вручить молодожёнам свои дары. Гаитэ и Торн принимала поздравления. Очередь была такой длинной! Казалось, всё тянется долгие часы.

Не исключено, что всё реально так и было. Искаженное восприятие времени и пространство никак не отпускало её.

— Ты хорошо себя чувствуешь? — поинтересовался Торн, бросив на новобрачную обеспокоенный взгляд. — Хоть завтракала сегодня?

— Не беспокойся о пустяках, — улыбнулась она в ответ, невольно тронутая его грубоватой заботой.

— Ничего, скоро настанет время застолья. Мы все умираем с голоду.

Сезара в толпе поздравляющих не было. Не мудрено. Он, как и Гаитэ, плохо переносил всякие церемонии.

Столы накрыли прямо на улице, чтобы все желающие могли насладиться грандиозным зрелищем. Места распределялись заранее и с огромной тщательностью, согласно регламенту и происхождению знатных гостей.

Гаитэ отметила, что её мать посадили за дальний стол, с теми, кто не имел большого политического веса или значения среди высшей знати королевства. И это было преднамеренное, тонко рассчитанное оскорбление.

Визгливо играла музыка. Танцевали жонглёры, акробаты и шуты.

— Невеста и жених! — объявили герольды. — Гаитэ Рейвдэйл и Торн Фальконэ!

И снова — гром аплодисментов, в ответ на который приходилось улыбаться, разыгрывая безоблачное счастье, посылая людям в ответ воздушные поцелуи.

Рука об руку, под визгливые звуки волынки, они прошли к своим местам за столом на длинном высоком деревянном помосте, возвышающемся над половиной площади. Торн заботливо пододвинул молодой жене стул. Гаитэ молча села по левую руку от мужа. По правую рядом с ним сидел его отец, император Алонсон.

Стоило молодожёнам занять свои места, как император поднялся с трона, и все последовали его примеру, поднимая бокалы.

— За моего любимого старшего сына, Торна и его прекрасную юную невесту. Пусть эта прелестная юная дева привнесёт в дом Фальконэ не только красоту, но и нравственность. Да пребудет с нами благодать! Салют!

— Салют! — подхватили все вокруг.

Вновь заиграла музыка. Началось застолье с его бесконечной переменой блюд. В кувшинах было столько вина, что им можно было залиться. Но не успели гости как следует приложиться к нему, как Гаитэ заметила, что толпа придворных, из тех, кому не посчастливилось занять сидячие места даже в отдалении от императорской четы — они заполняли собой пространство между оградой и площадью, — расступалась, как волны перед идущем на полном ходу кораблём.

— А! Вот и драгоценный брат пожаловал! — процедил Торн с улыбкой, от которой по коже бежали мурашки.

Сезар, не оглядываясь, быстро шёл вперёд. Дойдя до стола, поклонился.

— Мы рады видеть вас в числе гостей, Сезар, — откинулся на спинку захмелевший Торн. — Я опасался, что ты проигнорируешь мою свадьбу, брат. Ведь известно, что наш красавец-маршал больше всего на свете ценит войну.

— Не настолько сильно, как тебе бы того хотелось, брат, — отозвался Сезар. — В любом случае прежде, чем посвятить себя новой битве, я хотел преподнести твоей жене подарок. В знак старой дружбы.

Гаитэ с опаской покосилась на Торна, понимая, что поведение Сезара можно трактовать двояко и это едва ли сочтут приемлемым.

Но муж продолжал улыбаться:

— Что ж? Твоё право, Сезар! Неси свои дары.

— Я не знал, какие камни вы предпочитаете, сестра. И решил выбрать на свой вкус.

В руках Сезара словно развернулась окровавленная змея с золотой чешуёй — пояс, украшенный рубинами.

— Алый, как известно, цвет нашего дома. И хотя лазурные оттенки дома Рэйвов несомненно более вам к лицу, Гаитэ, всё же смею надеяться, что подарок придётся вам по вкусу.

Сезар протянул пояс на вытянутых руках, видимо, намереваясь перевить им тонкий стан Гаитэ, но Торн, поднявшись с места, подхватив переливающуюся на солнце яркую броскую вещь и поспешил надеть его на свою жену сам.

Торн улыбался, но Гаитэ видела, что он в бешенстве. И она нисколько не сомневалась в том, что Сезар специально провоцировал брата, наслаждаясь положением, вниманием и безнаказанностью.

— Извините возмутительное поведение моего брата, — прошипел Торн ей на ухо. — Сейчас я ничего не могу с этим поделать, но за своё неслыханное нахальство он ответит.

Сказано это было достаточно громко, чтобы Сезар смог услышать.

— О! И это ещё не всё! В своё время я и моя будущая золовка поспорили, и твоя жена потерпела поражение.

— О чём это вы? — недоумённо взглянула Гаитэ на Сезара, как на сумасшедшего.

— Вы должны мне танец, сударыня. И я прошу вас оплатить старый долг.

— Танец?..

Как на зло, в памяти всплыло пари, состоявшееся, казалось, в другой жизни.

— Сезар, чтоб тебя!.. — прорычал Торн. — Что ты творишь?!

— Не злись, брат. У меня осталось всего несколько дней. Этот перл будет принадлежать тебе всю жизнь, так стоит ли жадничать из-за одного танца?

И прежде, чем Торн успел помешать, Сезар сжал пальцы на ладони Гаитэ и увлёк её за собой. Это шло вразрез не просто с обычаями — это нарушало все правила приличия. Свадебный бал полагалось открывать молодожёнам, и то, что Сезар позволил себе, было прямым оскорблением.

Гаитэ видела, как Алонсон удерживая Торна за руку, что-то говорит ему, хмурясь. Наверное, увещевает? Вот только вряд ли это поможет.

— Что вы себе позволяете? Вы не имели право так поступать, — сказала Гаитэ.

— Так зачем же вы тогда пошли со мной?

— Потому что я действительно проспорила.

— Для вас так важны долги в азартных играх? — продолжал подзуживать Сезар.

— Рэйвы всегда платят свои долги.

По взмаху руки Сезара плавная, ленивая музыка сменилась чётким ритмом. Застучали кастаньеты.

Гаитэ едва ли хорошо умела танцевать жаркие южные танцы. Она была дочерью ледяных ветров, скорее остужающих чувства, чем раздувающих их. И всё же что-то кружило голову, заставляя бросать вызов всему, что их окружало: Сезару, его родне, матери, придворным и черни — самой судьбе!

Встав лицом к лицу, Сезар и Гаитэ соединили ладони.

Сезар всегда брал на себя ведущую роль, Гаитэ отлично умела подчиняться. Правда лишь до тех пор, пока сама этого хотела.

Резкие хлопки и повороты, страстный жёсткий взгляд, который Сезар даже не брал на себя труд скрывать, его стальные руки, смыкающиеся на талии Гаитэ с такой силой, что она чувствовала их прикосновения даже через жёсткий панцирь корсета, пока они кружились в танце, меняя движения.

Десятки жадных взглядов, устремлённых им вослед.

Десятки ушей жадно ловили их дыхание и слова, чтобы завтра, преувеличивая и приукрашивая, разнести слухи и сплетни по всему Саркароссу.

Кружась в танце рядом с Сезаром Гаитэ словно позабыла о тяжести собственных одежд. И не только о них.

Торн решил напомнить о себе, резко вырвав молодую жену из рук брата. Толпа одобрительно заулюлюкала, разразившись бурей аплодисментов.

Краем глаза Гаитэ заметила бледное лицо поднявшего из-за стола императора, заострившиеся черты матери. Напряжение витало в воздухе, как во время грозы.

— Ты получил свою плату, Сезар, — ухмыльнулся Торн. — Никто не посмеет встать между мной и тем, что мне принадлежит. Даже ты. Особенно — ты!

Сезар молча поклонился и отступил.

Теперь всё приняло правильное положение. В центре круга танцевали молодожёны. Но осадок, тёмный и тревожный, остался.

— Ты сердишься на меня? — не глядя Торну в лицо, спросила Гаитэ, хлопая ладонями в такт музыке согласно рисунку танца.

— Как ты думаешь? Терпение никогда не было сильной стороной моего характера, дорогая. А брат делает всё возможное, чтобы испить те малые крохи, что мне отмерены. Ты зачем-то ему помогаешь.

— Я не виновата…

— В чём? — он так жёстко обнял её за талию, что Гаитэ вскрикнула от боли. — Хочешь сказать, что не спала с ним? Здесь, положим я тебе верю — пока. Но будь добра, не пытайся выставить меня глупцом. У меня есть глаза и они, хвала Духам, не утратили способности видеть. Не надейся, что этот танец сойдёт вам с рук!

— Как это понимать?

— В вашей семье женщины обладают слишком свободолюбивым духом, дорогая моя.

— Я не хочу ссориться.

— Об этом лучше было бы подумать раньше.

Музыка, взвизгнув в последний раз, оборвалась.

Торн выдернул потную руку из руки Гаитэ, делая шаг назад и кланяясь. Потом, довольно жёстко взяв молодую жену под локоть, повёл её к столу, нарочно усаживаясь рядом с младшим братом.

— Салют! — поднял бокал Сезар. — Пью за вас! Пусть ваше счастье будет долгим и плодовитым!

Торн кивнул, не сводя с брата прищуренных глаз, поднёс к губам бокал и пригубил его.

— Наше счастье будет куда более полным, если тебя не будет рядом.

— Не будем ссориться, брат, прошу. Не в такой день.

— Ты плохо умеешь выполнять приказы, Сезар. Своеволие — твоё второе имя, вечный младший брат.

«Зачем он его задирает?», — с тоской подумала Гаитэ.

Но внушало надежду, что на виду такого количества народа, да ещё практически трезвые, братья проявят максимум благоразумия и не сцепятся.

— Ты — наш главный главнокомандующий, Сезар. Прекрасно зная о том, что никто не будет рад тебя здесь видеть, ты покинул свой пост, чтобы взыскать долг с моей жены… кстати, что за долг такой?

— В Рэйве я и твой брат поспорили, что ему удастся отпереть ворота моего родового замка, не пролив крови.

— Да? И что?

— Так и было. Мы вошли в замок без боя.

— Точно! С боем вам пришлось из него вырываться, и уж там крови было залейся, — глумливо усмехнулся Торн и Гаитэ с досадой в сердце пришлось признать, что в итоге муж-то прав.

— Ты проиграл две битвы, брат, — всё так же щурясь, проговорил Торн. — Это слишком много. У тебя есть все шансы проиграть и третью, если в ближайшее время не вернёшься в Тиос.

— Не учи меня моему долгу. У меня он, в отличие от тебя, хотя бы есть.

— Я слышал, что положение обостряется. После твоей дикой выходки с Форсева половина твоих союзников объединилось против нас же, окружив верные нам войска? Это правда?

— Да, — нехотя процедил Сезар. — Союзники — ненадёжные твари. В некоторых делах можно доверять только родне, — с недоброй усмешкой закончил он. — Не так ли?

— Доверие даётся в ответ на доверие, брат. А как показывает жизнь, доверяющие тебе живут либо недолго, либо несчастливо.

— Что ж? Думается, намёк я понял. И в чём-то ты прав. Мне пора покинуть любящую семью, — с сарказмом протянул Сезар, поднимаясь из-за стола. — Но прежде ещё один маленький дар тебе брат. И твоей прекрасной жене.

Поднявшись, Сезар стремительном шагом вышел вперёд, встав перед музыкантами и одолжив у одного из них лютню. Над площадью раздались тонкие и грустные звуки плачущих струн, аккомпанирующих низкому вибрирующему баритону:

Гаитэ не собиралась плакать. Она не хотела этого, но сдержать слёзы не получалось, и они горячим жемчугом повисали на ресницах.

Грустить была нельзя. Грустить было опасно не только для себя — для всех.

Но что делать с сердцем?

Да, они не свободны. Все — лишь рабы. Кем бы ты не родился на земле, ты все равно будешь зависим. И лучше подчиниться, потому что с каждым рывком кандалы становятся лишь тяжелей.

Свобода — иллюзия. Свобода — это смерть. Только она освобождает нас от рабства жизни.

— Дорогая, ты плачешь? — с показной весёлостью протянул Торн.

Но его притворства не хватало на то, чтобы скрыть злость. И Гаитэ не могла осуждать его за досаду. Кто был бы рад сейчас оказаться на месте Торна? Он не виноват. Но и она не виновата — тоже. Мы может контролировать лишь наши поступки и действия, иногда — даже мысли. Но сердце? Сердце самый непослушный орган в организме. Оно никогда не подчиняется голове. Оно любит и страдает тогда, когда само того пожелает, невзирая на выгоды, страхи, опасности.

Гаитэ могла сохранять верность Торну. Но она не могла ничего не чувствовать к Сезару. Единственное, на что её хватило, так это постараться скрыть свои чувства.

— Нет. Это просто затянувшаяся простуда. А здесь сильный сквозняк.

— Сквозняк? — фыркнул Торн. — Ну-ну. Я так и понял. Ладно, скоро сквозняком вынесет отсюда всё лишнее, а мы, дорогая моя девочка, постараемся использовать свой шанс на счастье, любовь и мир. Что поделать? Радости в жизни не даются просто так. За них надо бороться.

С их первой встречи Гаитэ решила, что Торн красивый и сильный, но не очень далёкий малый. Но чем лучше она его узнавала, тем больше понимала — показная грубоватая простота всего лишь маска, скрывающая ум гораздо более глубокий, чем хотелось бы его врагам.

Торн прав. Ничто в мире не даётся просто так. За всё нужно бороться. За богатство материальные и уж тем более — богатства душевные.

Любовь — это не раз и навсегда данный дар. Любовь к ближнему это труд и неустанная работа, в первую очередь, над собой.

Нет ничего проще, чем позволить себе тянуться к тому, к чему рвётся сердце. И ничто в мире, в итоге, не обходится дороже.

Тянуть к себе естественней. Разжать руки и отпустить то, что дорого, для всеобщего блага — гораздо труднее. Потому людям и кажется, что добиваться желаемого всеми возможными путями есть проявления характера, а отпустить, дать возможность уйти, несмотря на то, что всё в тебе рвётся на части от боли, горит, как при пожаре — слабость.

Но иногда единственный способ сохранить то, что любишь — дать ему возможность уйти. Таким, каким ты его помнишь — сильным, красивым, смелым. Законсервировать в памяти, как мошку в янтаре, и потом годами черпать оттуда силы.

Иногда правильное решение оставить прошлое в прошлом и идти вперёд не оглядываясь.

Идти во что бы то ни стало.

Именно так и становятся звёздами — отряхивая с себя всё земное. Чтобы сиять уже не для себя, а для других.

Весело играла музыка. Кружились весёлые пары. И небо было безоблачным и ярким. Вместе с музыкой, ветром и ярким солнечным днём уходило всё то, что должны было остаться в прошлом.

Сезар сел на своего вороного жеребца — точной копией того, что зарезали в Рэвирдейле. Отсалютовал молодым. И, помахав на прощание рукой, тронулся в пусть.

— Тебе нравятся музыканты? — с улыбкой спросил Торн.

— Кому может не понравиться такое волшебство? — улыбнулась в ответ Гаитэ.

— Тогда — ещё один танец. Теперь нас в нём будет только двое — я и ты.

Гаитэ подарила ему очередную улыбку, беспечную, как нарождающийся день и светлую, как у младенца.

Улыбку, за которой никто не должен был угадать боль в её душе и тонкую трещину в сердце.

Выпрямив спину, подняв голову, она спускалась по ступенькам вниз.

Держать осанку и лицо чтобы не случилось — удел королев. Корона должна безупречно сиять на голове, шлейф за платьем тянуться идеальной ровной линией.

Именно так и становятся звёздами. Потихоньку вытравливая из себя человеческое, естественное, живое.

— Ну, моя дорогая жёнушка? Вперёд? В новую жизнь? Берущую начало в старой, но построенную по-новому?

Гаитэ склонилась в реверансе, предписываемой фигурой церемониального танца.

На душе, сквозь ровную печальную апатию пробегали редкие язычки догорающего пламени — неповиновение, бунт, печаль.

Если для того, чтобы стать звездой и королевой приходится платить такую цену, то вопрос — стоит ли платить её? Или проще объявить себя банкротом?

«Я люблю тебя, Гаитэ», — эхом раздался в памяти голос Сезара.

И потонул в грохочущей весёлой музыке, смехе, ритмичном топоте ног по каменной брусчатке.

Канул, как падает камень на дно чёрного озера.

Но, невидимый, он все же остаётся в озере — никуда из него не девается.

Лежит на дне, дожидаясь своего часа.