Глава XXIV. Призраки

Отец снова его отчитывал.

— Почему ты не дал ему сдачи? Что ты свои соплираспустил? — Отеческий голос бывал приятен Виктору, когда тот не злился. Мягкий,вкрадчивый и успокаивающий тон теперь обрёл стальную жёсткость. Это заставляломальчика дрожать, как осенний лист.

— Я… Он… — слёзы наворачивались на его голубыхглазах и как бы он не старался, они всё шли и шли. — Обозвал меня и ударил… Ядаже не успел ничего сделать!

— Ты вытерпел от этого сукиного сына три удара изажался в углу! — Отец потрепал густые, но уже с солидной проседью усы. Онделал так часто, когда эмоции рвались наружу. — Это поступок слабака. Если вэтой жизни ты не даёшь сдачи, то тебя забьют и унизят, а потом ещё забьютокончательно. — Он приложил руку ко лбу и, тяжело вздохнув, направился к окну. Лучисвета одели тучную фигуру Зверева Владимира Александровича. Уже совсем немолодой, по лицу его прорезями вились морщинки, глаза глубоко посаженные иголубые, как у сына, но не такие яркие. Деловой, весьма дорогой костюм, рукиусеяны перстнями, на шее висит серебряная цепь. На ней, как знал маленькийВиктор, изображено два скрещённых между собой клинка, в перекрестии которых зритОко Бога.

«Он сильный, это верно, — думал мальчик, выслушиваяхлёсткие речи отца, — он служит в Инквизиции… А я… я…»

Когда он вспоминал ту змею, которую встретил вподворотне, страх огромным, холодным червём окутывал его с головы до ног. Онслишком боялся демонов и всего, что с ними связано. Каждую ночь он в ужасевскакивает, не помня своего кошмара и бежит поближе к матери. Когда он случайнопроговорился об этом в классе, все над ним смеялись и перешучивались, называяего Зверьком.

— Дорогой, ты слишком на него давишь, — мягкоотозвалась женщина, сидящая на шикарном кресле из чёрной кожи. Оно было такиммягким и приятным, что в нём можно уснуть, даже если совсем не хочешь. ОднаждыВитя уснул так перед школой и проспал до самого обеда, пока сестра его неразбудила. — Ему ведь всего девять.

— Через девять лет он уже будет полноправным членомобщества, — проворчал Владимир Зверев, — и кем он вырастет, с такимвоспитанием? — Он обернулся и вперил свои холодные голубые глаза в Витю. — Трусом,слабаком, сопляком, мягкотелым и аморфным. Виктор, — когда отец говорил имя,полное имя мальчика перед тем как обратиться к нему, сердце ребёнка уходило впятки, — скажи мне, почему ты раз за разом ведёшь себя не по-мужски?

Во рту Вити пересохло и тонкий, дрожащий голосоквырвался из его груди:

— Я… боюсь. У меня пошла кровь из носу, и яиспугался, когда её увидел. А вдруг я бы умер? — Он с надеждой посмотрел насвою мать. Женщина, которой недавно перевалило за тридцать, могла дать форумногим двадцатилетним красавицам — чёрные, густые локоны струились по шее,каскадом спадая на аккуратные плечи и доходя почти что до пояса. Широкие бёдра,налившееся грудь, светлые, золотые глаза и почти что острые черты миловидноголица. Когда она улыбалась, то показывала свои белоснежные зубы.

— Ты слишком его избаловала, — жёстко сказал отец,обращаясь к его матери. — Мальчику почти десять, а он не смыслит ничего вмужских делах! Знай только, втихаря играет в свои чёртовы куклы, — вены на лицеотца вспучились крупными жилами и лицо его омрачилось гневом.

Страх перебрал крохотное сердечко в своих мёртвыхруках.

— Я… Прости! Прости, пожалуйста… — Он помнил, какотец обязал его прекратить заниматься игрой в куклы с сестрой. Но она такупорно просила его…

— Лучшим извинением будет, если ты начнёшь вестисебя, как подобает мужчине, — прошипел отец и с громким хлопком закрыл дверь.Мать, тяжело посмотрев на сына, вздохнула, поцеловала его в щёку и удалиласьвслед за отцом.

Из громоздкого, полутораметрового шкафа, показаласьтень с изумрудными глазами.

— Братик, — прошептала тень, открывая дверцу шкафатихо, так, чтобы никто не услышал, — папа сегодня был зол!

Ей было почти пять. Маленькая, пугливая, ночертовски любопытная. Её изумрудные глазки видели всё самое интересное, атонкие ручки норовили с этим интересным что-нибудь сотворить. Но теперь еёозорство куда-то улетучилось, уступив место страху и осторожности.

— Да, зол, — Витя провёл рукавом домашнего шёлковогохалата по лицу, стерев идущие ручьём слёзы, — и всё из-за тебя.

— Из-за меня? — Глаза её и так большие, увеличилисьв диаметре.

— Да. Он сказал, что из-за тебя и из-за мамы я неведу себя как мужчина. Всё эти чёртовы куклы!

Он хотел начать ругаться, как это делали егоодноклассники. Пару слов он успел выучить и сейчас был как раз тот повод, чтобыих впервые применить, но вдруг почувствовал, как сестра прижалась к нему,обхватив руками.

— Прости-прости-прости-прости, — лепетала она и плечиеё дрожали, а халат стали пропитывать слёзы, — я не хотела, братик, правда!Прости, давай выкинем этих кукол?! Давай, прямо сейчас! — Она утёрла слёзы инаправилась к шкафу. Там хранились все её игрушки.

— Я выкину их все! — заверила она и было началарвать одну из своих принцесс, как рука брата её остановила.

— Не надо, — смущённо сказал он, — ты всё-таки тутне причём… Ты ведь моя сестра и к тому же девочка. Это я виноват, что сампредпочёл играть в эти куклы.

Он плюхнулся на мягкий, глубокий ковёр и растянулсяпо нему. Испуганная сестрёнка взглянула в его голубые глаза и рассмеялась.

— А давай, я сделаю тебе броню, а у отца тыпопросишь меч? — предложила она и тюкнула его в плечо. — Тогда ты будешьрыцарем, а все рыцари — настоящие мужчины. Правда?

— Правда, — согласился Витя и сестра его зашласьневинным смехом.

Он смотрел на сводчатый потолок. Оттуда вдругзакапала какая-то чёрная жижа. Сначала это были небольшие вкрапления, но затеммасса начала ползти по его дому. Сестра испугалась и прижалась к нему, а у неговдруг появился настоящий меч.

— Не бойся, я тебя защищу, — дрожащим голосом сказалмальчик, хотя руки его тряслись.

Трещины ползли по дому, чёрно-бурая масса оплеталастены и потолок и тянула свои чёрные пальцы к двум детям. Витя замахнулся мечоми ударил по чёрной жиже. Она отступила, но ненадолго, и снова бросилась на негосо своими чёрными когтями.

Витя закрыл глаза, махнул мечом. Открыв их, онувидел, что чёрный инопланетянин испаряется, отдавая противным запахом жжённойрезины.

Какие-то приглушённые голоса он слышал снаружи дома.Солнце спряталось и небо скололи чёрные массивы туч. Бушевала молния, отсветыкоторого играли бликами на стекле, кто-то кричал, слышался скрежет и жуткий,нечеловеческий хохот.

— Всё хорошо, — сказал он своей сестре, но её неоказалось рядом.

Собою он прикрывал гниющий скелет, одетый влохмотья. У него не было кисти — вместо неё зияла железная. Скелет выдрал изжелезной кисти какой-то шарик, наполненный бело-зелёной субстанцией и, сжав ротмальчика мощными руками, заставил проглотить это ядро. На вкус оно оказалосьпаршивым — отдавало металлом, ржавчиной и какой-то мукой. Во рту стало вязко иВитю вырвало.

Он поднял глаза и снова оказался собой. Рукиистесали синяки и царапины, с его формы вырвали рукава, превратив одежду внищенскую жилетку. На руках он обнаружил чёрные вены.

— Эй! — крикнул он в тёмный коридор, но пустотасожрала даже эхо. Виктор поднялся и осмотрелся. Пустота окутала его своимичёрными щупальцами, парень оступился, и комната осветилась светом.

«Нет, — сказал он себе, — ты не будешь на это смотреть.Только не сейчас».

— Хватит меня унижать! — прокричал парень голосом,который только-только начал мужать. — Мне надоело, что ты мной помыкаешь иговоришь, что я трус!

— Ты и есть трус, — прорычал Владимир Зверев. Сединауспела оплести усы этого тучного человека, а на лице проступил десяток-другойлишних морщин. Он был сгорблен, в руках держал позолоченную дубовую трость, накоторую теперь приходилось опираться. Но голос его утратил всякий призрак прошлойвкрадчивости и мягкости, сделавшись жёстким как никогда. — Боишься выйти издому! Боишься заговорить с девкой! Боишься сам принимать решения, боишься,боишься и ещё раз боишься!

— Лжец! — повысил тон Виктор и ударил по светлому,резному столу, на котором вытесали изваяние волка. — Я всю жизнь стараюсь тебеугодить, а всё, что получаю от тебя — это бесконечное осуждение. И как ты послеэтого можешь называть себя отцом?

— Я не смог вырасти из тебя мужчину, — с горечьюпризнал Владимир Зверев и крепко обхватил свою трость. — Как бы я ни старался,ты вечно поджимаешь свой хвост и бежишь к своей матери, прося её пожалеть. Тыбоишься жизни, щенок! Посмотри вокруг — у тебя есть любые возможности, связи,деньги, но кроме этого — ничего! Ничего! Ты просто тратишь мои деньги,батрачишь их, покупая себе всякую херню и спуская на своих «друзей». Я дал тебевозможность, свободу, но ты целыми днями лежишь и не двигаешься, ничего недостигаешь. У тебя нет амбиций, нет целей, нет желаний, только потребление! Тыне учишься, не думаешь, нихрена не делаешь! Тебе плевать на себя и на других,так ЧТО ЖЕ У ТЕБЯ ЕСТЬ?! Ты ленив, толст, слаб и никчёмен. А самое дерьмовое,что ты не пытаешься ничего с этим сделать.

Лицо подростка обагрила ярость, вперемешку с жгучей,едкой обидой. Он посмотрел на мать, надеясь получить хоть какую-то защиту, нота лишь опустила голову, стоя рядом с дверным проёмом. Теперь, когда отец всёчаще и чаще кричал, а Виктор — отвечал, его сестра предпочитала прятаться вшкафу. Он и туда посмотрел, но увидел лишь пугливые зелёные глаза, сидящие вотьме.

— Пошёл ты, — прошипел Виктор и увидел, как гневноелицо отца сразило удивление, — пошёл ты, папаша. Пошёл ты со своими деньгами, —Он сорвал с себя элитный пиджак шоколадного цвета и вытряс из его карманов всё:карты, кошельки, украшения, визитки, приглашения и пропуска. — Забирай, ябольше и копейки у тебя не возьму, ублюдок, — Он почувствовал, что заходитслишком далеко, но останавливаться было поздно. Он сорвал серебряные часы, сзолотым обрамлением, пару перстней и браслетов. Все они рухнули на пол. —Забудь, что у тебя был сын, забудь, старый мудак, — Слова текли из него чёрнымгноем, — я уйду и найду место получше, там, где мои таланты оценят.

— И куда же ты пойдёшь, сопляк? — медленно проговорилВладимир Зверев, после долгого молчания. Лицо его залилось краской, и ондрожал, но всё же до конца выслушал слова сына.

— Ты и сам знаешь, — небрежно бросил Виктор иразвернулся, идя к массивной дубовой двери. За окном выл ветер и лил проливнойдождь, но ему, Виктору, было плевать.

— Ты не посмеешь, — в голосе отца было большестраха, чем гнева, — ты не посмеешь идти в Инквизицию!

— Да, так кто же мне запретит? — Виктор надменноулыбнулся. — Быть может, сдохнуть под натиском демонов будет лучше, чемслушать, как тебя ненавидит собственный отец.

— Виктор…

— Я больше тебе не сын.

И он ушёл. Скрылся в тенях ночи, под воем ветра ибарабанной дробью проливных дождей. Пусть он и сказал, что уходит, то всё женадеялся, что за ним придут. Сначала гнев туманил его мысли, и Витя уходил всёдальше и дальше, уходя за пределы безопасной, отстроенной отдельно для элитныхпрослоек общества посёлка, имя которому не было.

Он ушёл и никто, даже охрана, которая доселеприводила его обратно, куда бы он не уходил и где бы не находился, не пришлаему на помощь. Он голодал, спал в лесной яме, присыпанной мокрой грязью илистьями берёз и уходил всё дальше и дальше в рядом стоящий лес, который наделе был внушительным парком. Не было ни людей, ни животных, никого.

— Я не вернусь, — ворчал он себе под нос,переворачиваясь в грязи. Она липкими кусками цеплялась к белой рубашке, которуюотец подарил ему к дню рождения, вместе с теми часами. — Не вернусь…

— Не вернёшься, — сказал сам себе Виктор, всё времянаблюдавший за тем, как его жизнь рушится. — Больше ты домой никогда невернёшься…

В изгнании 14-летний Виктор Зверев выдержал почтисутки и к вечеру следующего дня он вдруг заметил мигающие огни.

— Деревня? Но я же… И почему?

Языки пламени лизали деревяные коттеджи, бурлили вчёрных углях домов, объедали заборы и крыши. Они вились высоко к небу, а дымаел глаза. Он позабыл о всякой злобе, когда увидел, что огонь пляшет возле егоуютного, трёхэтажного дома.

Не чувствуя усталости, он ринулся туда. Веткивпивались в его мягкую кожу, камни ставили подножки, но Виктор этого не замечали бежал всё ближе и ближе к дому. Когда он прошёл через забор, сооружённый наевропейский манер, который огонь почти пожрал, то увидел знакомую дубовуюдверь. Она ввалилась, осунулась и почернела, но огня там уже не было. Пламялениво грызло стены, шторы, пускало едкий дым, но уже почти улеглось,перебросившись на другие дома. Когда он вбегал, то перед окном как будто быувидел чью-то тень, очень похожую на человеческую, но скоро эта иллюзия угаславместе с огнём. Парень толкнул её, промчался через узкую гостиницу и раскрылдверь.

— Мама, папа, сестра?!

Он увидел родителей. Мать Виктора сидела на своёмкресле и можно было бы подумать, что она крепко спит, если бы на её беломфартуке, в котором она обычно убиралась, не багровела кровь, стекающая отсамого горла. Кровь от жара запеклась, но огонь не посмел дотронуться до еётела.

— Мама, пошли! Пошли…

Он перевёл взгляд на отца, а вернее на то, что отнего осталось: руки и ноги отрезали и бросили несчастного истекать кровью наполу, бросив конечности в камин, где раньше вся семья грелась и долго общалась.В доме сквозил запах жаренной свинины и от этой мысли Виктору сделалось дурно. Он,переборов себя, взглянул на отца ещё раз и увидел, что из его раскрытого ртаторчит коллекционный меч Святой Инквизиции, с изображением дракона на эфесе,выполненном из золота и серебра. Изо рта Владимира Зверева густилась кровь, аглаза потемнели и безразлично смотрели в потолок.

«Сестра, — в панике подумал Виктор, — она жива. Яспасу её. Заберу отсюда!»

Он метнулся к шкафу, где обычно пряталась егомаленькая сестра.

«Наверняка она забралась сюда, — подумал Виктор, —наверняка она здесь».

— Лена! — Он не чувствовал, как слёзы ручьём бегутпо его щекам. — Я здесь, Лена! Открывай! БЫСТРЕЕ!

Он наконец вбежал в комнату, где стоял этотзлополучный шкаф. Но на его месте теперь были обвалившиеся внутрь куски дерева,по которому ещё плясало небольшое пламя. Виктор распахнул дверцы сгоревшеймебели, даже не ощутив укусов огня. Густой, спёртый дым проник в глаза, влёгкие и заставил парня закашляться. Когда слёзы от дыма перестали идти, он струдом раскрыл глаза и вскрикнул. В правом углу, там, где раньше его сестравтихаря играла в куклы и пряталась от родителей, белели детские кости.

Сам Виктор не помнил, что было потом. Очнулся онутром, сидя у окна в гостиной, прижав руками колени и горько рыдая.

Скоро в доме оказались люди в чёрных плащах, сзнаком скрещённых мечей на груди.

— Какой кошмар, — холодно сказал один из безликих охотников.Голос его был далёким, как и всё происходящее.

«Это не со мной происходит, — говорил себе Виктор, —не я это».

Старшая версия стояла над ним и тоже исходиласлезами. Сознание его очертило людей в чёрном мордами животных: волков исвиней, которые как маски натянули на человеческие лица.

— Эй, парень, давай, поднимайся, — чёрные рукаваподхватили его и подняли с пола. Ноги так затекли, что совсем не хотелислушаться. — Давай, давай, у нас тут дела, не видишь?

— Почему? Почему это происходит?

— Такое всегда бывает, — пожал плечами охотник сголовой свиньи, заталкивая бутерброд себе в рот и обтирая о чёрные одеждыжирные пальцы, — но ты не переживай, мы разберёмся. А теперь иди прочь.

— Нет, — Виктор выбросил руки вперёд и потянулся ктрупам своих родителей, — нет, я не хочу. ОСТАВЬТЕ МЕНЯ! ОСТАВЬТЕ!

Люди с волчьими мордами гоготали, пиная тела егородителей, свиньи хрюкали и всё это слилось в единую какофонию.

— Такое всегда бывает, — вторили голоса, — мыразберёмся…

— Ты не переживай, — повторяли они снова, чёрнымипальцами впившись в его тело, — всё выясним, всё разыщем…

— Хватит брыкаться! — крикнул на него чёрный кительс головой пса. — Я тебе сказал хватит, пошли…

Виктор слышал свой кричащий голос приглушённо, онвсё ревел: «Нет! Пустите! ПУСТИТЕ!», но тени волокли его во мрак.

— Я хочу домой! Отпустите! Отпустите!

— Я тоже хочу домой, — признался Однорукий,продолжая трясти Виктора, — здесь не самое приветливое место.

— Петя? — Голос Виктора звучал так далеко, что он несразу узнал свой голос. — Ты?

— Нет, меня звать Одноруким, — Он показал железныйпротез на руке. Тот был весь помят, в сколах и царапинах, часть оптоволоконныхтрубок была разорвана или отсутствовала. — А ты кто?

— Виктор… — прокряхтел он и вырвался из хваткиОднорукого, рухнув в снег. Тело обожгло болью. — Виктором меня звать…

— Это хорошо. Я уж думал тебя отпевать уже, —признался парень, поднимаясь со снега. Лицо его выглядело и без этого не совсемприятно, но теперь, всё в синяках и кровоподтёках. — «Ягодки» мои не сработали.Знаешь, кто ещё так из живых восставал, Витя?

— Что ты несёшь, — Зверев откашлялся тёмно-буройслизью, — совсем уже?

— Правильно, — Однорукий щёлкнул пальцами, — это былИисус Христос. Но он, как я знаю, контрактов с Дьяволом не заключал. Хотя, ктоего знае, эта Библия полна загадок…

— Где мы, придурок? — Память не спеша возвращалась кВиктору, но урывками. Он помнил Когноса — древнего египетского демона, носейчас его видно не было.

— В лесу, — ответил Однорукий, — и я бы не советовалтебе так орать. Ты и я живы, только благодаря вон тому мужику, — Парень ткнулпальцем на фигуру татуированного язычника, который, весь дрожа и шатаясь,вбивал лезвие секиры в одну из голов Когноса. Демон верещал, но сдвинуться немог — его блокировали удерживающие печати. Руки Когноса растеклись по земле иедва дёргались, а сам уродец издавал скрежещущие стоны.— Но я так понимаю, этоттот самый кретин, который чуть меня на камне не прибил, да?

— Да, видно тот самый, — Виктор поднялся со снега и увидел,как древний герцог, демон первого порядка, верещит, в ужасе дергая тремяголовами. Одутловатое тело длинными, острыми колами прибили к земле, продырявивкостяной панцирь. Демон истекал чёрной жижей, которую и кровью-то нельзяназвать. — Много я пропустил?

— Неа, — Однорукий пренебрежительно махнул рукой, — всего-ничего.Я спас тебя от брачных игр этих двух уродцев, притащил сюда, обосрался от того,что в нас едва не залетело одно из этих тел, ну и, конечно, отбился от ожившегопленника, которому ты вырвал голову на алтаре. И кто из вас троих ещё чудовище?

Виктор схватился за голову от резкого приступа боли.Реальность смешалась с тенью, и голова почти что взрывалась.

— Что делать будем, кэп? — Однорукий держал в рукесвой трофейный клинок, который он отобрал у одного из нападавших. Лезвие было вчёрной, сгустившейся крови. — Я ведь тебя не просто так будил, хотя в последнеевремя мне хочется делать это меньше и меньше.

— Бежать, — успел сказать Виктор, прежде чем Когнос,заливаясь криками, режущими уши, не произнёс:

Жертва.

Мир провалился в глубокую, чёрную бездну.

Загрузка...