Так становятся звёздами. Часть 1

Глава 21

Хорошее настроение испарилось вместе с хлынувшем возбуждением, оставив по себе неясное чувство тревоги и тоски, вьюгой воющей на сердце. Гаитэ казалось, что вся она превратилась в сплошной оголённый нерв. Всё доставляло неудобство и страдания.

«Так мне и нужно за мою непомерную гордыню, — строго выговаривала она себе. — Смотрела свысока на придворных дам, считала их безмозглыми курицами, чьи сердца с напёрсток, а нравы легки, как пух, облетевший с одуванчика — летят эти воздушные зонтики, куда ветер дует. Сегодня один любовник, завтра второй. А ведь я всерьёз думала, что мужчины меня мало интересуют, что я выше всех этих незатейливых интрижек — и что? Меня угораздило влюбиться в обоих мужчин сразу! Да ещё в родных братьев!».

Гаитэ была собой очень недовольна.

«Но что можно поделать с некстати замирающим сердцем? Как перестать чувствовать то, что чувствуется? Стоит невольно задуматься, как взгляд непроизвольно ищет Сезара в толпе других, шагающих по дороге. А я обещала себя другому, отдала себя другому и то, что чувствует глупое сердце — его проблемы. Нужно оставаться верной долгу и слову. Стелла предупреждала — нельзя верить Сезару. Пусть он даже и не так плох, как я думала о нём с самого начала — всё равно опасный хищник. Стоит дать слабину, обгложет мои косточки, выплюнет — не вспомнит. Всё, что у меня есть в этом мире — это самоуважение и осознание, что я всегда поступала так, как правильно. Нужно думать о том, что стоит сделать один неосторожный шаг и вокруг разверзнется пропасть. Оба брата получат право меня презирать. Кроме того, у них будет ещё больше поводов для грызни, а их и без меня достаточно. Так что, чувствуй я влечение в сто раз больше, чем сейчас — сердце на замок. Нельзя даже думать о Сезаре. Отныне он для меня должен быть всё равно, что родной брат».

Проблема только в том, что к брату испытываешь совсем другие чувства. Гаитэ точно знала. Она не забыла того, как в своё время любила Микки, младшего брата. Гибели которого, к слову, поспособствовали те же Фальконэ.

Армия чётко, в заданном барабанной дробью, ритме, продвигалась вперёд. Казалось, сама земля эхом отвечает на каждый пружинящий шаг. Впереди отчётливо виднелись зубцы каменных башен и каменные стены, опоясывающие Ревьер.

Гаитэ неоднократно задавалась вопросом, что она ощутит, увидев землю, ей принадлежащую? И теперь вдруг поняла, что не чувствует ничего. Стены Ревьера были ей не дороже стен Жютена, население вызывало сочувствие, но не переживание. Возможно, было бы всё иначе, не отошли её Стелла отсюда совсем ребёнком? Но что гадать, как было бы? Ведь всё так, как есть.

Карета остановилась.

— Что случилось? — выглянула в окошко Гаитэ.

— Приказ его Светлости, — ответил высокий мужчина южной наружности. — Он велел, чтобы вы оставались на месте, не приближаясь к городским стенам.

— Почему?

— Здесь вы вне зоны досягаемости стрел, сеньорита. Его Светлость придаёт большое значение вашей безопасности.

Гаитэ велела опустить подножку и спустилась на землю.

Секретарь Его Светлости недовольно свёл брови:

— В карете вы были в большей безопасности.

— Хочу подышать свежим воздухом, — нетерпеливо отмахнулась она. — У меня всё тело затекло. Нужно немного размять ноги.

Поднявшись на пригорок и изо всех сил напрягая зрение, Гаитэ удалось разглядеть маленькие человеческие фигурки у запретных ворот города. Сезар на великолепном вороном скакуне, крытым раззолочённой алой попоной, возглавлял длинную вереницу военного обоза. Не сходя с коня, он снял с головы сверкающий на солнце шлем с длинным жёстким гребнем.

Кажется, тот, кто стоял впереди цепочки людей, что-то говорил Фальконэ и, судя по тому, что пока никто не обнажал мечи, что-то обнадёживающее.

— Что происходит? — спросила Гаитэ у секретаря Сезара.

— Гильдия Торговцев принесла ключи от города, — удовлетворённо прокомментировал тот.

— А вы неплохо осведомлены о происходящем.

— Никто не делал из этого тайны, сударыня.

— Вам не кажется странным, что герцоги не воспротивились такому исходу?

— У них не было возможности. Их опоили и посадили в клетку в подвале крепости.

— Мило, ничего не скажешь, — недовольно поджала губы Гаитэ. — Его Светлость точно обо мне радел, когда предпочёл оставить в арьергарде? Или просто не пожелал, чтобы я вмешивалась в его расправу над присягнувшими мне людьми?

Секретарь пожал плечами:

— Затрудняюсь ответить, ваша милость. Не могу знать, что на уме у Его Светлости. Он нечасто делится мыслями.

Гаитэ дала себе слово при первой же возможности брать уроки верховой езды. В монастыре скорость была ни к чему, но в новом своём положении без возможности быстрого передвижения она чувствовала себя беспомощной, как перевёрнутая на спину черепаха.

Ворота перед Сезаром распахнулись. Он широким шагом двинулся в чёрный проём арки, окружённый генералами и телохранителями.

Судя по всему, его «экономный» план сработал.

— Что ж? Нам, тоже следует двигаться вперёд, — сухо молвила Гаитэ, намереваясь вернуться в ставшую за дни пути ненавистной, парчовую коробку на колёсах.

— Сеньорита, такого приказа не было.

— В таком случае я вам его отдаю! — резко ответила она, сузив глаза. — Или вы прикажите двигаться дальше, или я пойду пешком. Если, конечно, вы не осмелитесь удерживать меня силой.

Поезд тронулся дальше.

До городских ворот, как Гаитэ и предполагала, они добрались без происшествий. А у входной арки в город её, с самой что ни на есть постной физиономией, встретил вчерашний, недодушенный Сезаром, толстяк-торговец.

— Приветствую, моя госпожа.

— Проводите меня к Его Светлости.

Толстяк засеменил впереди.

— Куда мы идём? — уточнила Гаитэ.

— Туда, куда вы просили, — с мягкой, не внушающей доверия, вкрадчивостью, произнёс толстяк. — К Его Светлости. Он сейчас разговаривает с герцогами Пелуччи и Ксанти.

Сделал знак стражником распахнуть огромные двустворчатые тяжёлые двери, окованные железом. Те с явным усилием провернулись в петлях, раскрываясь. Картина, открывшаяся взгляду, сердце не радовала, хотя пока ещё и не особенно ужасала.

Оба герцога сидели, согнувшись в три погибели, запертые в низкой клетке, а Сезар стоял перед пленниками, широко расставив ноги, демонстрируя доминантное положение, вызывающе положив руки на длинный меч, висевший у левого бедра.

Обернувшись на скрип, он окинул Гаитэ тяжёлым, полным недоброго сарказма, взглядом.

Её появление его не порадовало, зато приободрило несчастных пленных.

— Вот и вы, сударыня! Рад представить вам ваших неверных подданных. Жаль только, что это происходит не в самых приятных для них обстоятельствах, — насмешливо поиграл он бровями. — Итак, сеньоры? Даже не знаю, с кого начать? Кого представить даме первым?

— Иди к дьяволу! — прорычал один, сплюнув Сезару под ноги.

Гаитэ подумалось — зря. Незлобивостью и легкостью нрава Фальконэ не страдали.

— Джен, замолчи! — сдавленно одёрнул говорившего второй пленник.

— Не стану я молчать! — рыкнул Джен. — Предупреждаю тебя, Фальконэ! Освободи нас немедленно, или…

— Или?

— Или месть императора Варкаросса не заставит себя долго ждать!

— Да ну? — недоверчиво протянул Сезар, облокачиваясь на клетку. — Он правда прибудет вам на выручку? Как интересно! Что ж? Тогда подождём его прибытия. Кстати, а что будет потом? Чего мне следует бояться или опасаться? — откровенно насмехался он. — Не проще ли, чем сыпать жалкими угрозами, сразу перейти к просьбам о помиловании, господа?

— Конечно же, мы просим нас помиловать! — воскликнул второй, тот, что был старше, разумнее и казался сговорчивей.

— Отлично! Первый шаг сделан. Вы попросили. Теперь попробуйте меня убедить.

Лорд Пелуччи поднял усталые глаза. Они горели с осунувшегося, исхудавшего лица голодным, фосфоресцирующим, как у зверя, блеском.

— Когда-нибудь, скорее рано, чем поздно, вы вступите в противостояние с вашим братом, сеньор Фальконэ. Вы и сейчас не ладите, это всем известно. Но придёт время бороться за трон и…

— И? — холодно откликнулся застывший чёрной статуей Сезар.

— И вам потребуются союзники.

Рот Сезара неприязненно скривился.

Пленник продолжал:

— Казнив Джена и меня вы испортите отношения со многими…

— И что же мне делать? — задумчиво развёл руками Фальконэ. — Я не могу освободить вас, казнить было бы проще, но — крови будет много. А пощадить — тем более опрометчиво. Вы что скажите, Гаитэ?

Он бросил вопрос небрежно, через плечо, играя с ней так же, как играл с остальными. Это было оскорбительно. Гаитэ предпочла не отвечать, понимая, что её слова ни на что не повлияют.

— Что ж? Раз совета ждать не приходится, приму решение сам. И оно будем таким, — говоря это, Сезар прохаживался по камере, меряя её ногами, туда-сюда. — Один из вас вернётся ко двору императора Варкаросса, другой останется здесь и будет кормить собой крыс, пока не умрёт.

Достигнув очередной стены, Сезар вновь круто повернулся, возобновляя движение.

— Осталось только решить, кто останется, а кто уедет? Ну, сеньоры? Помогите определиться? Кто? Ты? — он поглядел на одного. — Или — ты? — взглянул в лицо другому. — Давайте же! Приведите аргументы. Приступим к дискуссии, — насмешливо фыркнул он, вновь зависая над клеткой, скрещивая руки на груди. — Кто рискнёт высказаться первым?

— Я, — подала голос Гаитэ.

Ей надоело попеременно созерцать то горбоносый профиль Фальконэ, то его спину и она вышла из тени на свет, отбрасываемый кроваво мерцающими факелами.

— Это моя земля, мои лорды и моя миссия.

— Что?! — откинув голову, Сезар желчно расхохотался. — Ваша миссия?..

— Так сказал ваш отец, император. Именно его решением объясняется моё присутствие здесь, не так ли? Я приехала подтвердить законность власти перед поднявшими мятеж повстанцами. Призвать их подчиниться.

Сезар, схватив ей за руку, оттащил подальше от клетки, сверкая глазами, как голодный зверь:

— Какого чёрта вы творите?! — зашептал он зло. — Вы же понимаете, что вы всего лишь марионетка? Что будете делать то, что я прикажу.

— Нет, — вырвала руку Гаитэ. — Я не марионетка. Я — законный представитель власти. И, кроме того, здесь я глаза и уши вашего отца. Мы прибыли сюда усмирить бунтовщиков, призвав их подчиниться? Они подчинены. Куда уж больше? Вы блестяще провернули компанию, не пожертвовав ни одной жизнью. Я готова рукоплескать вам первой. От всего сердца! При условии, что вы усмирите вашу неуёмную жажду крови, Сезар! В демонстрации силы большенет нужды.

— Чёрта с два — нет нужды!!! Вы всего лишь женщина, Гаитэ, вот и займитесь пяльцами! Кто разрешал вам спускаться сюда?

— Это уже не важно, раз я здесь…

— Да уж! Неважно… вы мешаете мне раздавить двух опасных змей одним махом.

— Те, кого вы называете змеями — мои подданные, до конца оставшиеся верными данному слову и вассальной клятве. Вы уже убили двух генералов у меня на глазах. Убить ещё двоих я вам не позволю.

— Не позволите? Рискну спросить — каким образом? Что вы сделаете? — снова скрестил руки на груди он.

— Сезар, прошу вас! От всего сердца прошу — давайте закончим с угрозами. Сидят эти двое в клетке и пусть ещё посидят. Отвезём их в крепость, пусть их поселят рядом с моей матерью, и все будут счастливы.

— А если я скажу — нет?

Их взгляды встретились. Его — гневный, жаркий и настойчивый, её — стремящийся уклониться, ускользающий до последнего… но, припертая к стенке, Гаитэ оказалась вынуждена принять этот поединок взглядов.

— Говорить вы можете что хотите, Сезар. Но если во вашей воле снова погибнут мои люди…

— Ваши люди? — усмехнулся он с издёвкой.

— Да. Мои люди! Мы не будет друзьями.

— А мы друзья?

— Пощадите их! Я прошу вас! — выйдя из себя, Гаитэ повысила голос. — Вы хотели, чтобы я поверила в ваши чувства ко мне? Так докажите, что я значу для вас хоть немногим больше вашей пряжки на башмаках или стакана выпитого вина! Воспринимайте моё желание как причуду, каприз, глупость — но оставьте им жизнь! Умоляю!

Они оба говорили тихо, так, что услышать их было практически невозможно. Хотя двое в клетке, безусловно, пытались. Даже шеи вытянули. Картина могла бы быть комичной, если бы речь не шла о смерти. Тут у кого угодно уши, как у осла, вытянутся.

— Умоляете? Вы ведь не из тех, кто легко о чём-то просит, — тихо выдохнул Сезар.

Откинув голову, он, прищурившись, изучающе смотрел на неё сверху вниз.

— Мне интересно, если бы речь шла о вашей собственной жизни, просили бы вы меня о помиловании с таким же жаром?

— Вряд ли.

— Что вам помешало бы? Гордость?

— Скорее, застенчивость, Ваша Светлость.

— Вы не перестаёте меня удивлять. Такая хрупкая и такая храбрая, вы наивны до глупости. Но, будь, по-вашему. Я пощажу их.

Глаза Гаитэ загорелись благодарностью:

— Правда пощадите? Вы ведь не обманите меня? Не стане играть в ваши любимые игры в коварного кота?

Слова вырвались у неё стремительным потоком, прежде, чем она осознала смысл того, что говорит.

— В коварного кота? — от удивления прищуренные глаза Фальконэ распахнулись.

— О! Простите. Мне не следовало так говорить. Но иногда вы действительно напоминаете мне это красивое и жестокое создание.

— Нет. С вами я играть не буду. Но с ними наиграюсь досыта. Если вы не даёте мне насладиться, пустив кровь этой падали, которую вы называете преданными вам людьми, позвольте не отказать себе в удовольствии, продемонстрировать вам их гнилое нутро в полной мере?

Сезар двинулся к клетке. Зависнув над ней, постучал по металлическим прутьям:

— Ну что, пташки? Решились выбрать?

— Я! Я скажу первым! — затараторил Петруччи, хватаясь за прутья решётки и заискивающе глядя высокомерного Сезара.

— Говори, — снисходительно кивнул Сезар, бросив в сторону Гаитэ насмешливый взгляд. — Только громко, чтобы даме не пришлось напрягать слух.

— Я знаю тайну!

— Какую? — в растяжку протянул Сезар.

— Император Варка финансирует заговор с целью отравить вашего отца.

В темнице повисло тяжёлое молчание.

Гаитэ с трудом перевела дыхание, понимая, что, если пленники продолжал в том же духе, их уговор с Фальконэ может треснуть, как орех, разлетевшись вдребезги.

— Говори, — тихо потребовал Сезар.

— Если всё пройдёт успешно, вашего старшего брата, Торна, удастся отравить вместе с вашим отцом, а когда избавятся от вас, единственной наследницей престола останется…

Сердце Гаитэ замерло. На мгновение она с ужасом подумала, что назовут её имя, подписав ей смертный приговор.

— Кто?!

— Ваша сестра, а вместе с ней и её муж Жокэ Рокор. Принц Веапорский сможет занять престол Саркассора.

— И каким же образом было решено избавиться от меня? — с ледяным спокойствием поинтересовался Сезар.

Лишь побелевшие костяшки пальцев, сжимающих рукоять меча, выдавали овладевшую его душой ярость.

— Как только ваш отец скончается, войска императора Линтона Руала войдут в земли Саркассора и поддержат притязания принца Рокора, принудив Совет выбрать его на престол.

Профиль Сезара казался начерченным на барельефе.

— Сказанное вами правда?

— Клянусь!

— И когда же намечается это милейшее мероприятие по очередному государственному перевороту?

— Этого я не знаю! Клянусь, милорд!

— Плохо. Ваших сведений не так уж и много.

— Я сказал все, что знал!

Гаитэ видела, каких усилий стоит Сезару сдерживаться. Глаза его, обращённые к ней, налились кровью, но голос звучал по-прежнему, уверенно, размеренно и в растяжку.

— Я решу вашу участь сегодня вечером, за бокалом вина. А сейчас разрешите откланяться, господа.

Поравнявшись, Сезар подал руку Гаитэ:

— Сеньорита?

— Что вы намерены делать? — бросила она на него встревоженный взгляд. — Необходимо как можно скорее поставить в известность императора, ведь так?

— Несомненно, — то ли прохладно, то ли рассеянно откликнулся он.

— И — что? Отдадите приказ возвращаться в Жютен? — нетерпеливо осведомилась Гаитэ.

— Возвращаться в Жютен? С какой стати?

— Но вы же сами только что слышали, — от недоумения она замедлила шаг. — Или вы не доверяете полученным сведениям? Думаете, этот человек лжёт?

— Ему нет никакого смысла делать это.

— Но тогда… я вас совсем не понимаю. Вы подозреваете, что Эффидель состоит в заговоре и не хотите, чтобы она пострадала?

Сезар развернулся к ней и его побледневшее лицо исказилось такой дикой яростью, что Гаитэ отскочила. В какой-то момент она уверовала, что он сейчас её ударит.

— Уверен, моя сестра не причастна к заговору! Не более, чем вы или я, или даже мой брат! Ни я, ни отец никогда не поверим, что она может запачкаться в чём-то подобном. Эффи не пойдёт против семьи. А вот вы?.. Доверять вам было бы глупо!

— Тем больше оснований как можно быстрее покинуть это место и вернуться в столицу.

— Почему вы так жаждите развернуть войска? Не потому ли, что хотите сорвать миссию? — сощурился Сезар.

— Не говорите ерунды! Вы же разумный человек. У меня нет причин для того, чтобы блюсти интересы людей, от которых я не видели ничего, кроме безразличия и желания использовать меня в своих целях. Если я кому-то и сочувствую в этой ситуации, так только простому люду. Они, словно дети, зависят от наших решений, а никому из знати и дела нет до их страданий или жизней. Мы думаем только о своём богатстве, власти, влиянии, славе, а они в наших бесконечных партиях оказываются пострадавшей стороной.

— Такова жизнь. Кто бы не был у власти, заботиться о черни никто не станет. Но я согласен их щадить до тех пор, пока они безобидны. Вы не ответили на мой вопрос. Почему вы хотите вернуться в Жютен?

— Потому что не чувствую себя здесь в безопасности. Мой внутренний голос прямо-таки кричит о необходимости мчаться отсюда как можно быстрее.

— Быстрее не получится. Военный обоз, как вы могли заметить, двигается очень медленно. Так что пока мы вернёмся в столицу, наши сведения давно перестанут быть новостью.

Сезар толкнул дверь в комнату и коротким кивком пригласил Гаитэ следовать за собой.

По счастью (или, скорее к несчастью, потому что события последних часов были весьма противоречивыми) в данный момент он был далёк от романтических настроений.

Гаитэ это более, чем устраивало.

Широкими шагами подойдя к окну, Сезар замер, глядя вниз. Гаитэ могла бы поклясться, что его глаза видят не улицу, не внутренний двор, на который смотрят, в что-то другое.

Судя по всему, он был встревожен куда сильнее, чем готов был показать.

С одной стороны, истоки такого недоверия были понятны, но с другой Гаитэ чувствовала, что её это ранит. Как-то так незаметно получилось, что она видела свой интерес на стороне семьи Фальконэ, а не той, которой служила её мать и семья.

— Так вы пошлёте к отцу гонца?

Заслышав её голос, Сезар дёрнулся, нервно и словно бы раздосадовано. Лучше бы ей помолчать. Ещё решит, что она шпионит? Смешно! Для кого ей так стараться? Единственный, кто у неё был, это Торн.

Хотя, если подумать, то был ли?..

— Именно так и поступлю, — коротко кивнул Сезар.

Под его пристальным волчьим взглядом она почувствовала себя маленькой и ранимой.

— Что? — покачала она головой. — Почему вы так на меня смотрите?

— Вы спрашивали, чего стоят мои чувства к вам? И стоят ли они хоть чего-то? Вы слышали ваших людей!

— О чём вы? Я не понимаю…

— Я объясню. Имя моей сестры было названо просто, чтобы не называть другое…

— Вы моё имеете в виду?

— Именно, — кивнул Сезар. — И, приехав сюда, мы позволили заманить себя в ловушку. Вернее, в ловушке я. Вы-то у себя дома.

— Сезар, да о чём вы говорите? Я кроме матери-настоятельницы и членов вашей семьи в последние месяцы даже не разговаривала ни с кем из здешних краёв! Какие заговоры? Не нужна мне эта власть и плевать мне на корону. Если заговорщики и намерены меня использовать, я здесь не при чем! Я сделала всё возможное, чтобы доказать вам мою лояльность. Но если этого мало… — она развела руками. — Я не знаю, что ещё можно сделать.

— Гаитэ, вы как овца, попавшая в стаю голодных волков. Ваша наивность и чистота играют на руку всем, делают более лёгкой добычей, — устало потёр Сезар переносицу. — Но плохо то, что сама ваша жизнь ставит под угрозу существование моей семьи.

Она похолодела, пытаясь понять, насколько серьёзно он сказал то, что сказал. Во всему выходило — вполне.

Она — ступень к тому, чтобы переход от законной династии к новой, узурпировавшей трон, прошёл более гладко. Заговор, сплетённой за её спиной, сделал Гаитэ слишком опасной. В создавшейся ситуации действительно проще избавиться от опальной принцессы, чем пытаться сохранять и использовать. На высших ступенях власти жизни лишались и за куда меньшее.

— Первым человеком, которого я убил, был охранник герцога Фитертольда. Я тогда был вынужден сделать это, он напал на меня первым, — безжизненно прозвучал голос Сезара. — Мне было четырнадцать. Я заколол его ударом в живот. Помню те непередаваемые, незабываемые ощущения. Лезвие вошло в плоть мягко, как нож в масло, почти не встречая сопротивления, а руки как будто погрузились в горячую воду. Только вода была красного цвета. Вы когда-нибудь убивали? — обернулся он на неё.

Гаитэ покачала головой:

— Нет. Но я видела смерть людей и не раз. Смерть часто видишь, когда работаешь в госпиталях.

— Это разные вещи. Вы пытались удержать ускользающую жизнь, я — ускорить её уход. Не хотите спросить, что чувствуешь, отнимая человеческую жизнь в первый раз? Мне всегда казалось, что это будет что-то особенное. Но я не испытывал ничего. Ни злости, ни радости, ни сожаления. Просто убил. И это было легко.

Гаитэ слушала, затаив дыхание.

— Хуже того, когда он умер, я почувствовал себя живым, словно поглотил его жизнь. Я смог это сделать! Не струсил, когда подошло время. Потом убивать приходилось много. Чаще всего это были мужчины — в поединке, в бою, но случалось убивать и женщин. Реже. Гораздо реже. Убивать женщин сложнее. Не знаю почему, может быть, это только моё ощущение. Мне претит убивать слабых.

— Зачем вы всё это мне говорите? Хотите напугатья?

— Нет. Хочу, чтобы ты знала — я не трону волоса на твоей голове. По крайней мере, до тех пор, пока у меня не будет весомых доказательств твоей измены. Знаешь почему? Потому что ты — часть меня, часть моей семьи, часть всего того, за что я дерусь — здесь и сейчас. Ты вошла в моё сердце, хотел я того или нет, но вошла и вырвать тебя можно только с кровью и болью. У тебя такие чистые глаза. Такие же чистые, как у моей сестры. И мне так хотелось бы верить, что за их небесным омутом нет очередной бездонной пропасти.

— Как же всё это сложно, — вздохнула Гаитэ. — И всё ради чего? Ваша власть — сплошные кандалы да шоры на глазах. Повсюду — враги, завистники, соперники. Всем нужно доказать, что ты — самый сильный, а если оступишься, тебя сожрёт шайка шакалов, стремящаяся занять то адском место, на котором ты горишь сейчас. Стоит ли кусок повкусней и постель помягче всего того ада, что люди, вроде тебя, несут в своём сердце? Вечную ненависть и вечный страх к тому, что рано или поздно неизбежно. Всегда найдётся тот, кто окажется сильнее, умнее, быстрее. Бесконечная гонка — ради чего? Станешь ли ты меньше или ничтожнее, сняв со своей шеи эту тяжёлую золотую цепь, Сезар? Сбросив этот плащ, подбитый куньем мехом? Станет ли твой хлеб горьким, если ты возьмёшь его с миски, а не с золотого блюда? На самом деле человеку не много надо. Родное плечо, солнце — чтобы видеть, небо, чтобы очертить линию горизонта, к которому нужно стремиться, глоток воды, вздох воздуха да ломоть хлеба. Всё остальное лишь плод нашего воображения. Власть, к которой ты так стремишься, Сезар, ради которой, словно кровожадный лев, готов растерзать родного брата — это тяжёлая ноша.

— Я знаю. Но у меня нет выбора — либо я понесу её, либо умру. Думаешь, я могу прекратить игру, подняться и уйти? Нет! И ты — не можешь. Мы — короли, либо царим, либо умираем. Третьего не дано. Горе — павшим.

— Но мы ещё не пали.

— Нет. Однако ты не осознаёшь всей тяжести нашего положения, — вздохнул Сезар. — И это естественно.

— Наше положение тяжёлое?

— Да. Я всё просчитал и, как получилось, просчитался. Я посчитал недавно полученные мной донесения ложными и дезинформирующими, но, судя по последним сведеньям, ошибся. Войска императора Линтона Руала движутся в сторону Рэйва. Мы в ловушке. Они вдвое, если не втроем, превосходят нас числом. Если выдвинемся из крепости, столкновение с ними обернётся неминуемым поражением.

— О, Духи! — выдохнула поражённая Гаитэ. — Думаете, оставаясь здесь, мы окажемся в меньшей опасности?

Уперев руку в оконный косяк, Сезар покачал головой, не считая нужным озвучивать то, что было ясно без слов.

— И что нам делать? — воскликнула Гаитэ. — У вас ведь есть хоть какой-то план? Вы всегда выходили сухим из воды. Наверняка и сейчас можно придумать какую-то хитрость?

— Можем попытаться держать осаду, но, откровенно говоря, рассчитывать тут не на что. О преданности людей данной провинции нам говорить не приходится. Вы это понимаете?

— Да. Понимаю. Что же остаётся?

— Выждать момент и бежать.

— Бежать, бросив армию? Но это невозможно! Мы не можем так поступить!

— Гаитэ! — мозолистая, жёсткая ладонь воина на миг коснулась её щеки. — Какое вы ещё дитя! Мне жаль, что во многом придётся разочаровать вас, но… слишком много поставлено на карту. Поэтому я не намерен щадить врагов. Как бы вы не молили меня об их жизнях, ради вас самих и ради себя я их уничтожу. Жизнь — это большая и грязная драка. И, если приходится выбирать, пусть лучше умрут наши противники, а не мы.

— Нет, Сезар! Нет! Ты не сможешь драться с повстанцами и регулярной армией одновременно! У тебя и тысячи солдат нет. Нас всех покрошат в капусту. Нужно действовать дипломатией, а не мечом. Говорить о мире.

— Даже если бы и стал, кто ж станет меня слушать? Я не буду унижаться, заведомо зная, что никто щадить меня не намерен! Нет. Просить пощады у врага я не стану.

— Я созову людей. Потребую возобновить вассальную клятву…

— Бесполезно. Предадут при первой же возможности.

— Но так мы хоть что-то сделаем! А пока я постараюсь заручиться их преданностью, пошли весть к отцу и потребуй подкрепления. В подчинении у Торна достаточно людей, чтобы дать отпор Варкароссу и Валькаре, а Рэйв убедить, что хранить верность выгоднее, чем предавать меня. Не теряйте надежду. Даже проигранная битва — ещё не проигранная война, а мы и битвы не проиграли.

— Мы? — блеснул глазами Сезар.

— Конечно, — уверенно ответила Гаитэ.

— Утопающий хватается за соломинку. Но ты права, соломинка лучше, чем ничего.