Тайные убийцы

23

Мариса вышла из своей квартиры. Было жарко, наверняка больше сорока; наступило идеальное время для того, чтобы поработать в студии. Ее упругая смуглая кожа страстно желала спокойно попотеть. Выйдя на улицу, она пошла по солнцу, вдыхая воздух пустыни. Улицы были пусты. Она побрела по булыжникам Бустос-Тавера, пока глаза не привыкли к внезапной тени. Потом она свернула в переулок, ведущий во внутренний двор. Дальний конец переулка ослеплял. Солнце сожрало даже края зданий под аркой. Она чуть содрогнулась от тех ощущений, которые всегда у нее возникали, когда она шла по этому туннелю.

В конце туннеля, там, где громадные булыжники у порога казались оловянными, она остановилась. В такой час во дворе должно быть пусто. Но инстинкт подсказал ей: там кто-то есть. На середине лестницы, ведущей к ней в студию, она увидела Инес: видимо, та поднималась наверх и теперь спускалась.

Ярость сотрясла ее, заклубилась в ее плоской груди. Эта чванливая сучка из среднего класса хочет осквернить святилище ее рабочего места расхожими мнениями своей буржуазной среды, бездушным изложением своих потребительских нужд, самодовольным превосходством соответствия «идеалу худобы». Мариса отступила назад, во мрак туннеля.

Когда Инес повернулась и начала подниматься вновь, сзади у нее на бедрах стали видны багровые полосы. Эти люди друг друга стоят, подумала Мариса. Они идут по жизни, совершенно уверенные в том, что великолепно контролируют окружающую реальность, даже не замечая радужного блеска мыльного пузыря иллюзий, в котором сами же плывут. С таким же успехом они могут быть мертвы.

Мариса подавила в себе искушение взбежать по ступенькам, избить эту мерзкую женщину до бесчувствия, сбросить с лестницы, раскроить ей череп и посмотреть, какая малость таится внутри. Господи, как она ненавидела этих людей, выросших на традициях, лелеющих свои дикие имена: Инес Конде де, на хрен, Техада: фамилия и титул, слипшиеся вместе.

Инес дошла до верха лестницы, сняла с плеча сумочку, растянула ее горловину и извлекла нож с черной рукояткой. Вот это уже интересно. Неужели сучка пришла убить ее? Может, у этой коровы с тощими ногами все-таки есть cojones.[70] Инес нацарапала что-то на входной двери, отступила назад и, выпятив подбородок, полюбовалась на свою работу. Потом убрала нож в сумочку и спустилась вниз. Мариса, сердито ворча, попятилась и на час укрылась в своей квартире. Когда она вернулась, во дворе было пусто, а жара усилилась. Она взбежала по лестнице, чтобы прочесть послание от Инес. На двери было вырезано предсказуемое: «Puta». «Шлюха».

Теперь все, подумала она. Нет, она не допустит, чтобы эта сучка совалась туда, где она работает.

Новость о самоубийстве Гамеро настолько выбила Фалькона из колеи, что он уехал от Курадо, не сказав ему почти ни одного слова. Теперь же, пока он ехал через город, ему в голову начали приходить идеи, и он позвонил Курадо на мобильный.

— Вы слышали о таком человеке — Рикардо Гамеро?

— А должен был? — спросил тот. — Он из «Информатикалидад»?

Может быть, это была чересчур уж блестящая идея.

— Я хочу, чтобы вы оказали мне одну услугу, Давид, — сказал Фалькон. — Хочу, чтобы вы позвонили вашему старому другу из «Информатикалидад»… Марко?..

— Марко Барреда.

— Скажите Марко Барреде, что к вам приходил старший инспектор отдела убийств Хавьер Фалькон. Тот самый коп, что расследует взрыв. Расскажите ему о том, что мы с вами обсуждали: мол, вы подумали, что ему это будет интересно узнать. И скажите ему, каков был мой последний вопрос к вам.

— Про Рикардо Гамеро?

— Именно так.

Судмедэксперт уже поднялся по приставной лестнице и проводил первичный осмотр тела Рикардо Гамеро, когда на место прибыл Фалькон. Не было никаких сомнений, что этот человек мертв.

Агент КХИ, который его обнаружил, Пако Молеро, уже проверил пульс. Даже если бы Гамеро не умер сразу, спрыгнув со своего карниза с веревкой на шее, он бы не протянул долго. На полу валялось двенадцать упаковок из-под парацетамола. И даже если бы его доставили в больницу и сделали промывание желудка, он бы, скорее всего, оставался в коме и в ближайшие двое суток умер из-за отказа печени. Это было сделано не для того, чтобы привлечь внимание: опытный полицейский просто хотел гарантированно добиться результата. Дверь в его квартиру была заперта и закрыта на цепочку. Дверь в спальню тоже была заперта, ее ручку подпирало опрокинутое кресло Фалькон потряс руку старшего инспектора Барроса.

— Сочувствую, Рамон. Очень сочувствую, — проговорил Фалькон, который никогда не терял сотрудников, но знал, что это ужасно.

Двое санитаров поместили тело на приставную лестницу, втащили его в окно спальни и уложили на полу гостиной, пока эксперты обследовали спальню. Фалькон попросил у судебного следователя разрешения обыскать тело.

Гамеро был одет в брюки от костюма и рубашку. В одном кармане у него лежал бумажник, в другом — мелочь. Когда Фалькон переворачивал тело, чтобы осмотреть задние карманы, голова с пугающей легкостью перекатилась. В правом заднем кармане обнаружился билет в Археологический музей. Фалькон показал его старшему инспектору Барросу, который никак не мог избавиться от гримасы смятения. На билете стояло сегодняшнее число.

— Он — житель Севильи, — заметил Фалькон. — Ему не нужно покупать билет, чтобы пройти в этот музей.

— Возможно, он не хотел показывать удостоверение, — предположил Баррос. — Хотел сохранить инкогнито.

— Он там встречался со своими информаторами?

— Их учат выбирать не самые банальные места.

— Я бы хотел поговорить с агентом, который его нашел. Как его зовут — Пако Молеро?

— Конечно, поговорите, — кивнул Баррос. — Они были близкими друзьями.

Пако сидел на кухонном столе, уткнувшись лицом в ладони. Фалькон тронул его за плечо и представился. Глаза у Пако были красные.

— Вы беспокоились о Рикардо?

— На это не было времени, — ответил Пако. — Понятно, что он был расстроен: он считал, что потерял одного из лучших своих людей в мечети.

— Вы были знакомы с его информатором?

— Видел, но лично не знал, — сказал Молеро. — Несколько раз Рикардо просил меня пойти вместе, чтобы прикрыть ему спину. Обычная предосторожность: проверял, не следит ли кто-нибудь за ним.

— Он сегодня уходил куда-нибудь с работы, кроме того времени, когда пошел обедать?

— Никуда. Он вышел в половине второго. Должен был вернуться через два часа. Когда он не пришел в половине пятого и оказалось, что его мобильный выключен, старший инспектор Баррос послал меня сюда выяснить, что случилось.

— Во сколько вы его нашли?

— Я был здесь без десяти пять, так что, видимо, в пять с минутами.

— Расскажите мне, что было вчера… после взрыва.

— Мы все сидели на работе, когда это случилось. Начали связываться со своими информаторами, чтобы назначить встречи. Рикардо не мог дозвониться Ботину. Потом нам запретили покидать офис, так что мы составили черновики рапортов на основании того, что сообщили нам наши источники в последний раз, когда мы с ними виделись. Обед нам доставили на работу. Нам разрешили уйти домой только после десяти вечера.

— Вы не чувствовали, что Рикардо испытывает какое-то давление в придачу к обычной рабочей нагрузке?

— Вы хотите сказать — необычной рабочей нагрузке?

— Почему необычной?

— Нас проверяли, — ответил Молеро. — Грош цена была бы нам как борцам с терроризмом, если бы мы не могли определить, когда проверяют нас самих.

— Вы давно об этом знали?

— Похоже, это началось в конце января.

— Что произошло?

— Ничего. Просто изменилось отношение… атмосфера…

— Вы подозревали друг друга?

— Нет, мы полностью доверяли друг другу и верили в свое дело, — сказал Молеро. — И должен сказать, что из нас четверых, тех, кто занимался угрозой исламского терроризма, Рикардо работал с самым большим рвением.

— Потому что он был религиозен?

— Вы успели сделать домашнее задание, — заметил Молеро.

— Я только что встречался с партнершей его информатора, а она оказалась еще и старой школьной подругой Рикардо.

— Эсперанса, — кивнул Молеро. — Они вместе учились в школе и в университете. Перед тем как она познакомилась с Рикардо, она хотела стать монахиней.

— Они когда-нибудь сближались?

— Нет. Рикардо она никогда не интересовала.

— У него была подруга?

— Нет. Во всяком случае, ничего об этом не знаю.

— Эсперанса говорила мне, что в основе отношений Рикардо и его информатора было уважение к религиозным убеждениям друг друга.

— Да, религия тут занимала свое место, — ответил Молеро. — Но они оба были настроены против фанатизма. Рикардо отлично знал, что такое фанатики.

— Почему?

— Потому что сам когда-то был одним из них, — сказал Молеро, и Фалькон кивком попросил его продолжать. — Он считал, что фанатизм возникает от глубинного желания человека быть хорошим, которое смешивается с постоянным беспокойством по поводу зла. Вот откуда вырастает ненависть.

— Ненависть?

— Фанатик, со своим острым желанием делать добро, постоянно опасается зла. Он начинает видеть зло во всем, что его окружает. Там, где мы видим безобидную моральную слабость, фанатик различает коварное наступление зла. Он начинает беспокоиться обо всех, кто делает добрые дела не с таким рвением, как он сам. Через какое-то время он устает от жалкого бессилия окружающих, и у него происходит сдвиг восприятия. Он больше не воспринимает их как заблудших глупцов, он видит в них посланцев дьявола, вот когда он начинает ненавидеть их. С этого момента он становится опасен, потому что делается восприимчивым к экстремистским идеям.

Рикардо вел долгие беседы с Ботином, тот объяснял ему фундаментальное различие между католицизмом и исламом: в основе этого различия — Книга. Коран — прямое изложение слов Бога пророком Мухаммедом. Слово «коран» означает «цитата». Это не как наша Библия, состоящая из серии рассказов, которые изложены выдающимися людьми. Нет, это настоящее Слово Божье, в том виде, в каком оно было передано нам пророком. Рикардо предлагал нам представить, какое значение это имеет для фанатика. Эта Книга — не произведение талантливых человеческих существ, осененных вдохновением, а Слово Божье. В своем отчаянном желании добра и в своей боязни зла фанатик проникает в Слово все глубже и глубже. Он ищет «лучшие», более адекватные интерпретации Слова. И, постепенно продвигаясь в этом направлении, он доходит до крайностей. В этом была сила Рикардо: он сам когда-то был фанатиком, поэтому помогал нам понять сознание тех людей, против которых мы боремся.

— Но он больше не был фанатиком? — уточнил Фалькон.

— Он говорил, что однажды достиг точки, откуда смотрел на своих собратьев-людей сверху вниз, не просто думая, что в них чего-то недостает, но и считая их в каком-то смысле недочеловеками. Это была острая форма религиозной гордыни. Он осознавал, что, когда достигаешь состояния, в котором не считаешь всех людей равными, их становится легче убивать.

— И он дошел до такого состояния?

— Его вытащил обратно один священник.

— Вы знаете, кто был этот священник?

— В сентябре прошлого года он умер от рака.

— Должно быть, для Рикардо это был удар.

— Похоже, что так. Он со мной об этом не говорил. Думаю, это были слишком личные переживания, чтобы вываливать их на службе, — сказал Молеро. — Он стал работать еще упорнее. Теперь это был человек со своей миссией.

— Что это была за миссия?

— Предотвращать теракты до того, как они произошли, вместо того чтобы помогать ловить виновных уже после того, как погибнет много людей, — ответил Молеро. — В июле прошлого года у Рикардо был очень тяжелый период. Он очень болезненно воспринял взрывы в Лондоне, а потом, в конце месяца, у его священника обнаружили рак. Через шесть недель тот умер.

— Почему на него так повлияли лондонские теракты?

— Его тревожил портрет типичного террориста: молодые британцы, принадлежат к среднему классу, у некоторых — маленькие дети, у всех — какие-то родственники. Они не были одинокими людьми. Вот когда он сосредоточился на природе фанатизма. Он развивал свои теории, оттачивал идеи на одном из своих друзей, умирающем священнике, и на другом, недавно принявшем ислам.

— Значит, он должен был воспринять вчерашний взрыв как личное поражение.

— Да. И потом, при этом погиб Мигель Ботин, с которым у него установились очень тесные отношения.

— Он как раз послал второй запрос на прослушку.

— Когда отклонили его первый запрос, мы подумали, что это странно. После взрывов в Лондоне нас призывали отслеживать малейшие изменения в… настроениях мусульманских общин. А в этой мечети происходило много такого, из-за чего туда бы стоило поставить «жучок», — во всяком случае, по данным источника Рикардо.

— Вы думаете, этот отказ имел какое-то отношение к проверке вашего управления?

— Рикардо так думал. Но мы не видели в этом логики. Мы думали, он просто сердится на то, что ему отказывают. Знаете, как это бывает: у вас все мешается в голове, и вы повсюду видите заговоры.

— У него в заднем кармане лежал билет в Археологический музей. Видимо, он побывал там во время обеденного перерыва, — сказал Фалькон. — У вас есть какие-нибудь мысли по этому поводу?

— Никаких. За исключением того, что ему не нужно было покупать билет.

— Это может иметь особое значение? — спросил Фалькон. — Он принадлежал к типу людей, которые могли бы оставить такую вещь в качестве знака?

— Мне кажется, вы придаете этому слишком уж глубокий смысл.

— Он встретился с кем-то в обеденный перерыв и потом покончил с собой, — проговорил Фалькон. — До встречи он еще не принял окончательное решение: зачем трудиться куда-то идти, если планируешь совершить самоубийство? Значит, во время этой встречи случилось что-то, что переполнило чашу, что заставило его поверить (возможно, еще и потому, что он был в состоянии смятения), будто он в какой-то мере несет ответственность за произошедшее.

— Понятия не имею, с кем он мог встретиться и что ему могли сказать, — заметил Молеро.

— В какой церкви проповедовал его друг священник?

— Это недалеко. Вот почему он поселился в этой квартире, — ответил Молеро. — Церковь Сан-Маркоc.

— Он посещал этот храм и после смерти священника?

— Не знаю, — сказал Молеро. — Вне офиса мы с ним мало виделись. Я знаю про Сан-Маркоc, только потому что я предложил пойти туда вместе с ним на отпевание этого священника.

Чтобы понять, почему Гамеро совершил самоубийство, нужно было поговорить с человеком, с которым он встречался в Археологическом музее. Фалькон попросил Барроса выяснить у остальных сотрудников антитеррористического отдела, не видели ли они Гамеро с какими-нибудь незнакомцами. Он затребовал также все телефоны, по которым звонили с рабочего номера Гамеро, и фамилии абонентов; одновременно велась проверка его мобильного, а также стационарного телефона в его квартире. Баррос дал ему номера мобильных телефонов двух других сотрудников антитеррористического отдела и оставил с Пако Молеро. Судебный следователь подписал levantamiento del cadaver, и тело Гамеро убрали. Фалькон и два эксперта, Фелипе и Хорхе, начали тщательный обыск квартиры.

— Мы знаем, что он совершил самоубийство, — заявил Фелипе. — Все двери были заперты изнутри, а опечатки на стакане воды рядом с упаковками из-под парацетамола совпадают с отпечатками пальцев трупа. Что мы тогда ищем?

— Все, что может нас вывести на человека, с которым он встречался в обеденный перерыв, — ответил Фалькон. — Визитку, наспех нацарапанный телефон, запись о встрече…

Фалькон сел за кухонный стол, положив перед собой бумажник Гамеро и билет в музей. Сухожилия его рук стянуло мутной мембраной латексных перчаток. У него было такое чувство, что сейчас он мог бы прийти к каким-то выводам, проследить какие-то нити, которые отсюда тянутся и которые он упускает. Каждая линия расследования, по которой они шли, обрывалась, так и не развернувшись в подробную историю о том, что же произошло. И еще было что-то вроде остаточных ударных волн после землетрясения: вот почему погиб Рикардо Гамеро, человек, целиком посвятивший себя своему делу, человек, которым восхищались коллеги и который вдруг увидел… что? Свою ответственность за случившееся? Или это было просто признание собственного промаха?

Он вытряс на стол бумажник Гамеро: деньги, кредитные карты, удостоверение, чеки, ресторанные карточки, выписки из банкоматов, — все как обычно. Фалькон позвонил Серрано и попросил узнать фамилию и телефон священника, который служит в церкви Сан-Маркоc. Он вернулся к содержимому бумажника и стал переворачивать карточки и чеки, думая о том, что Гамеро был человеком, привыкшим к высокому уровню секретности в жизни. Важнейшие телефоны он вряд ли записывал или сохранял в памяти мобильного, скорее он их запоминал или каким-то образом зашифровывал. В день взрыва он не вступил в контакт с человеком, с которым сегодня встречался в музее: вероятно, тогда это почему-либо было невозможно. Их управление проверяли, и им всем было предписано оставаться в офисе. Он мог сделать этот звонок вечером после того, как их отпустили с работы. Возможно, он воспользовался для этого телефоном-автоматом. Единственная зацепка: может быть, он не помнил наизусть этот номер, потому что звонил по нему редко. Фалькон перевернул последнюю выписку из банкомата. Ничего. Он стукнул кулаком по столу.

— Вы там что-нибудь нашли? — спросил он у экспертов.

— Ничего, — ответил Хорхе. — Этот парень — из КХИ, он не станет оставлять ничего на виду, разве что сам захочет, чтобы мы это нашли.

Ему позвонила Кристина Феррера. Она сообщила имя и телефон еще одного испанского новообращенного, который обычно бывал в мечети в утренние часы, но в понедельник утром уехал в Гранаду. Сейчас он уже вернулся в Севилью. Его звали Хосе Дуран.

Через несколько минут позвонил Серрано: он узнал имя и телефон священника церкви Сан-Маркос. Фалькон велел ему бросить все дела, заехать на улицу Бутрон, взять удостоверение Гамеро, отправиться с этим документом в Археологический музей и спросить у кассиров и охранников, не видели ли они Гамеро и, возможно, кого-то, с кем он там встречался.

Священник мог уделить Фалькону время лишь после вечерней службы, примерно в девять вечера. Было уже полседьмого. Фалькон не мог поверить часам: день почти прошел, а никакого значительного продвижения добиться не удалось. Он позвонил Хосе Дурану. Тот был сейчас в центре, и они договорились встретиться в кафе «Аликантина-Вилар» — большой, людной кондитерской на одной из центральных улиц.

Серрано все не было. Фалькон поручил Фелипе отдать ему удостоверение и решил, что быстрее будет дойти до кондитерской пешком, чем торчать в вечерних пробках. По пути он позвонил Рамиресу, кратко рассказал о Рикардо Гамеро и предупредил, что украдет у него Серрано на несколько часов.

— С этими долбаными электриками пока ничего не выходит, — пожаловался Рамирес. — Столько людей, столько сил — чтобы найти что-то, чего не существует.

— Они существуют, Хосе Луис, — возразил Фалькон. — Просто не в той форме, в какой мы ожидаем.

— Все на свете знают, что мы их ищем, но они не появляются. По мне, так это значит, что они нечисты на руку.

— Не всякий — идеальный гражданин. Возможно, они перепугались. Вероятно, не хотят впутываться в это дело. Они наверняка беспокоятся. А может быть, они действительно к чему-то причастны, — сказал Фалькон. — А значит, это мы должны найти их, потому что они — связующее звено между мечетью и окружающим миром. Мы должны понять, как они вписываются в этот сценарий. Бог ты мой, их же было трое. Где-нибудь кто-нибудь должен что-то знать.

— Нам нужно совершить прорыв, — заявил Рамирес. — Все совершают прорывы, кроме нас.

— Вы сделали самый главный прорыв — нашли «пежо-партнер» со всем содержимым, — заметил Фалькон. — Мы должны усилить давление, и тогда материал начнет подаваться. А что это за «другие прорывы»?

— Эльвира назначил совещание на завтра, на восемь утра. До тех пор он не может нам ничего сообщить, но совещание будет международное. Сеть с каждым часом раскидывают все шире.

— Сейчас так принято, — отозвался Фалькон. — Помнишь Лондон? Тогда за какую-то неделю удалось взять подозреваемых, а они были в Пакистане. Но вот что я тебе скажу, Хосе Луис. Тут у нас есть и что-то свое, местное. Разведслужбы приспособлены к тому, чтобы заниматься всей мировой сетью международного терроризма. А наше дело — разбираться с тем, что происходит на нашем участке. Ты читал материал о неопознанном трупе, который нашли на свалке в понедельник утром?

— Вот черт, нет.

— Перес составил рапорт. Там же, в деле, найдешь протокол вскрытия. Прочти вечером. Завтра об этом поговорим.

Официант принес кофе и какой-то клейкий конверт из теста с гнойного цвета массой внутри. Фалькону требовался сахар. Ждать Хосе Дурана предстояло еще полчаса. За это время позвонили Пабло из СНИ, Марк Флауэрс из американского консульства, Мануэла, комиссар Эльвира и Кристина Феррера. Он выключил мобильный. Слишком многие хотели увидеться с ним сегодня вечером, а он больше никому не мог уделить время.

Хосе Дуран оказался бледным и изнуренным, с прилизанными волосами, в круглых очках и с растрепанной бородой. Его тело не знало дезодоранта, а на улице по-прежнему было сорок градусов. Фалькон заказал ему чай с ромашкой. Дуран слушал объяснения Фалькона, туго скручивая бороду у подбородка. Он подышал на очки и протер их своим коротким галстуком. Потягивая чай, он, в свою очередь, дал Фалькону объяснения. На прошлой неделе он заходил в мечеть каждый день. Он видел, как тридцатого мая, во вторник, Хаммад и Сауди беседуют с имамом у того в комнате. Он не слышал их разговора. Он видел инспекторов муниципалитета второго июня, в пятницу.

— Видно, они были из департамента здоровья и безопасности, потому что проверяли все: водопровод, канализацию, электричество. Даже качество дверей: это что-то противопожарное, — рассказывал Дуран. — Заявили имаму, что он должен сменить предохранитель, но он не обязан был ничего делать, пока они не представят письменный отчет, а после этого у него по закону еще пятнадцать дней, чтобы в нем разобраться.

— И этот предохранитель перегорел в субботу вечером? — уточнил Фалькон.

— Так нам сказал имам в воскресенье утром.

— Вы знаете, когда он вызвал электриков?

— В воскресенье, после утренней молитвы.

— Откуда вам это известно?

— Я был у него в комнате.

— Как он нашел их телефон?

— Ему дал Мигель Ботин.

— Мигель Ботин дал имаму телефон электриков?

— Нет. Он напомнил имаму о визитке, которую давал ему раньше. Имам начал рыться в бумагах на столе, и тогда Мигель дал ему еще одну карточку и сказал, что там есть номер мобильного, по которому можно позвонить в любое время.

— Тогда имам и вызвал электриков?

— Вам не кажется, что это несущественные детали по сравнению с?..

— Вы и понятия не имеете, насколько это важная деталь. Просто ответьте.

— Имам позвонил им со своего мобильника. Они сказали, что придут в понедельник утром, посмотрят все и сообщат ему, сколько это будет стоить. Ну, так я понял по вопросам, которым им задавал имам.

— А утром в понедельник вы там были?

— Этот парень явился в полдевятого, посмотрел предохранитель…

— Испанец?

— Да.

— Опишите его.

— Да нечего описывать, — проговорил Дуран, блуждая взглядом среди пустых столиков и стульев. — Обычный человек, ростом примерно метр семьдесят пять. Не очень толстый, не очень худой. Темные волосы, сбоку пробор. Без бороды, без усов. Ничего примечательного. Извините.

— Вы не должны сейчас стараться рассказывать мне все, но просто подумайте об этом. Позвоните мне, если что-то вспомните, — сказал Фалькон и дал ему свою визитку. — Этот парень поздоровался с Мигелем Ботином?

Дуран заморгал. Ему пришлось подумать.

— Не уверен, что Мигель тогда там был.

— А позже, когда тот вернулся с двумя другими?

— Точно, ему нужна была помощь. Имам хотел поставить розетку в кладовке, и надо было просверлить канал от ближайшей распределительной коробки, а она была у имама в комнате, — ответил Дуран. — Мигель был в той же комнате, с этим первым электриком. Наверное, они поздоровались.

— А другие, рабочие, они тоже были испанцами?

— Нет. Они говорили по-испански, но сами были не испанцы. Из каких-то стран восточного блока. Из Румынии или Молдавии, откуда-то из тех мест.

— Как они выглядели?

— Не спрашивайте, — расстроенно попросил Дуран, проводя руками по лицу.

— Подумайте про них, Хосе, — сказал Фалькон. — И позвоните мне. Это важно. И еще: у вас есть номер мобильного телефона имама?