Так становятся звёздами. Часть 1

Глава 28

Гаитэ охватила странная апатия. Со стороны могло показаться, жизнь её складывается как нельзя лучше: невеста одного из самых завидных женихов, претендента на трон. Но, даже если исключить её сомнения в том, что будущий брак принесёт счастье хоть кому-то из них двоих с Торном, причин для тревог было предостаточно. Её мать по-прежнему томилась в крепости, судьба брата в любой момент могла оказаться под угрозой, а сама Гаитэ была на сомнительном положении наполовину заложницы, наполовину гостьи.

Возможно Алонсо, будь на то его воля, счёл бы, что её законное место рядом с матерью. Император был более, чем холоден с будущей женой своего старшего сына.

Политическая обстановка в стране накалялась, оставляя желать лучшего. Герцог Форсева взял гавань в Тиосе и поднял варкаросский флаг вместо саркаросского.

Торн во всём винил Сезара, утверждая, что, если бы не его провал в Рэйве, империя удержала бы гавань. Сезар винил в своём поражении продажность и трусость наёмников, требуя создать регулярные войска, но его начинания требовали времени и материальных средств, императорская же казна была почти пуста. Да и времени не было. Действовать нужно было срочно.

Торн клялся отцу, что сможет собрать новую армию, гораздо более боеспособную, чем ту, что предала Сезара за три оглядки, предпочтя службу своему истинному королю.

Задумка хорошая. Проблемы возникали с реализацией.

Как собрать армию? Знать продажна и изнежена, а простонародье не владеет боевым искусством. Сошлись на идее призвать войска верных герцогов, владеющих личной ратью и объединить их под единым знаменем.

Торн должен был возглавить войска, а Сезару вменялось в обязанность должность главного советника и секретаря при первом маршале Саркассора.

— Вы должны оставаться вместе и сражаться на одной стороне, объединившись перед лицом общего врага, — обняв сыновей, положив одну руку на плечо Сезару, другую — Торну, провозгласил Алонсон. — Только вместе мы сможем победить наших врагов и удержать власть. Вместе до конца, каким бы он не был — как и пристало братьям.

Ни Сезар, ни Торн не смотрели друг на друга во время этой пафосной речи. И Гаитэ сильно сомневалась, что они смогут ради общей цели, как бы велика она не была, наступить на горло собственной вражде и укоренившемуся с детства соперничеству.

Пока братья собирали армии, Алонсо отослал к герцогу Форсева гонца с требованием вернуть гавань под императорскую юрисдикцию. Как и следовало ожидать, тот отказался и Форсева лишили гражданских прав и титула. Номинально. Потому что для всего остального руки были пока коротки.

Сезар, в очередном послании тому пожелал врагу наслаждаться тёплым призом пока может, ибо в аду климат гораздо жарче.

Но пока слова Фальконэ оставались лишь пустыми угрозами. На улицах Жютена царила паника. Саркоссор был на грани вторжения иноземцев. Тут и там слышались возгласы, что Фальконэ имеют хорошо подвешенные языки, но, чтобы спасти город, одних слов мало.

С этим трудно было не согласиться. Требовалась стратегия. И Сезар такую предложил.

Чтобы разбить варкароссцев он предлагал заманить их как можно глубже в Саркассор, а затем отрезать от обозов с провиантом, оборвав связь основной части армии со своей страной. Главная армия Саркассора должна была замаскироваться и нанести удар ночью, подобно хищникам.

Выслушав предложения брата, Торн усмехнулся:

— Ты полагаешь, это поможет нам выиграть?

Сезар так крепко сжал челюсть, что желваки на щеках заходили:

— Полагаю, это существенно приблизит нас к победе.

— Ты полагаешь! — фыркнул Торн, закидывая ногу на ногу и пожимая плечами. — Но что ты знаешь? Одну битву ты проиграл. Я бы на твоём месте занялся сплетнями и балами.

— Займись ими на своём, — огрызнулся Сезар, сверкнув глазами. — Мой проигрыш был случайностью. Если бы мне не ударили в спину…

— Ночью, кстати! — засмеялся Торн. — Ты предлагаешь мне воспользоваться тактикой безбородого мальчишки? А что, если наш противник не такая лёгкая добыча, как ты, брат?

Гаитэ не нравились провокационные речи Торна. Не нравилось то, как он всё время задирал и наскакивал на Сезара при любом удобном случае, порой не гнушаясь вытаскивать семейные склоки на общественное обозрение.

Но кому тут было дело до её мнения?

Торн настаивал на том, чтобы их свадьба с Гаитэ состоялась до начала военных игр. Он аргументировал это тем, что грандиозный праздник поможет поднять людям настроение, а солдатам — боевой дух. Да и он сам, зная, что его ждёт любимая прекрасная жена будет куда более дружен с госпожой Удачей.

— Свадьба может подождать, — пытался убедить сына отец. — И потом, в связи со сложившимися обстоятельствами выгоды от брака с домом Рэйвов весьма сомнительны.

— Но я не желаю ждать! И не желаю жениться ни на ком другом, кроме моей возлюбленной невесты!

До Гаитэ доходили слухи о происходящем. Наверное, она как-то не так устроена, потому что вместо того, что напугать, они одарили её сердце надеждой.

Конечно, будучи отвергнута одним братом, она не коим образом уже не сможет достаться другому, и всё же… как счастлива была бы она покинуть дворец! Снова принадлежать самой себе. Даже вернуться в монастырь.

Но — всё сбудется, стоит только расхотеть.

Желай она брака с Торном всей душой, кто знает, как бы оно вышло? Но то, чего не хочешь, сбывается с точностью смены дня и ночи.

— Нам нужно поговорить, — недовольно бросил Алонсон в сторону Гаитэ после завтрака.

— Прямо сейчас?

— Вы чем-то сильно заняты? — со злой иронии, надменно бросил император.

Он опустился в своё любимое кресло, махнув рукой стражником, приказывая закрыть дверь.

Гаитэ осталась стоять перед ним навытяжку, словно провинившаяся школьница перед учителем. Чувствуя себя приблизительно так же.

— Как нам известно, вы хотели уйти в монастырь? Хотели посвятить себя богу? Вы молились каждый раз, как вам приходилось поступать не по-божески, а при дворе, увы, это случается слишком часто.

— На что вы намекаете, ваше величество? — спокойно выдержала Гаитэ тяжёлый взгляд Алонсона. — Желаете, чтобы я вернулась в Храм? Только прикажите, и я покорюсь вашей воле.

Лицо Алонсо странно дрогнуло. Он моргнул, опуская руки на широкие подлокотники:

— Не обязательно быть монахиней, чтобы посвятить себя богу. Здесь, в миру, сильные и порядочные люди богу нужны не меньше. При всей моей нелюбви как к вашей семье в целом, так и к вам лично, вынужден признать, что вы оказываете положительное влияние на моего сына, исцеляя его больную душу, наставляя на путь добродетели. Он хочет вас и не согласен долго тянуть с венчанием.

— Значит, вы не желаете, чтобы я вернулась в монастырь?

— Не желаю. Мы желаем исполнить желания нашего сына и чаяния моего народа, чьё расположение вам, бог весть каким образом, удалось сыскать. Мои подданные рады видеть вас в роли своей будущей императрицы. И это тем более странно, что они вас почти не знают.

Гаитэ не стала перечить, но подданные её знали. И отлично. В Храме она вылечила такое количество народа, облегчила муки стольким страждущим, что её почитали бы за святую, не будь она столь юной и красивой.

В провинции простонародье почитало её доброй феей. Да и в столице, несмотря на стеснённое и почти бесправное положение, Гаитэ успела склонить несколько знатных богатых дам к меценатским пожертвованиям, восстановив в городе фонтаны с чистой родниковой водой, из которых бедняки могли брать воду, не боясь заразиться какой-нибудь кишечной болезнью.

Со слугами Гаитэ держалась ровно и уважительно, признавая за ними право на человеческие желания и слабости. Во дворце прислуга обожала её. К тому же, увлечённый молодой невестой принц перестал пьянствовать по борделям, снимать шлюх прямо на улице, предварительно опустошив со своими людьми все винные погреба таверен. Перестав менять любовниц, как перчатки, Торн в последнее время не пьянствовал и не затевать бесконечные драки и дуэли. Он, казалось, наконец, образумился, на радость отцу и своим будущим подданным.

Сама Гаитэ почитала его поведение временным. К тому же Торн боялся, что его поведение заставит отца пристальней присмотреться к Сезару, который, будучи хитрым лисом, никогда не выставлял свои пороки на показ. И поспешил перенять манеру брата.

Но людям, которым всегда нравится верить в сказки, приятно была мысль, что юная, прелестная и добродетельная невеста, вселив в сердце ветреного, склонного к легкомысленному поведению, жениха искреннюю и чистую любовь, исцелила его от всех пороков.

Они восторженно встречали молодую пару, добавляя звено в крепкую цепь, связывающую Гаитэ с Торном.

— Как я уже сказал, тянуть со свадьбой мы не будем. Торн прав — празднества, да ещё по такому прекрасному поводу, как свадьба, укрепит и поддержит дух наших подданных.

— Как прикажите, ваше величество, — ровным голосом ответила Гаитэ.

Что ж? Раз участь её решена, она примет её смиренно и с достоинством.

В конце концов, разве она не научилась любить Торна? Не идеально, но — какая любовь идеальна? Нужно быть реалисткой. С Сезаром её счастье тоже не было бы безоблачным.

На земле нет ничего безоблачного. И может быть это к лучшему? Ведь прямые солнечные лучи, не будь смягчающего влияния облаков, выжгли бы всё вокруг, превратив землю в стерильную пустыню.

Император потребовал в приданное за Гаитэ в двести тысяч. Она уже было вновь подумала, что свадьба расстроится, но каким-то волшебным чудом, Микиэл согласился всё выплатить! Наверное, немаловажным стало и то, что, обескровленная последней стычкой провинция, во главе со своим юным лордом, вовсе не стремилась к новой войне и ухватилась за возможность оплатить мир в денежном выражении.

Император, со своей стороны, сделал невесте воистину императорский подарок — согласился подарить свободу Стелле Рейвэр, потребовав публичной вассальной клятвы, а также её обязательного присутствия в столице на первое время, пока не улягутся треволнения в провинция.

О свадьбе было широко объявлено, чтобы не только Саркоссор, но и все соседние королевства могли разделить общую радость.

Тем временем из Тиоса от Сезара пришли вести. Герцог Форсева был взят им в плен вместе с тремя сыновьями. Пленников доставили в подземелье, где двоих отпрысков герцога казнили сразу, а третьего, самого младшего, временно пощадили, но лишь затем, чтобы пятнадцатилетнему мальчишке Сезар перерезал глотку лично. На глазах вопящего от горя отца. Говорят, он произнёс перед казнью: «Мы все должны пожертвовать сыновьями на благо других».

После этой дикой выходки Сезару дали прозвище «Принц чертей». Бессердечная, в чём-то даже бессмысленная жестокость Фальконэ настолько потрясла людей, что один из самых преданных его генералов пошёл на измену, присоединившись к заговору против императорской семьи.

Говорят, несчастный отец, воя, как зверь, над трупами растерзанных сыновей, сыпал проклятьями: «Может быть я и проиграл, но и тебе не победить!».

— Сезар словно с цепи сорвался! — заламывая руки, со слезами на глазах передавала новости Эффидель. — Всюду, где он появляется, он заливает землю кровью. Что за кровожадный зверь в нём проснулся?

Гаитэ слушала молча, чувствуя, как сердце покрывается тонкой коркой льда. Находить оправдания подобным бесчинствам было сложно. Да, с одной стороны злая слава и страх, преобладающий даже над ненавистью, играли им на руку. Страх действовал на врага, как взгляд удава на кролика и противник цепенел, теряя силу.

Но… какой ценой? Кровь и боль всегда кровь и боль. Говорят, можно пожертвовать одной жизнью чтобы спасти десять? По мнению Гаитэ моральное право на это давалось только тогда, когда жизнь, которой собираешься жертвовать принадлежит тебе самому. Жертвовать чужими жизнями — малодушно.

Но разве новость для неё, что в сердце братьев Фальконэ живёт страстный и жестокий зверь, жадный до всего? Хищник, не знающий ни страха, ни пощады?

Но одно делать знать о чём-то гипотетически, другое — увидеть в действии.

Даже император Алонсон не смог одобрить действия сына.

— Сколько крови на наших руках, — с тяжёлым вздохом прокомментировал он полученную весть. — Трое сыновей мертвы, а сердце отца разорвалось от горя. Стоят ли завоевания и корона такой цены? Стоит ли за царство платить душой?

Но, несмотря на трагические события на границах государства, столица готовилась к празднествам.

— Рэйв теперь будет служить буфером для Фальконэ, чтобы Варкаросс не вмешивался в его завоевания. Да, редко, когда любовь и политика пересекаются. А нам прижизненно повезло стать свидетелями такого чуда, — был вердикт лучших умов государства.

Перед свадьбой Гаитэ часто посещала молельню. Не то, чтобы она верила в желание Духов помочь ей, но в этом месте обычно было пустынно, темно и тихо, а её смятённая, утратившая ориентиры, душа, так нуждалась в уединении.

О том, что её мать освободили, Гаитэ не доложили. Поэтому появление Стеллы стало для неё неожиданностью.

Огоньки, словно мотыльки, плясали на кончике свечных фитильков, разгоняя мрак в огромном помещении с закрытыми ставнями ровно настолько, чтобы угадывать очертания силуэтов. Но и этого освещения, как и редких свиданий, оказалось достаточным, чтобы Гаитэ угадала фигуру матери, приметив её лишь краем глаза.

Беззвучно ступая, Стелла опустилась рядом с ней на колени перед алтарём.

Какое-то время обе женщины молчали.

Мать заговорила с дочерью первой:

— Извини, что помешала. Не думала, что здесь кто-то будет, кроме меня. Когда не объявлен официальный молебен, храмы обычно пустуют.

— Я редко видела, чтобы вы молились, — словно нехотя отозвалась Гаитэ. — Но я рада, что вы теперь свободны. И что первое наше свидание состоялось без свидетелей.

— Я не любила молиться. Наверное, слишком мало верила в поддержку высших сил. Увы мне! Но и теперь не верю. Поднимая глаза вверх, я не вижу ничего, кроме густого беспросветного мрака и сильно сомневаюсь, чтобы оттуда снизошло озарение.

— Озарение следует искать не под балками храма, матушка, а в своём сердце.

Стелла повернула голову, с любопытством вглядываясь с лицо дочери, которая, по сути, была для неё совершенной незнакомкой:

— А ты веришь, что бог существует?

— Да, — не задумываясь ответила Гаитэ.

— И он отвечает тебе, когда ты молишься?

— Вера в него даёт мне силы примиряться с собой и с людьми.

— Ты не думаешь, что это… несколько наивно?

— Наивно или нет, но так мне легче оставаться самой собой и жить в ладу с совестью. Я никому не навязываю мою веру и буду благодарна, если вы ответите мне тем же, не настаивая на вашем неверии.

— Если тебе и вправду так легче, — кивнула Стелла. — За кого же ты молишься?

— За нашу несчастную семью. За недостойного человека, несущего в мир хаос и разрушения, но убеждённого, что горой стоит за порядок. За то, чтобы духи укрепили мою волю.

— А мне остаётся молиться только за моих детей: тебя и твоего брата. Если это поможет вас защитить, я готова сделать всё, что угодно. Даже уверовать в того, кого так и не могу рассмотреть за всей этим бессмысленным нашим существованием.

Гаитэ посмотрела на мать. Она давно простила Стеллу, решив для себя, что не вправе судить и ненавидеть того, чьих действий и мотивов до конца не понимает. Если её мать и была в чём-то виновата, если она была неправа перед ней, своей дочерью, так она за это уже заплатила сполна.

— Если верить в то, что этот мир не конечен, что он лишь подготовительная часть к чему-то большему, можно найти смысл, — тих проговорила Гаитэ.

— В чём же он? — спросила Стелла.

— В том, чтобы, вопреки всему оставаться, человеком, сохранять в себе то, что отличает честного от лжеца, милосердного от убийцы, целомудренного от прелюбодея.

— Сохранить свою душу? — с насмешливой горечью пожала плечами Стелла. — Если это поможет тебе, скрасит твои дни… но придёт момент, когда ты не сможешь прятаться от реальности за иллюзиями, дитя моё. Оставим эти разговоры о спасении души. Скажи мне правду — ты любишь Торна?

— А вы любили нашего отца?

— Нет. Никогда. Но у твоего отца не было и десятой доли животного магнетизма Фальконэ. Рискну предположить, что раз твоё сердце принадлежит не Торну, значит, я была права насчёт Сезара?

— Между мной и ним ничего не было.

— Кроме того, что он занял твоё сердце и мысли? Иногда для женщины проще отдаться нелюбимому, чем заболеть этой страшной, иссушающей болезнью под названием «любовь».

— А вы? — с вызовом обернулась Гаитэ к матери. — Вы его любили?

— Кого? Сезара? Нет, конечно! Моё сердце слишком иссушила жизнь, оно даже не камень, а что-то гораздо более ломкое и странное. Нет, дитя. Я его не любила. Но во мне достаточно сохранилось от женщины, чтобы понимать, какие чувства подобные мужчина способны будить.

— Сейчас меня мучает не столько любовь, сколько страх.

— Ты тоже чувствуешь это? — краешками губ усмехнулась Стелла. — Ты боишься того, кого любишь? Или за того, кого любишь?

— Не знаю. И то, и то. Слишком много проклятий, как стрелы, летят в сторону Фальконэ. Слишком много крови на их руках. А когда проклятия заслужены, они обязательно сбываются.

— Не забывай, что на руках твоего драгоценного Сезара и наша кровь тоже. И мои проклятия звучат в общем хоре голосов. Я рада, что, несмотря на всю его никчёмность и громогласность, твоим мужем станем Торн, а не Сезар.

Поднявшись, Стелла тихо удалилась их храма, оставляя Гаитэ в одиночестве.

Гаитэ закрыла глаза. Ей не хотелось плакать, но слёзы, словно живя отдельной жизнью, тихим бисером катились из глаз.