Так становятся звёздами. Часть 1

Глава 29

Подвенечное платье было готово. Оно стояло на огромной подставке, в полный рост, прямо напротив кровати и при пробуждении Гаитэ казалось, что перед ней парит чей-то зловещий призрак.

Дорогой, струящийся материал, через который были пробиты золотые нити. Великолепное. Пышное. И в тоже время — строгое. Достойный наряд для будущей императрицы.

Почти каждый день в просторных пышных залах проводились балы. Обильные и искусные пиршества дополняли череду бесконечных праздников. Остатки еды выбрасывались в мусорные баки. Ничего не доставалось даже псам, в то время, как бедняки голодали, а на улицах города свирепствовали различные эпидемии.

У людей было тысячи поводов быть недовольными, и праздное веселье знати не могла не раздражать.

Но, словно нацепив тёмную повязку на глаза, высокородные дамы и лорды ничего не желали знать, кроме веселья, роскоши, роскоши и веселья — ещё раз.

Вино лилось рекой, в неограниченном количестве. Его принимали без меры, до потери человеческого облика.

Гаитэ не пила, но под конец вечера у неё было такое чувство, словно всеобщее тяжёлое похмелье и ей заволакивает разум. Хотелось встать, распахнуть окна и поджечь тут всё, к чёртовой матери! Чтобы встряхнуть человеческую биомассу в шелках и бархате, чьи алмазные застёжки стоили дороже их душ.

Сезар Фальконэ вернулся в столицу неожиданно, не оповещая заранее о приезде. Гаитэ сначала подумала, что ей просто мерещится появление знакомой фигуры — но нет. Это действительно было он. Высокий, широкоплечий, двигающийся с непринуждённой грацией уверенного в себе хищника.

— Смотри-ка кто пришёл? — насмешливо протянула Стелла, мгновенно материализуясь рядом с дочерью. — Похоже кто-то очень торопился попасть на свадьбу к брату? Добрый вечер, Ваша Светлость, — с улыбкой протянула она руку приблизившему молодому человеку.

Надменная улыбка придала гордому лицу Сезара ещё более неприязненное выражение:

— Сеньора Рэвьэр? Какая приятная неожиданность! Пожалуйте во дворец моего отца и будьте как дома. Вы уже имели возможность оценить статуи, привезённые мной из Тиоса?

— Какие статуи? — недоуменно нахмурилась Гаитэ.

— Украденные у горожан Тиоса, — невозмутимо пояснила Стелла, не моргнув глазом.

Улыбка Сезара стала ещё больше походить на оскал, когда он поправил:

— У их тирана.

— Тирана? Вы, по всей видимости, намекаете на мятежного и несчастного герцога Форсева, чью семью, как и нашу, вы вырезали почти подчистую? — по-прежнему с милой, вежливой улыбкой вопросила Стелла, не меняясь в лице, сохраняя самое приятное, вежливое выражение.

Гаитэ заметила тревожный, взволнованный взгляд, который Сезар бросил на неё перед тем, как ответить:

— Герцог не только поднял знамя мятежа, он жестоко, бесчеловечно притеснял свой народ, к тому же изменил клятве, данной мне лично. Я несколько раз прощал этого человека. Но любому милосердию есть предел.

— Кому, как не мне, знать это? — фыркнула Стелла.

Их взгляды скрестились, и Гаитэ ощутила неприятный укол, до тошноты напоминающий ревность.

— У вас слишком острый язык, — с ледяной резкостью бросил Сезар. — С учетом положения, в котором вы находитесь.

— И в каком же положении я нахожусь? — с хищной мягкостью кошки протянула Стелла.

— Довольно, хватит! — не выдержала Гаитэ. — Я не желаю слушать, как вы ссоритесь, и, если спокойно разговаривать друг с другом вы не в состоянии, с вашего разрешения, покину вас.

Щёки её пылали. Она спиной, не оборачиваясь, чувствовала на себя взгляд Сезара.

Выступив из-за колонны, Торн заключил свою молодую невесту в объятия:

— Что за видение предо мной? Сама Богиня Очарования! — с этими словами он поцеловал её у всех на виду.

Гаитэ не сопротивлялась, скромно потупляя очи и краснея под любопытными взглядами, как и полагается молодой девице.

— Вижу, ты уже поздоровалась с моим братом? — зашептал Торн на ухо. — Отец, должно быть, счастлив, что он, наконец, в безопасности? Ходили упорные слухи, что Сезар заперт в Тиосе, а его армия окружена. Но как оказалось, очередные слухи. Увы! Ему ничего не грозит.

Гаитэ померещилось или в голосе Торна и правда прозвучало сожаление?

Зазвучала музыка. Торн увлёк Гаитэ в круг танцующих.

— Королева моего сердца, — с искрометной улыбкой сыпал комплиментами он, — с каждым шагом ты всё прекрасней.

Гаитэ на всё отвечала выученной улыбкой. Но стоило поднять глаза, как улыбка угасла под тоскливым и жёстким взглядом Сезара, наблюдающего за ними, не сводящего с них горящих, как у тигра в ночи, глаз.

Ужинали в узком кругу. За столом были лишь члены императорской семьи. Все старательно разыгрывали приподнятое настроение, хотя, возможно, у кого-то оно действительно было отличным.

— Как чудесно, отец! Достаточно взгляда на Торна и Гаитэ, чтобы понять правду — они влюблены и счастливы. А я ревную.

Сезар говорил шутливым, весёлым тоном и лишь глаза были как у тоскующей змеи.

— В такой близости к ним моё сердце бьётся чаще. Ведь я тоже люблю Гаитэ.

Все принуждённо смеялись.

— Вино поможет. Я уверен, — заявил Хозе Рокор, муж Эффи. — За молодых! — провозгласил он очередной тост.

— За молодых! — взлетели бокалы.

— За конец эпохи цинизма с бесконечной череды браков по расчёту. Да здравствуют браки, заключённые во имя истинной любви!

Гаитэ хотелось расплакаться и убежать отсюда прочь. Но так поступить могла маленькая деревенская девчонка, которой она давно уже не была.

Она не сбежала. Продолжала сидеть и улыбаться ставшей почти ненавистной, натянутой, словно приклеенной к губам улыбкой, от которой её изрядно тошнило.

Торн тоже улыбался. С надменным превосходством. Он, наконец, получил то, что хотел — обошёл ненавистного брата, отчего приз лишь вырастал в цене.

Гаитэ считала мгновения до конца вечера и, как только это сделалось возможным, поспешила покинуть общество. Тем более, что повод представился отличный — Эффидель поднялась из-за стола первой, ссылаясь на головную боль.

— Я, пожалуй, тоже пойду, — пробормотала Гаитэ. — Благодарю за прекрасный вечер.

— Позвольте проводить вас, — поднялся Сезар.

К удивленью Гаитэ, Торн не стал возражать. Разве не странно? Но, вероятно, у её будущего мужа были свои планы на вечер, что также не внушало ей оптимизма. Правильней было бы именно Торну проводить сестру и невесту, но мужчины слишком много выпили за вечер и, судя по энтузиазму, с каким они продолжали расслабляться, останавливаться на достигнутом никто не собирался.

Дворец погрузился в полумрак, в лунные лучи, редкие отблески свечей и полудрёму. Стоило отойти от освещённых комнат, ты словно попадал в другой мир. Здесь мог притаиться враг или демон, но отчего-то странное спокойствие снизошло на душу Гаитэ.

Сезар шёл посредине между двумя женщинами, поддерживая их под руки с равным вниманием, нежностью и предупредительностью. Дойдя до своей комнаты, Эффидель с полуулыбкой обернулась, переведя взгляд с Сезара на Гаитэ:

— Вы не войдёте?

— Пожалуй, будет лучше проводить Гаитэ. Завтра нашей новой родственнице может потребоваться выносливость марафонца. Сестра, надеюсь ты извинишь нас, если мы оставим тебя?

— Не сомневайся в этом, брат. Спокойной ночи! — послала им Эффидель воздушный поцелуй перед тем, как скрыться за дверью.

Стоило остаться наедине, как Гаитэ повернулась к Сезару, мгновенно сбрасывая с себя маску счастливой, умиротворённой невесты. С его лица тоже сползла мина самоуверенного, самовлюблённого наглеца, так старательно демонстрируемая всем весь вечер. Теперь оно приняло напряжённое, даже грустное выражение как у человека, обречённого на нечто тягостное для себя.

— Я думала, что не увижу вас до свадьбы, — вздохнула Гаитэ.

— И кажется, вы не рады встрече? — грустно откликнулся он.

Гаитэ пожала плечами:

— На этот вопрос нет однозначного ответа.

— Что же в нём неоднозначного?

Неожиданно Сезар взял её за руку, заглянув в глаза:

— Скажите, что печалит вас? Даже когда вы появились здесь впервые, всеми оставленная, загнанная, в ваших светлых глазах не отражалось столько печали? Чего вы боитесь, Гаитэ? Вы под надёжной защитой. Мы позаботимся о вас и вашем будущем. Неопределённости больше не будет…

— О! Боюсь, что всё как раз слишком определённо.

— И это пугает вас?

— Не пугает. Скорее печалит.

— Что печального в браке с наследником престола? — Сезар спросил об этом без насмешки или сарказма. Это был просто вопрос.

— Никогда не думала о браке, как о способе найти политическую выгоду, но среди знати, чтобы ты не делал, тебя беспрестанно окружает кровь, предательство, бесконечное насилие. Не важно, шагнёшь ли ты вправо, пойдёшь ли налево — всё равно будет тоже самое. Мне сложно представить, что вся мой жизнь пройдёт рядом с вашим отцом, братом, рядом с вами или моей матерью. Я не такая, как вы.

— Да, я знаю — вы чуткая и мягкая. Вы во всех стараетесь видеть хорошее, — губы Сезара горько скривились. — Даже в тех, в ком хорошего почти нет.

Он смотрел ей в глаза, словно взглядом пытался удержать от чего-то. Или удержаться самому?

Гаитэ встретила его взгляд таким же прямым, ищущим ответа, взглядом:

— Скажите, это правда — то, что о вас говорят?

— Обо мне говорят много чего. Какая правда вас интересует?

— Вы действительно убили всех Форсева? И не просто отдали приказ, а перерезали горло им лично?

Сезар поморщился, непроизвольно поднимая пальцы к лицу, устало потирая переносицу:

— Вас это тревожит?

— Ваша кровожадность? Признаться, да! Зачем вы это сделали? Разве недостаточно было самого факта победы над врагом?

— У вас завтра свадьба, а вы стоите здесь, со мной, и пытаетесь выяснить мотивы моих поступков? — с усмешкой протянул Сезар.

— Всё именно так. Я получу ответы на свои вопросы? Почему вы столь жестоки? Вам нравится проливать кровь?

— С каким упрямством вы идёте к цели. Успели научиться этому у нас?

— О чём вы, Сезар? Я ведь Рэйвдэйл. Фамильное упрямство моих предков успело войти во многие поговорки, но дело, на самом деле, в другом. Я просто хочу понять вас. Подобная жестокость, коварство и кровожадность не могут не отталкивать людей. Вы же понимаете это?

— Конечно, любовь моя. Я выиграл много боёв, но ваше сердце мне уже не завоевать, добром ли, неволей — оно принадлежит другому, и вы неоднозначно дали мне это понять.

— Прошу вас, не нужно играть со мной! Просто скажите — зачем вы убили мальчишек, почти ещё детей? Это же не принесло вам славы?

— Это внушило страх в сердце наших врагов и в сердца тех, кто колеблется с выбором. Верность не всегда заслуживается любовью, Гаитэ. Куда чаще к ней вынуждают другие средства.

— Это ваше кредо? Становясь между выбором — любовь или страх, — выбирай второе?

— Только когда дело касается войны. С женщинами всё иначе.

Они как раз дошли до лестницы и Сезар галантно предложил Гаитэ руку, о которую она оперлась, малодушно пользуясь случаем и возможностью сближения под таким, пусть нехитрым, предлогом.

— Вы могли бы проявить милосердие.

— На самом деле я его и проявил. Ещё до того, как я приехал в Тиос ко мне прибыли посланники с просьбой избавить их от семейства Форсева. Они не в первый раз сеяли смуту. Предыдущее восстание было подавлено года два назад, не больше. Провинция не смогла самостоятельно избавиться от алчного семейства, тратившего состояние богатого портового города на свои нужды. А, как известно, жадный человек — слабый человек.

— С каких это пор слабость стала поводом, чтобы вырезать всю семью под корень? — возмутилась Гаитэ. — Я достаточно успела узнать за это время мужчин, особенно в вашем пылком семействе. Гордость служит первоосновой вашего естества, но, Сезар, есть же предел? Это показательное кровопролитие — чем можно его оправдать? Обязательно ли было демонстрировать всему миру свою силу таким способом?

— Это было необходимо.

— Убивать детей?

— Самому младшему из убитых волчат было семнадцать. Конечно, ещё не матёрый волк, но тому, кто рождён мужчиной, достаточно лет, чтобы успеть отрастить острые зубы. Разве ваш собственный брат тому не пример?

— Если и пример, то леденящий душу. Судя по вашим поступкам, у него дурные перспективы. И вы должны понимать, что у подобного вашего поступка будут последствия.

— Я понимаю. Именно потому он до сих пор жив. А что касается Форсева, то изначально у меня не было столь кровожадных намерений на их счёт. Я заранее объявил о своём прибытии, договорился о перемирии, пытался устроить переговоры. Но всё кончилось тем, что их войска устроили нам засаду, истребив наш эскорт. Вместо того, чтобы, как полагается мужчинам, решать вопрос боем или разговорами, они подло пытались сбежать, бросив людей, зависящих от них, на произвол судьбы. Пытаясь бежать, Форсева сыпали не только проклятиями — их можно терпеть. А вот их обещания вернуться с варкаросскими войсками и кораблями меня напрягали гораздо сильнее. Когда же до меня дошли слухи о том, что выродки Форсева угрожали безопасности моей сестры… и твоей тоже…

Сезар замолчал, сжимая челюсть едва ли не до хруста.

— Ты знаешь, как погибла моя мать? — спросил он.

— Твоя мать?..

— Да, моя мать! — с горечью усмехнулся он. — Тебя удивляет, что у нас с Торном была мать? Думала, мы с ним выскочили прямо их пекла, с рогами и копытами, как гласит молва?

— Нет, конечно. Просто я не ожидала, что ты упомянешь о ней.

— Да. В нашей семье не любят её вспоминать. Знаешь, почему? Потому что мы подвели её. Мы все: мой отец, мой брат и я. В очередной мелкой междоусобицы никому не пришло в голову позаботиться о её безопасности и простой солдат вспорол её брюхо после того, как изнасиловал, словно простую крестьянскую девку! Потом я отыскал ублюдка, похваляющегося тем, что был там же, где сам император, и намотал его кишки на свой меч. Но этим я не сумел ничего исправить. Я не вернул жизнь своей матери, не очистил её честь. Я до сих пор не знаю, какими были последний часы женщины, подарившей мне жизнь, но у меня есть все основания предполагать, что она познала ад ещё при жизни. И я скорее умру, чем допущу, чтобы это повторилось снова — с моей сестрой или с тобой. И мне плевать, что мои действия считают слишком жестокими. Если один пожар можно остановить с помощью другого, а большую жестокостью предотвратить меньшей — так тому и быть. Я готов платить эту цену. И пусть меня судят, как хотят.

Гаитэ слушала внимательно. И, как ей казалось, кое-что смогла не только услышать, но понять.

— И всё же, Сезар, не думаешь ли ты, что, если перегнуть палку, можно скорее не предотвратить, а скорее, наоборот, спровоцировать новую волну насилия? Знаешь, твои жестокие поступки подняли настоящую волну восстаний?

— Конечно, знаю! — раздражённо откинул Сезар падавшие на лицо волосы. — Кому, как не мне, приходится иметь дело со всем этим дерьмом, пока мой брат, словно паук в центре паутины, сидит и ждёт смерти отца, желая воспользоваться всеми преимуществами сразу.

— Не говори так!

— А как я должен говорить? Ты же понимаешь, что как только мой братец дорвётся до короны, он попытается меня уничтожить? Или ты надеешься, что его родственные чувства или твои прекрасные глаза заставят его изменить отношения ко мне?

— Я надеюсь, что твой отец проживёт достаточно долго для того, чтобы этот кошмар не воплотился в ближайшие дни. Возможно, вы оба успеете поумнеть.

— Я бы на это не слишком рассчитывал.

Гаитэ, всегда чуткая по отношению к настроению других людей и сейчас чувствовала, как за первым планом показной бравады фоном тлела тревога в душе Сезара. Если не сказать — страх. Сентиментальная чувствительность не была ему свойственна. Вряд ли история о смерти матери была из тех, которой делятся на досуге.

— Всё настолько плохо?

— О чём вы, сеньорита?

— Прошу, не лги! Я ни с кем говорить об этом не буду, но я хочу знать правду: какова вероятность того, что всё вот-вот заполыхает?

— Вероятность? — в коротком смешке Сезара можно было различить что угодно, кроме веселья. — Тут речь не о вероятности, а об неизбежности. Лорды спят и видят, чтобы изгнать нас из Саркаросса. А ещё того лучше — уничтожить. Они сделают всё от них зависящее, чтобы наше правление стало мифом, а само наше имя — ругательством. Ксантисиер, Тиослан, Лайстрин обратились к королю Варкаросса, надеясь на его поддержку и план «срочного и окончательного поражения Фальконэ», — как они это называют. Да вы поговорите с вашей дражайшей матушкой. Наверняка, она тоже в курсе.

— Если и так, со мной делиться этим она точно не станет.

— Нас спасает только то, что пока они разобщены. В этом наша надежда, потому что, если у них хватит ума объединиться и выступить против нас одним флангом, мы падём.

— Значит, нам нужны сторонники и союзники? Но жестокость не тот фактор, который позволяет быстро ими обрасти, Сезар. Перерезая своим подданным глотки, вы публично расписываетесь в политическом бессилии!

— Когда мне потребуется совет кого-то, у кого грудь больше мозгов, я скажу вам об этом!

Оскорблённой Гаитэ себя не почувствовала — понимала, что это уязвлённое самолюбие делало Сезара грубым, но всё же, сказать, что обидно не было, значило бы погрешить против истины.

— Сам ваш тон говорит о том, что, в итоге, вы всё же осознаёте, что неправы. Иначе вы бы сейчас не повышали на меня голос. Спокойной ночи, сеньор. И да хранят вас добрые духи.

— Подожди! — крепко схватил Сезар её за руку, не давая скрыться за дверью комнаты. — Прости, я… я не хотел быть грубым. Особенно сейчас, перед тем, как мы в последний раз можем говорить друг с другом вот так…

— Не думаю, что после того, как я стану женой вашего брата, что-то помешает нам чистосердечно обсуждать общее положение нашей семьи или политику.

— Вы понимаете, что я хочу сказать. Я не хочу расставаться в соре. Помиримся? — протянул он Гаитэ раскрытую ладонь.

— Помиримся, если хотите. Хотя, как по мне, мы и не ссорились. И всё же, Сезар, прошу вас, не забывайте, что, несмотря на все ваши воображаемые и реальные достоинства, вы всего лишь живой человек и вам, как любому смертному, может потребоваться убежище. Найти его будет сложно, если вы продолжите упрямо палить за собой мосты.

— Благодарю за добрый совет, милая сестра. Хотя я предпочёл бы получать из ваших уст кое-что другое.

— Кое-что другое?..

— Слова любви, а не дружбы. Но вы отказали мне в счастье, так что теперь стоит ли разбрасываться крохами, не способными никого удовлетворить?

— Вы прекрасно понимаете причины моего выбора.

— О, да! Вы действуете из лучших побуждений. Только кому станет от этого легче? Моему брату, которого вы не любите? А вы его не любите. Мне? Или вам?

Гаитэ чувствовала, как глаза против воли наполняются слезами.

— Доброй ночи, Сезар.

— Сладких снов и вам. Я буду охранять ваш сон, пока хватит сил, — со странной, многозначительной улыбкой добавил он перед тем, как раствориться во мраке длинного коридора, сливаясь с многочисленными тенями, становясь одним из них.