Тайна переписки

16

Пока что он не умел управлять воображением, оно включалось, когда не было в том практической надобности, и отказывалось служить, когда он брал перо, чтобы сочинить нечто, имеющее начало и конец. К заказу Трескина, ко всей этой окололитературной работе Саша отнесся легко, если не сказать иронически. Сочинение любовных писем от лица экстравагантного миллионера представлялось ему забавным, ни к чему не обязывающим пустячком, и, может быть, именно поэтому, из-за отсутствия давящей необходимости, фантазия разошлась. Строки писем начинали звучать в нем обрывками и целыми пассажами. Большей частью бессвязные, лишенные промежуточных звеньев, они застигали его на улице, на кухне за ужином, среди случайного разговора… и ночью в постели он обнаруживал, что не спит.

Сразу и без усилия обозначилась внутренняя конструкция произведения, последовательность и соотношение частей. Каждое письмо становилось звеном общего замысла, который он начинал постепенно постигать. Девушка Трескина занимала его при этом весьма относительно. Всякое литературное произведение подразумевает читателя, это самоочевидно. И вообще говоря, читатель, взятый как целое, умнее, тоньше, талантливее любого отдельного писателя, читатель вообще безмерен, как время. Но что касается трескинских писем, то здесь Великий Всемудрый Всеблагий Всеуличающий читатель был представлен предельно малой величиной, и сочинитель не испытывал по отношению к этой величине — девушке Трескина — той душевной робости, которую должна была бы вызывать мысль о всей читательской громаде в целом. И более того, Саша не чувствовал особого почтения к девушке, которая понравилась Трескину, не слишком высокого был он мнения о девушке, которая могла понравиться Трескину. Имелась, тут, конечно, изрядная доля самообольщения, но ведь нельзя было и браться за дело иначе, как обольщаясь.

Представлял он себе нечто искусно загримированное… некий усредненный идеал, высшее достижение стандарта, которое только и могло привлечь внимание Трескина. И такая девушка, разумеется, демонстрировала пренебрежение к миллионеру только для того, чтобы быть искусно обманутой. Обман слишком явный и грубый, безусловно, оскорблял ее представления о красивом, желание быть красиво обманутой как раз и составляло существо ее потаенных, вероятно, бессознательных ожиданий.

С этого Саша начал, это были успокаивающие мысли. А фантазия работала своим чередом, мало связывая себя со всякого рода побочными соображениями. После второго письма Саша почувствовал потребность несколько поправить первоначальный образ трескинской девушки. Он снял изрядную долю грима, переменил пропорции и переодел героиню (по необходимости девушка Трескина являлась и читательницей, и героиней в одном лице). Для работы ему требовалась девушка поинтереснее, чуть потоньше, чуть посложнее того, что представлялось по первому разговору с заказчиком. Без ложной скромности сознавая, что удалось найти удачное литературное решение, избыток самоудовлетворения он распространял и на свою безымянную напарницу, без которой, как-никак, роман не мог состояться. Саша позволил ей несколько поумнеть.

Набив карманы трескинскими деньгами, с сомнамбулически застывшим взором Саша покинул гостиницу «Глобус» и сел в троллейбус.

…Тут он свиделся с девушкой лицом к лицу. Наконец-то Трескин решился познакомить Сашу с героиней романа, за день или два до свадьбы представил ей автора — в качестве одного из приятелей. Прелестная (сверх ожидания!) стройная девушка мельком на него глянула и обронила что-то дежурно-вежливое. Потом она улыбнулась Трескину славной открытой улыбкой: «Что-то я тебе покажу!». Это что-то оказалось раскинутым на кровати полупрозрачным белым платьем.

— Хорошо, — одобрил Трескин. — И можешь не жалеть денег, я заплачу.

— Когда ты уходишь, — сказала она, глядя туманно в сторону, — я перечитываю письма, чтобы напомнить себе, какой ты на самом деле.

Нет! — поторопился остановить видение Саша. — Это слишком. Эдак мы черти куда заберемся! Он отмотал назад к моменту знакомства, переодел девочку и сменил прическу. Первый раз она появилась в синем балахонистом комбинезоне, вроде тех, которые носят или могли бы носить нарядные грузчики какого-нибудь культурного предприятия. Под комбинезоном у нее оказалась только маечка, которая оставляла голыми трогательные руки и плечи… И ходила она босиком — тонкие щиколотки, узкая ступня.

Саша видел обрывками, деталями, то, что показывалось ему само собой, и совсем не видел лица, сколько ни напрягался. Второй раз пришлось натянуть неизбежные лосины, очень мягкий, мохнатый свитер, ровного красного цвета и длиной ниже попки. Пышные, резко пахнущие духами волосы до плеч. Нарисованные глаза излучали прямо-таки страстный, хотя и однообразный интерес к Трескину, приятелю Трескина и приятелю приятеля Трескина. Слушая, она безотчетно приподнимала брови, ротик слегка приоткрывался, словно она несказанно изумлялась каждому слову собеседника.

— Это мой друг Саша, — сказал Трескин, оглядываясь, ибо его друг Саша замешкал на пороге и вообще стушевался.

— Где же ты прятал раньше этого милого младенца? — защебетала она, всплеснув руками. — Смотри-ка, — выразительно указала, — он умеет краснеть! Ну-ка к свету! К свету!

Тонкими цепкими пальцами, уколов ноготками, она прихватывает Сашу за руку и действительно куда-то тащит, чтобы рассмотреть при благоприятном освещении. Саша не смеет упираться. Неловкость написана у него на лице, неповоротливость в каждом движении, он мучительно скован — смотреть нечего. Он мало похож на автора известного литературного романа в письмах. Она бросает Сашу на полдороги к окну.

— Знаешь, сколько это стоит? — живо обратилась она к Трескину.

На кровати — белое платье и фата. То самое, что в прошлый раз. Похоже, та девушка в комбинезоне так и не успела его примерить.

— Хорошо, — говорит Трескин и без дальнейших объяснений лезет за бумажником.

— Примета, — продолжает она щебетать, совершенно не замечая трескинских манипуляций с бумажником, — если в день свадьбы дождь, значит, невеста давно лишилась невинности. Какой там прогноз на завтра?

— Боюсь, переменная облачность! — густо гогочет Трескин.

Саша не нужен им. Он не существует. Он тихо отступает в тень. Он страшно рад, что его не замечают и что он не нужен. Они продолжают смеяться, не подозревая, что самое их существование зависит от доброй воли Саши. Стереть видение ему, что моргнуть, — и оба, не досмеявшись, уйдут в небытие.

Плотно набитый деньгами, бредет Саша по городу, как сомнамбула, судьба его хранит — неведомо как достигает он порога своей квартиры.