По пути обратно в комнаты для допросов Фалькон столкнулся в коридоре с Эльвирой и дель Реем. Они его искали. Эксперты по компьютерам проникли в содержимое компьютерных дисков «Фуэрса Андалусия». Из статей и фотографий, найденных в одном из компьютеров, они заключили, что пользователь готовил информацию для страниц, которые должны были появиться на сайте ВОМИТ. Из другого материала, находившегося на том же диске, можно было сделать вывод, что этот пользователь — Анхел Зарриас. Эльвиру, казалось, задело, что эта новость не произвела должного впечатления на Фалькона, который никак не мог отойти после своего диалога с Якобом.
— Это дает больше рычагов давления, — заявил Эльвира. — Это помещает Зарриаса и «Фуэрса Андалусия» ближе к ядру заговора.
У Фалькона не было готового мнения на сей счет.
— Не уверен, что это так, — возразил дель Рей. — Это можно воспринимать как нечто отдельное. Зарриас может доказывать, что это его личная инициатива. Он просто использовал компьютер «Фуэрса Андалусия», чтобы составлять черновики статей, которые он потом перекидывал на компакт-диск и отдавал какому-нибудь компьютерщику, а тот анонимно выкладывал их на сайт ВОМИТ. Не вижу, какие рычаги мы можем здесь получить.
Фалькон переводил взгляд с одного на другого, по-прежнему ничего не говоря. Эльвире позвонили на мобильный. Фалькон начал удаляться.
— Это комиссар Лобо, — сообщил Эльвира. — Давление прессы достигло критического уровня.
— Что успели рассказать журналистам о трех арестованных? — спросил Фалькон, возвращаясь к Эльвире из коридора.
— Подозрение в убийстве и заговоре с целью убийства, — ответил Эльвира.
— Имя Татеба Хассани называли?
— Пока нет. Если мы его назовем, это позволит слишком много узнать о направлении расследования, — сказал Эльвира. — Мы по-прежнему чутко относимся к ожиданиям общественности.
— Мне лучше вернуться к работе. Мне надо через несколько минут приступать к Эдуардо Риверо, — произнес Фалькон, глядя на часы. — Скажите, эксперты нашли в помещениях «Фуэрса Андалусия» следы крови? Особенно меня интересует ванная.
— Ничего об этом не слышал, — ответил Эльвира, удаляясь вместе с дель Реем.
Все допрашивающие высыпали в коридор. Санитар во флуоресцирующем зеленом халате беседовал с Рамиресом, который поверх его плеча поймал взгляд Фалькона.
— Риверо свалился, — сообщил он. — Начал задыхаться, потом потерял ориентацию в пространстве, а потом упал со стула.
Риверо лежал на полу, по бокам были два санитара, они давали ему кислород.
— В чем дело? — спросил Фалькон.
— Сердечная аритмия и повышенное давление, — ответил санитар. — Мы собираемся отвезти его в больницу и поместить под наблюдение. Пульс у него подскочил до ста шестидесяти, к тому же он очень неравномерный. Если мы его не отвезем, есть опасность, что кровь разольется и закупорит сердце, а когда кровоток пробьет этот тромб, может произойти инсульт.
— Черт, — сказал Рамирес из коридора. — Кто его знает, как это представят журналисты. Растрезвонят на весь мир, что у нас тут сущий Абу-Грейб.[89]
Все следователи сошлись во мнении, что среди всех подозреваемых Риверо был в наименьшей степени причастен к ядру заговора. Он был важен только как лидер партии, а если учесть, что его были намерены сместить с этого поста, посадив на его место Хесуса Аларкона, вполне вероятно, что ему предоставляли лишь минимум информации. Он не выдержал после того, как старший инспектор Рамон Баррос стал настойчиво задавать ему вопросы об истинной причине его отказа от власти. Давление оказалось слишком сильным: ему приходилось повторять старую ложь о прошлом, между тем как правда просачивалась сквозь бреши его сознания.
В девятнадцать часов с минутами доставили Марко Барреду, менеджера по продажам компании «Информатикалидад». Его встретили прямо в аэропорту: он только что прилетел из Барселоны. Проверили данные по переговорам с его мобильного, но ни один из набранных им номеров не совпадал с номерами, принадлежащими Анхелу Зарриасу. Фалькон позаботился о том, чтобы Зарриас узнал о появлении Барреды в управлении полиции. Но Зарриаса это не взволновало. Барреду в течение полутора часов спрашивали о его отношениях с Рикардо Гамеро. Он не отступил от своей первоначальной версии. Они отпустили его в половине девятого вечера, вернулись к Зарриасу и солгали ему, сказав, что Барреда признался: Гамеро ничего не говорил о любви к нему, Барреде, и вообще не был гомосексуалистом. Но Зарриас не клюнул на эту удочку.
К девяти часам вечера Фалькон понял, что больше не может. Он вышел на улицу глотнуть свежего воздуха, но этот воздух показался ему горячим и удушающим после прохлады, царившей в управлении. В кафе на другой стороне улицы он выпил кофе. Якоб, допрос трех подозреваемых — всего этого было слишком много, мысли его путались. Он выпил немного воды, чтобы смыть горечь кофе, и ему вспомнились слова Зорриты, которые тот сказал вчера вечером.
Вернувшись в управление, он спустился к камерам и спросил дежурного, можно ли поговорить с Эстебаном Кальдероном. Тот был в последней камере: лежал на спине, разглядывая тыльную сторону ладоней. Охранник отпер дверь и впустил Фалькона. Фалькон взял табуретку и опустился на нее, прислонившись к стене. Кальдерон сел на своей койке.
— Не думал, что ты придешь, — проговорил Кальдерон.
— Не думал, что есть особый смысл приходить, — заметил Фалькон. — Я не могу тебе помочь, не имею права обсуждать с тобой твое дело. Я пришел из чистого любопытства.
— Я думал об отрицании вины, — сказал Кальдерон.
Фалькон кивнул.
— Я знаю, ты часто с этим сталкивался в своей работе.
— Убийство — самое тяжкое преступление, — произнес Фалькон. — И отрицание вины — самая мощная защита, какую может изобрести человеческий ум.
— Объясняешь мне механику процесса? — сказал Кальдерон. — Теория всегда отличается от реальности.
— Только после серьезных преступлений, таких как убийство, мотивы столь чудовищных действий вдруг начинают казаться до смешного несоразмерными, — объяснил Фалькон. — Нам кажется безумием, что можно было, к примеру, убить кого-то по жалкой причине — из ревности. Нам кажется, что это противоречит здравому смыслу. Справиться с этой аберрацией проще и быстрее всего так: отрицать, что это вообще было. А как только отрицание утвердилось у нас в сознании, ум вскоре создает собственную версию событий, которой мозг начинает всецело доверять.
— Я стараюсь быть как можно осторожнее, — проговорил Кальдерон.
— Иногда осторожности недостаточно, чтобы побороть глубинное желание, — ответил Фалькон.
— Это меня пугает, Хавьер, — сказал Кальдерон. — Не понимаю, как это мозг может быть такой игрушкой сознания. Не понимаю, как информация, факты, то, что мы видели и слышали, — как это может с такой легкостью трансформироваться, переадресовываться, как этим может манипулировать… что? Что именно? Что такое сознание?
— Возможно, это не самая лучшая мысль — мучить себя неразрешимыми вопросами, лежа в тюремной камере, — проговорил Фалькон.
— Мне больше ничего не остается, — ответил Кальдерон. — Я не могу остановить работу мозга. Он задает мне эти вопросы.
— Желание заполнить пустоту — мощная человеческая потребность и для отдельной личности, и для коллектива.
— Я знаю, вот почему я так осторожно себя исследую, — сказал Кальдерон. — Я начал с самого начала, и я признал несколько тяжелых вещей.
— Я не твой исповедник и не твой психоаналитик, Эстебан.
— Но, если не считать Инес, ты — человек, с которым я поступил в своей жизни хуже всего.
— Ты поступил так не со мной, Эстебан, а даже если это так, я не хочу об этом знать.
— Но мне нужно, чтобы ты это знал.
— Я не могу отпустить тебе грехи, — предупредил Фалькон. — Я на это не уполномочен.
— Я просто хотел показать тебе, с какой осторожностью и тщательностью я себя исследую.
Фалькон вынужден был мысленно сознаться, что заинтересовался. Он прислонился к стене и пожал плечами. Кальдерон сделал паузу, чтобы найти нужные слова.
— Я соблазнил Инес, — проговорил он. — Я решил ее соблазнить не из-за ее красоты или ума, не из-за того, какой женщиной она была. Я решил соблазнить ее из-за ее отношений с тобой.
— Со мной?
— Не из-за того, кем ты был: сын знаменитого Франсиско Фалькона… именно поэтому тобой заинтересовалась Инес. Нет, скорее дело было в твоей… не знаю, как сказать… особости. Тебя в то время не очень-то любили. Большинство считало тебя холодным и недоступным, а следовательно, самоуверенным и надменным. Я видел в тебе что-то, чего не мог понять. Поэтому первым, самым естественным для меня способом понять тебя стало соблазнение твоей жены. Что эта прекрасная, многими обожаемая женщина нашла в тебе, чего нет во мне самом? Вот почему я ее соблазнил. Горькая ирония в том, что она совершенно не помогла мне это узнать. Но не успел я оглянуться, как это уже была не просто интрижка, как я планировал: теперь это был секрет, о котором знали все. В том, что касается связей с общественностью, она всегда на голову опережала меня. У нее был в этом огромный опыт, и она с легкостью манипулировала людьми и ситуациями. Итак, мы стали идеальной парой, а ты стал рогоносцем, и над тобой с удовольствием смеялись у тебя за спиной. И я теперь готов признаться, Хавьер, просто для того, чтобы ты знал, что я такое: я тоже получал удовольствие от этого положения вещей, поскольку, хотя я не понимал тебя и из-за этого чувствовал себя слабым, я вдруг неожиданно выиграл у тебя одно очко и ощутил себя сильным.
— Ты уверен, что хочешь мне это рассказывать? — поинтересовался Фалькон.
— Следующий пункт не так близко касается лично тебя, — сказал Кальдерон, похлопывая руками в воздухе, словно Фалькон собирался уходить. — Важно, что ты знаешь меня как… я хотел сказать — «мужчину», но не уверен, что это слово здесь уместно. Помнишь Мэдди Кругмен?
— Она мне не нравилась, — заметил Фалькон. — Она казалась мне коварной.
— Похоже, она — самая красивая женщина из всех, с кем я никогда не был в постели.
— Ты не спал с ней?
— Я ее не интересовал, — ответил Кальдерон. — Красота для женщины, — я имею в виду выдающуюся красоту, — это и капитал, и самое большое проклятие. К таким женщинам все тянутся. Нормальному человеку трудно понять это давление. Каждый хочет угодить красавице. Они воспламеняют что-то во всех, не только в мужчинах; а поскольку давление постоянно, они понятия не имеют, у кого из окружающих благие намерения, кого им следует выбрать. Конечно, они легко могут распознать глупых слабовольных бедняг, которые валяются у них в ногах, но есть и другие, сотни и тысячи, — богатые, обаятельные, блестящие, харизматичные. Ты нравился Мэдди, потому что не обращал внимания на ее красоту…
— Не думаю, что это правда. На меня так же действовала ее красота, как и на всех остальных.
— Но ты не позволял, чтобы красота застилала тебе глаза, Хавьер. И Мэдди видела это, и ей это нравилось. Она сходила по тебе с ума, — проговорил Кальдерон. — Конечно, я должен был ее заполучить. Она дразнила меня. Она играла со мной. Я ее развлекал. Вот что это было такое. И хуже всего было то, что нам приходилось говорить о тебе. Я не мог этого вынести. Думаю, ты знаешь, что это сжирало меня изнутри.
Фалькон кивнул.
— Так что когда мы впутались в эту последнюю и роковую историю с Мэдди и ее мужем… Потом мне пришлось об этом лгать, — сказал Кальдерон. — Я давал ложные показания, потому что не мог вынести твоего бесстрашия. Я не мог видеть, с каким самообладанием ты справляешься с этой ситуацией.
— Могу тебе сказать, что я не чувствовал себя бесстрашным.
— Значит, я не мог видеть, как ты превозмогаешь свой страх, а я в это время в прострации сижу на диване, — ответил Кальдерон.
— Я был подготовлен к таким ситуациям. Я уже в них бывал, — сказал Фалькон. — Твоя реакция была естественной и совершенно понятной.
— Но сам я воспринимал себя иначе, — проговорил Кальдерон.
— Значит, у тебя очень высокие стандарты, — сказал Фалькон.
— Инес чудесно со мной обходилась после моего романа с Мэдди Кругмен, — продолжал Кальдерон. — Лучшей реакции от невесты просто нельзя было ожидать. Я оскорбил ее: объявил о нашей помолвке и в тот же день, да, по-моему, в тот же день, сбежал с Мэдди Кругмен. И все равно она осталась со мной. Она по кусочкам собрала и склеила мою карьеру, мою самооценку, и я… ненавидел ее за это.
Я накапливал всю ее доброту ко мне, смешивал со своей собственной горечью, и получалась отвратительная похлебка глубокого презрения. Я наказывал ее, заводя романы. Я даже трахался с ее лучшей подругой, однажды в выходные, на вилле родителей Инес. И я не остановился на романах. Я отказался искать дом. Я вынудил ее продать ее собственную квартиру, но не позволил ей купить такой дом, о каком она отчаянно мечтала. Я не позволил ей поменять мою квартиру на другую, чтобы ей было удобнее. Когда я начал ее бить, — а это было всего четыре дня назад, — это было просто физическим выражением того, что я все эти годы делал с ней психологически. Еще хуже было от того, что чем больше я над ней издевался, тем теснее она ко мне привязывалась. А теперь — история об отрицании вины, специально для тебя, Хавьер. Инес — великий прокурор. Она может убедить любого. И она полностью убедила себя саму.
— Тебе надо было уйти от нее.
— К тому времени было уже слишком поздно, — ответил Кальдерон. — Мы уже сплелись в роковом объятии. Нам невыносимо было оставаться вместе, но мы не могли расцепиться.
В двери заскрежетал ключ. Охранник просунул голову внутрь.
— Комиссар Эльвира хочет видеть вас у себя в кабинете. Он говорит, что-то срочное.
Фалькон встал. Кальдерон поднялся на ноги с большим трудом, словно его тело утратило гибкость или на него давила огромная тяжесть.
— И еще, последнее, Хавьер. Я знаю, это может показаться невероятным после всего, что я тебе рассказал, — проговорил Кальдерон, — и я уже, в общем, приготовился понести наказание за ее убийство, потому что я этого наказания заслуживаю. Но мне нужно, чтобы ты знал: я ее не убивал. Может быть, ты говорил с этим старшим инспектором из Мадрида, и, может быть, он тебе сказал, что я очень путано излагал то, что произошло в ту ночь. Я действительно был в совершенно безумном состоянии…
— И кто же ее убил?
— Я не знаю. Я не знаю, какой тут мог быть мотив. Я ничего не знаю, кроме того, что я не убивал Инес.
Комиссар был в своем кабинете не один. Его секретарша кивком пригласила Фалькона войти. В кабинете были Пабло и Грегорио, а также главный эксперт-патолог. Все расселись где могли, кроме патолога, который остался стоять у окна. Эльвира познакомил с ним присутствующих и попросил его представить отчет.
— Мечеть в настоящее время очищена от мусора, обломков, клочков одежды и фрагментов тел. Мы провели анализ ДНК всех фрагментов тел, а также крови и других биологических жидкостей, которые мы смогли найти. Это означает, что мы проверили каждый квадратный сантиметр всей доступной площади мечети. У нас есть результаты всех этих анализов, за исключением данных по двум квадратным метрам вблизи выхода: пробы с этого участка были отправлены в лабораторию последними. Мы сумели найти ДНК, соответствующие всем образцам, предоставленным нам родственниками тех мужчин, которые, как полагают, находились в мечети. Кроме того, мы нашли в мечети материал с теми же ДНК, что и в образцах из квартиры имама. Однако мы не смогли найти в мечети материал, который бы отвечал образцам ДНК из мадридской квартиры, принадлежащей Джамелю Хаммаду и Смаилу Сауди. Наш вывод таков: ни тот ни другой не находился в мечети в момент взрыва.