— Отличная новость, — заметил Эльвира, сидя за столом в своем кабинете в управлении полиции.
— Не совсем, — уточнил Фалькон. — Мы не сумели заставить Риверо выдать нам всех участников заговора. Он назвал нам только два имени. Вероятно, мы сможем предъявить обвинение им троим, но только в убийстве Татеба Хассани, а не в том, что они заложили бомбу в мечеть.
— Но теперь мы можем получить ордер на обыск дома Эдуардо Риверо и офисов «Фуэрса Андалусия», — сказал Эльвира. — Мы обязаны хоть что-то выжать из этих помещений.
— Но не что-то написанное, — проговорил Фалькон. — Такие вещи не заносят в протоколы собраний «Фуэрса Андалусия». Сейчас у нас есть слабая связь между Анхелом Зарриасом и Рикардо Гамеро, но нет никаких свидетельств относительно того, о чем они говорили в Археологическом музее. И мы понятия не имеем, какая связь существует между кем-либо из этих людей и теми, кто действительно заложил бомбу. Хосе Луис, как и я, считает, что нам неизвестен какой-то недостающий элемент заговора.
— Криминальный элемент, — добавил Рамирес.
— Мы уверены, что Лукрецио Аренас и Сезар Бенито в какой-то степени причастны к этому делу, но мы не смогли вынудить Риверо даже назвать нам их имена, — продолжал Фалькон. — Вероятно, они составляют «вторую половину» заговора. Аренас выдвинул Хесуса Аларкона кандидатом в лидеры партии, так что мы предполагаем, что и Аларкон — в числе соучастников. Но вступали ли Аренас и Бенито в контакт с преступными элементами, которые и поместили бомбу в мечеть? Мы вообще не убеждены, что сможем найти, кто или что такое этот недостающий элемент.
— Но вы можете подвергнуть Риверо, Зарриаса и Карденаса колоссальному давлению…
— Если только инстинкт самосохранения не подскажет им, что они должны просто держать рот на замке: в таком случаем мы сможем повесить на одного из них убийство, а на всех троих — преступный сговор с целью совершения убийства, но не более того, — сказал Фалькон. — Что же касается Лукрецио Аренаса, Хесуса Аларкона и Сезара Бенито, то тут у нас шансов нет. Феррера провела огромную работу только для того, чтобы найти свидетеля, который последним видел Татеба Хассани. После того как эти несколько последних слуг ушли, в доме никого из прислуги не осталось, а значит, нам придется попотеть, чтобы понять, где находились и что делали Аренас, Бенито и Аларкон… если, конечно, предположить, что они явились непосредственно поучаствовать в убийстве.
— На их месте я бы держался подальше, — заметил Рамирес.
— Нить к заговору насчет бомбы тянется через Татеба Хассани, — сказал Эльвира. — Поработайте с подозреваемыми, пока они не расскажут, почему им понадобилось убить Хассани. Как только они сознаются…
— Если бы от этого зависела моя жизнь, — вставил Рамирес, — я бы молчал в тряпочку.
— Не поручусь за Риверо и Карденаса, но я знаю, что Анхел Зарриас — человек очень религиозный, глубоко верующий, пусть, может быть, и ложно понимающий веру. Более того, я уверен, что он найдет в себе достаточно веры, чтобы отпустить себе все свои грехи, — проговорил Фалькон. — Анхел — светский человек. Он понимает, до какой степени в современном испанском обществе приемлемо публичное выражение религиозных взглядов. Но я не думаю, что в данном случае идет речь о сознании менее фанатичном, чем у исламского воина джихада.
— Риверо, Зарриас и Карденас проведут ночь в камерах, — сказал Эльвира. — И посмотрим, что принесет нам завтрашний день. Вам обоим надо поспать. Завтра утром мы получим ордер на обыск всей недвижимости, которая им принадлежит.
— Мне придется уделить хотя бы полчаса своей сестре, — произнес Фалькон. — Ее партнера только что, среди ночи, вытащили из постели и арестовали. Она мне наверняка уже прислала на мобильный не меньше сотни посланий.
Кристина Феррера очнулась, ощутив пронзительную ясность в голове, и села в постели, слегка покачиваясь, точно корабль на якоре под ветром. Так она просыпалась, лишь когда ее материнский инстинкт получал высоковольтный сигнал тревоги от нервной системы. Несмотря на глубину сна, из которой она только что выплыла, она мгновенно все осознала: она понимала, что ее дети не в опасности, но что при этом что-то не так, совершенно не так.
При свете, идущем с улицы, было видно, что в ее комнате никого нет. Она спустила ноги с кровати и осмотрела гостиную. Ее сумка больше не стояла посреди стола в столовой, ее сдвинули на угол. Пальцем ноги она открыла дверь в спальню, которую она приготовила для Фернандо. Постель была пуста. На подушке виднелась вмятина, но одеяло не было откинуто. Она посмотрела на часы. Еще не было половины пятого утра. Неужели он пришел сюда, чтобы проспать всего несколько часов?
Она зажгла свет над столом в столовой и раздернула горловину своей сумки. Записная книжка лежала на кошельке. Он бросила ее на стол. Из сумки ничего не пропало, даже пятнадцать евро наличными. Она села и стала вспоминать их разговор: Фернандо пытался вытянуть из нее новости. Она перевела взгляд с сумки на записную книжку. В ней были личные записи. Она всегда делала две колонки: одну — для фактов, другую — для мыслей и наблюдений. Вторая не всегда согласовывалась с первой и иногда балансировала на грани вымысла. Она перевернула книжку и раскрыла ее. Ей бросилось в глаза одно из ее умозаключений. Оно было написано рядом с именами тех людей, которых Марио Гомес видел поднимающимися вместе с Татебом Хассани на его «последнюю трапезу». В колонку наблюдений и мыслей она занесла единственный возможный вывод из всех исследований, которые провела: бомбу заложила «Фуэрса Андалусия». Никакого вопросительного знака. Смелое утверждение, основанное на фактах, которые она собрала.
В комнате вдруг стало холодно, как будто кондиционер сам собой переключился на повышенные обороты. Она сглотнула, чувствуя прилив адреналина. Она прошла в спальню, дрожа под просторной футболкой, которую надевала на ночь. Хлопнув по стене, она зажгла свет и выдвинула ящик комода, где у нее лежала куча трусиков и бюстгальтеров. Ее рука снова и снова перерывала ящик. Она вытащила из него все и перевернула. Потом она распотрошила другой ящик и сделала то же самое. Ей казалось, что она вот-вот потеряет сознание от того количества химических веществ, которое выбрасывает в кровь ее организм. Ее пистолета не было на месте.
Она не могла справиться с этим самостоятельно. Она позвонит старшему инспектору. Она нажала на кнопку быстрого соединения, слушая бесконечные гудки и напоминая себе дышать. Фалькон ответил на восьмом гудке. Он спал полтора часа. Она все ему рассказала, уложившись в три секунды. Сообщение пошло по линии, словно большой файл, который сжала программа-архиватор.
— Придется вам еще раз мне это рассказать, Кристина, — ответил он. — И чуть помедленнее. Дышите. Закройте глаза. Говорите.
На сей раз поток лился тридцать секунд.
— Есть единственный человек из «Фуэрса Андалусия», которого знает Фернандо и который сейчас не под арестом, и это Хесус Аларкон, — произнес Фалькон. — Заеду за вами через десять минут.
— Но он собирается его убить, старший инспектор, — сказала Феррера. — Застрелить его из моего пистолета. Может быть, нам…
— Если мы пошлем туда патрульную машину, он может испугаться и как раз это и сделать, — объяснил Фалькон. — Мне кажется, Фернандо сначала хочет ему что-то высказать. Наказать его перед тем, как попытается его убить.
— С пистолетом ему не придется прилагать особых усилий.
— Задумать легко, осуществить труднее, — ответил Фалькон. — Будем надеяться, что он разбудил вас, когда уходил из квартиры. Если он пешком, он не мог уйти далеко.
Фернандо опустился на корточки рядом с мусорными баками на краю парка Марии-Луизы. Свет уличных фонарей освещал только его кисти рук. Он посмотрел из темноты на синий металл маленького револьвера тридцать восьмого калибра. Он перевернул его, удивляясь его тяжести. Раньше он держал в руках только детские пистолеты, сделанные из алюминия. Настоящая штуковина весила больше, чем казалось по ее размерам, это был серьезный инструмент, воплощение эффективности и портативности.
Он вынул патроны из барабана и сунул их в карман. Потом со щелчком поставил барабан на место. Руки у него всегда работали хорошо. Он поиграл оружием, привыкая к его тяжести и к простым убойным механизмам. Освоившись с револьвером, он вставил патроны обратно в барабан. Он был готов. Он встал и сделал так же, как делали люди в фильмах: заткнул пистолет сзади за пояс и натянул сверху рубашку с короткими рукавами с надписью «Фуэрса Андалусия», подарок Хесуса Аларкона.
Широкая улица, отделявшая парк от богатого квартала Порвенир, была пуста. Он знал, где живет Хесус Аларкон, потому что тот предлагал ему комнату у себя — на столько, на сколько понадобится. Но он отказался, потому что его смущали классовые различия.
Он стоял перед громадными металлическими воротами, за которыми был дом. Перед гаражом был виден серебристый «мерседес». Если бы Фернандо знал, что эта машина стоит вдвое больше его разрушенной квартиры, это бы еще больше подстегнуло его ярость. Но и так злокачественная опухоль ярости, распирающая его, была слишком велика, чтобы удержать ее внутри. Казалось, его грудная клетка поскрипывает, не в силах вместить бесконечно растущий гнев против того, что совершил Хесус Аларкон. Не только взрыв: этот человек сделал Фернандо своим близким другом с тайной целью, а ведь он сам был виноват в гибели его семьи. Это было коварство и предательство неслыханного масштаба: лишь политик может быть к такому нечувствителен. Хесус Аларкон, со всей своей неподдельной заботой и искренним сочувствием, оказывается, играл с ним, как кошка с мышкой.
Машин не было. Улица квартала Порвенир была пуста. Те, кто живут в этих домах, никогда не встают до рассвета. Фернандо позвонил Аларкону на мобильный. После череды гудков включился автоответчик. Он набрал домашний номер Аларкона и посмотрел наверх, в окно, которое, как он себе представлял, должно быть окном главной спальни. Хесус и Моника, в гигантской постели, под дорогими одеялами, в шелковых пижамах… Занавески озарились слабым свечением. В трубке раздался сонный голос Аларкона.
— Хесус, это я, Фернандо. Извини, что звоню так рано. Я здесь. У твоего дома. Я всю ночь провел на улице. Меня выкинули из больницы. Мне некуда пойти. Мне надо с тобой поговорить. Ты можешь спуститься? Я… я в отчаянии.
Это правда. Он в отчаянии. Он отчаянно жаждет мести. Раньше он только слышал о чудовищности этого жуткого чувства. Он не был готов к тому, что оно заполнит собой каждую клеточку его тела. Его органы кричали, желая ее. Его кости выли, сочась ею. Она скрипела в его суставах. Она кипела в его крови. Это было так невыносимо, что он должен был как-то выплеснуть это из себя. Ему хотелось встать на ходули, перемахнуть ворота, проломиться через стекло, залезть в кровать Аларкона, вытащить его красавицу жену, швырнуть ее на землю, переломать ей кости, разбрызгать ее мозги, воткнуть заострившуюся ходулю ей в сердце и потом посмотреть, что станет делать Хесус Аларкон. Да, ему хотелось стать великаном, сунуть руку в дом Аларкона, точно в кукольный домик. Он видел, как его рука шарит по спальням, охотясь за детьми Аларкона, которые с воплями разбегаются от его жадных пальцев. Он хотел, чтобы Аларкон увидел их раздавленные тела, разложенные под маленькими простынями рядом с домом.
— Я иду, — сказал Аларкон. — Никаких проблем, Фернандо.
Если бы он знал о тайной жажде, горящей в глазах, которые глядели сквозь прутья ворот, Хесус Аларкон остался бы в постели, вызвал бы полицию и умолял бы выслать к нему войска специального назначения.
Перед домом зажегся свет. Дверь открылась. Аларкон, в шелковом халате, нажал на кнопку управления воротами Фернандо вздрогнул, как подстреленный. Створки ворот поехали назад по своим направляющим. Фернандо проскользнул в щель и быстро пошел к дому. Аларкон уже повернулся к входной двери, простерев руку, которой он предполагал обнять Фернандо, приглашая его войти.
Бабочки кружили вокруг фонаря над крыльцом, обезумев при мысли об еще более глубокой тьме, чем та, что стояла вокруг, — мысли, которая никогда не материализуется. Аларкон был еще слишком сонным, чтобы осознать степень угрозы, которая на него надвигается. Он ошеломленно почувствовал, как его хватают сзади за ворот халата; входная дверь откачнулась от него, когда Фернандо развернул его с грубой силой человека физического труда. Аларкон потерял почву под ногами и рухнул на колени. Фернандо рванул его назад и зажал его голову между своими бедрами. Он вытащил пистолет из-за пояса. Аларкон тянул руки, хватая Фернандо за брюки и рубашку. Фернандо показал ему пистолет, ткнув ему дулом в глаз так, что у Аларкона перехватило дыхание от боли.
— Видишь это? — спросил Фернандо. — Видишь, ублюдок?
Аларкона парализовал страх. Его шея была крепко зажата, и он смог издать только хриплый скрип. Фернандо сунул пистолет между губ Аларкона, почувствовал, как дуло проехалось по зубам и как сталь уткнулась в мякоть языка.
— Давай, попробуй. Попробуй на вкус. Теперь ты знаешь, каково это.
Он выдернул пистолет у него изо рта вместе с осколком зуба. Потом он прижал дуло к шее Аларкона, сзади.
— Готов? Молись, Хесус, скоро ты встретишься со своим тезкой.[87]
Фернандо нажал на спуск, пистолет уперся в трясущуюся шею Аларкона. Раздался сухой щелчок. Аларкон глотнул воздух, и снизу потянуло вонью: содержимое его кишечника перешло в пижамные штаны.
— Это было за Глорию, — пояснил Фернандо. — Теперь ты знаешь ее страх.
Фернандо повел дуло вокруг головы Аларкона, к виску, и ввинтил его туда, где начинались бакенбарды, так что Аларкон, морщась, отвел глаза. Еще один сухой щелчок, еще один всхлип Аларкона.
— А это было за моего маленького Педро, — проговорил Фернандо, кашляя от раздиравших ему горло чувств. — Он не знал страха. Он был слишком маленький, чтобы это знать. Слишком невинный. А теперь смотри на пистолет, Хесус. Ты видишь барабан. Два пустых гнезда, а четыре — с патронами. Сейчас мы поднимемся наверх, и ты посмотришь, как я пристрелю твою жену и двух детей, просто чтобы ты понял, каково это.
— Что ты делаешь, Фернандо? — спросил Аларкон, вновь обретя голос и присутствие духа, когда опомнился после неожиданного нападения. — Какого хрена, что это ты делаешь?
— Ты и твои друзья. Вы все одинаковые. Что ты, что другие политики, — все едино. Все вы лжецы, жулики и эгоисты. Не знаю, как я купился на твою долбаную брехню. Хесус Аларкон, человек, который будет с тобой говорить без камер, без того, чтобы его щелкали фотографы, он не будет думать о своем красивом профиле.
— О чем ты говоришь, Фернандо? Что я сделал? В чем я обманул и сжульничал? — умоляющим голосом спрашивал Аларкон.
— Ты убил мою жену и ребенка, — ответил Фернандо. — А потом подружился со мной, потому что я тебе был нужен.
— Как я их убил?
— Я это прочел в полицейских записях. Вы все в это влезли. Риверо, Зарриас, Карденас. Вы подложили в мечеть бомбу. Вы убили мою жену и сына. Вы убили всех этих людей. Зачем?
— Фернандо…
Он глянул вверх. Чей-то голос из-за ворот. Женский. Не у него в голове. Кровь кипела у него в мозгу, яростно пузырясь и бурля, так что он вдруг смутился.
— Глория?
— Это я, Кристина, — сказала она. — Я здесь со старшим инспектором Фальконом. Мы хотим, чтобы ты опустил пистолет, Фернандо. Вопросы решают не так. Ты неправильно понял…
— Нет-нет. Неправда. Я наконец понял, слишком хорошо понял. Давайте, послушайте. Послушайте моего «друга», Хесуса Аларкона.
Фернандо опустился на колени рядом с Аларконом и свирепо зашептал ему в ухо:
— Я не застрелю тебя и твою семью при одном условии. Условие такое: ты должен рассказать им правду. Они копы. Они знают, что такое правда. Ты первый раз в жизни скажешь правду своим золоченым ртом политика. Расскажи им, как ты подложил бомбу, и ты доживешь до конца этого дня. А если ты не расскажешь, я тебя застрелю, а когда ты умрешь, я войду в дом, найду Монику и застрелю ее тоже. Давай, расскажи им.
Фернандо встал и ткнул Аларкона стволом в шею. Аларкон прочистил горло.
— Правду, — потребовал Фернандо, — или я отправлю тебя во тьму. Скажи им.
Аларкон перекрестился.
— Он попросил меня рассказать вам правду о бомбе, — произнес Аларкон, свесив голову на грудь; его руки вяло болтались по сторонам тела. — Он говорит, что, если мне не удастся сказать вам правду, он застрелит меня, а потом мою жену. Я могу рассказать вам только то, что знаю. Может быть, это не вся правда, а только часть.
Фернандо отступил назад, вытянув руку. Ствол пистолета он положил Аларкону на темя.
— Я не имел никакого отношения ни к какой бомбе в мечети, и да поможет мне Бог, — проговорил Аларкон.