Тайные убийцы

29

— Вам удалось поговорить с Марко Барредой, вашим бывшим наставником в «Информатикалидад»? — спросил Фалькон.

— Вышло даже лучше, — ответил Давид Курадо. — Я с ним виделся.

— Как это произошло?

— Ну, я ему позвонил и начал рассказывать, о чем мы с вами говорили, а он меня прервал, сказал — как жаль, что мы с ним не встречались с тех пор, как я покинул компанию, и почему бы нам не посидеть вместе за пивом и тапой.

— Такое бывало раньше?

— Ничего такого не было, мы только говорили по телефону, — ответил Курадо. — Я удивился. С бывшими сотрудниками запрещается даже беседовать, не говоря уж о том, чтобы встречаться и пить пиво.

— Вы были вдвоем?

— Да, и вот что было странно, — сказал Курадо, — по телефону он был полон энтузиазма, но, когда мы встретились, было такое ощущение, что он, чуть ли не передумал, как будто теперь он на все это стал смотреть иначе. Он казался рассеянным, но, по-моему, он просто притворялся.

— Почему?

— Я рассказал ему о нашем с вами разговоре, и он почти не обратил на это внимания, — произнес Курадо. — Но потом я задал ему вопрос о Рикардо Гамеро, и он просто окаменел. Я спросил его, кто такой этот Рикардо Гамеро, и он мне ответил, что это прихожанин его церкви, который вчера покончил с собой. Как вы знаете, я сам хожу в храм Сан-Маркос, но никогда не видел Рикардо Гамеро, так что я спросил у него, не потому ли тот себя убил, что за ним охотились копы, и тогда он мне ответил, что этот парень сам был копом.

— Как, по-вашему, он воспринял известие о самоубийстве Рикардо Гамеро?

— Ему было неприятно. Очень он был расстроен.

— Они были друзьями?

— Похоже, что да, но он этого не сказал.

Фалькон понимал, что ему придется поговорить с Марко Барредой напрямую. Курадо дал детективу его номер. На этом телефонный разговор кончился. Фалькон откинулся на спинку водительского кресла, постукивая мобильником по рулю. Может быть, самоубийство Гамеро сделало Марко Барреду в какой-то степени уязвимым? И если это слабое место и Фалькону удастся его использовать, то сможет ли он благодаря этой слабости выяснить достаточно, — да и сможет ли он вообще что-нибудь выяснить?

Он понятия не имел, в каком направлении продвигается. Он говорил судье дель Рею о двух силах — исламском терроризме и другой, пока неизвестной, — каждая из них действовала безжалостно, однако он ничего не знал об их структуре, об их целях, о том, насколько они готовы убивать. Возможно, одно движение многому научилось у другого: не провозглашать четкой программы действий, применять гибкую схему управления, создавать самодостаточные, не связанные друг с другом ячейки, которые, получив дистанционный приказ активизироваться, выполняют свои разрушительные задачи?

Он говорил обо всем этом с самим собой, и у него наступило кратковременное прозрение. Вот в чем различие между исламской и западной культурой: когда исламисты совершают теракт, Запад всегда ищет «мозговой центр», который стоит за этим терактом. Где-то в сердцевине замысла должен таиться некий злой гений, таков порядок, которого требует западный ум: иерархия, план, достижимая цель. Итак, какова цепочка?

Он начал двигаться вспять начиная от электрика, заложившего бомбу. Электрика вызвал имам, которому, в свою очередь, дал карточку электрика Мигель Ботин. Карточка — это связь между заданием и той иерархической вертикалью, которая это задание дала. Ни электриков, ни, если уж на то пошло, лжеинспекторов муниципалитета не было в здании в момент взрыва, и обе эти группы людей были такой же частью плана, как и карточка. Исламская террористическая ячейка не стала бы так действовать. Из этого логически вытекает, что единственным человеком, кроме исламистов, который мог активизировать Мигеля Ботина, был Рикардо Гамеро. Почему Гамеро совершил самоубийство? Потому что, пробуждая Мигеля Ботина к активности с помощью карточки электрика, Гамеро не понимал, что тем самым он делает его инструментом уничтожения здания и всех людей, которые в нем находятся.

Это могло бы стать достаточным основанием для того, чтобы покончить с собой.

В день взрыва сотрудников антитеррористического отдела КХИ никуда не выпускали из офиса: существовала возможность, что в их рядах орудует «крот». Лишь на следующий день Рикардо Гамеро смог выйти и потребовал встречи с кем-то из своего руководства — с пожилым мужчиной в Археологическом музее, — а от него потребовал объяснений. Но объяснения его не удовлетворили, и он совершил самоубийство. Фалькон позвонил Рамиресу.

— Полицейский художник так и не сделал портрет человека, с которым Гамеро встречался в музее?

— Мы его только что отсканировали и отправили в СНИ и КХИ.

— Пришлите и на компьютер детского сада, — попросил Фалькон.

— Вот-вот появится свидетель Хосе Дуран. Мы покажем ему снимки лицензированных подрывников, но я не питаю особых надежд, — проговорил Рамирес. — Бомбу мог сделать кто-то еще и потом оставить ее в мечети. А может быть, тот, кто ее сделал, когда-то был помощником специалиста по взрывчатым веществам и научился всему необходимому.

— Продолжай работу, Хосе Луис, — сказал Фалькон. — А если тебе хочется взяться за действительно невыполнимое задание, попытайся разыскать фальшивых муниципальных инспекторов.

— Я добавлю это к списку из двух с половиной миллионов операций грыжи, который мне еще предстоит проверить, — произнес Рамирес.

— И вот еще какая мысль, — сказал Фалькон. — Пообщайся со всеми братствами, имеющими отношение к трем церквям: Сан-Маркос, Санта-Мария-ла-Бланка и Ла-Магдалена.

— Чем это нам поможет?

— Неизвестно, что именно у нас здесь случилось, но тут есть явные религиозные мотивы. «Информатикалидад» набирает сотрудников в церковных общинах. Рикардо Гамеро был ревностным католиком и регулярно посещал храм Сан-Маркос. Выдержка из Абдуллы Аззама был отправлена в «АВС», ведущую католическую газету, и в этом тексте содержалась прямая угроза католической вере в Андалузии.

— И при чем тут, по-вашему, монашеские братства этих церквей?

— Возможно, ни при чем. Все известные братства слишком на виду. Но кто знает, может быть, они слышали о каком-нибудь тайном ордене или же видели, как в какой-то церкви происходили необычные вещи, что даст нам возможность надавить на священников. Мы должны попробовать все.

— Может получиться паршиво, — заметил Рамирес.

— Паршивее, чем есть?

— На нас ополчилась пресса. Мне только что сказали, что комиссар Лобо и председатель Совета магистратуры Севильи собираются устроить еще одну пресс-конференцию, чтобы объяснить ситуацию с отзывом судьи Кальдерона, — сообщил Рамирес. — Я слышал, что сегодняшняя утренняя конференция в здании парламента была просто катастрофической. А теперь по телевизору и по радио масса всяких сволочей объясняет, что после ареста Кальдерона по обвинению в убийстве и жестоком обращении с женой наше расследование совершенно лишилось доверия общества.

— Как все это выплыло наружу?

— Репортеры набились в Дворец правосудия, выспрашивали друзей и коллег Инес. Теперь они говорят не только об очевидном физическом насилии, но и о длительном процессе психологических издевательств и публичных унижений.

— Вот чего боялся Эльвира.

— Многие давно ждали возможности сбросить Эстебана Кальдерона с пьедестала, а теперь, когда им это удалось, они его запинают до смерти, даже если это вконец разрушит наше расследование.

— А чего Лобо и Спинола надеются достичь этой пресс-конференцией? — спросил Фалькон. — Они не имеют права говорить о расследовании убийства, пока оно не завершено.

— Будет что-то вроде оценки ущерба, — ответил Рамирес. — И потом, они намерены выпустить к ним дель Рея. Он приедет чуть позже вместе с комиссаром Эльвирой, чтобы сообщить о продвижении по нашему делу на текущий момент.

— Неудивительно, что он нам все так четко изложил, — заметил Фалькон. — Возможно, будет не совсем правильно, если он станет рассказывать о том, над чем мы сейчас работаем.

— Это вы правы, — согласился Рамирес. — Надо бы вам ему позвонить.

Мобильный у дель Рея был выключен: возможно, судья уже был в студии. Фалькон позвонил Эльвире и попросил его передать краткое послание дель Рею, непонятное для непосвященных. Не было времени вдаваться в подробности. Фалькон взял распечатку портрета у оператора компьютера в детском саду.

По крайней мере, это было похоже на изображение реального человека. Мужчине было сильно за шестьдесят, возможно — семьдесят с небольшим. Костюм, галстук, редкие волосы на темени, боковой пробор, без бороды и усов. Художник приложил к портрету вес и рост мужчины, записанные по оценке охранника: не выше метра шестидесяти пяти, около семидесяти пяти килограммов. Но похож ли он на того, кого они хотят найти?

В машине он просмотрел списки, которые дал ему Диего Торрес, директор по персоналу компании «Информатикалидад». Марко Барреда не входил в число сотрудников, проводивших время в квартире на Лос-Ромерос. Возможно, для этого он занимал слишком высокую должность. Фалькон позвонил по номеру, который дал ему Давид Курадо, и представился, перечислив все свои чины и звания.

— Думаю, нам следует поговорить лично, — сказал Фалькон.

— Я занят.

— Это отнимет у вас пятнадцать минут.

— У меня их нет.

— Я расследую террористический акт, массовое убийство и самоубийство, — пояснил Фалькон. — Вы должны выделить мне время.

— Не понимаю, чем я могу помочь. Я не террорист и не убийца, и я не знаю никого, кто бы такое совершал.

— Но вы знали самоубийцу, Рикардо Гамеро, — заметил Фалькон. — Где вы сейчас?

— У себя в офисе. Уже выхожу.

— Выберите место.

Было слышно, как Барреда тяжело дышит. Видимо, он понимал, что в конечном счете ему не удастся отвертеться. Он назвал бар в Триане.

Фалькон снова связался с Рамиресом.

— У тебя есть распечатка всех звонков, которые были сделаны с мобильных телефонов Рикардо Гамеро?

Рамирес сорвался с места, минуту носился по кабинету и потом снова взял трубку. Фалькон дал ему номер Барреды.

— Интересно, — произнес Рамирес. — Это последний вызов, который он сделал со своего личного мобильного.

— Пока я буду об этом думать, — сказал Фалькон, — раздобудь список всех звонков, которые делал со своего мобильного имам. Особенно важен тот, который он сделал на глазах у Хосе Дурана в воскресенье утром: это номер электриков.

Бар был заполнен наполовину. Все смотрели на телевизионный экран, забыв о своих напитках. Новости только что кончились, и теперь на экране были Лобо и Спинола. Но Рамирес ошибся: это была не пресс-конференция, у них брали интервью. Фалькон прошел по бару, высматривая одинокого молодого человека. Ему никто не кивнул. Он сел за столик на двоих.

Журналистка нападала на Спинолу. Она не могла поверить, что он не знал о том, как Кальдерон терроризировал собственную жену. Председатель Совета магистратуры Севильи, толстокожий законник старой школы с глазами рептилии и улыбкой, с готовностью возникающей на лице, но довольно пугающей, не чувствовал никакого неудобства под градом неприятных вопросов.

Фалькон перестал слушать бесплодный спор. Спинолу ей не припереть к стенке. Журналистка слишком напирала на эмоциональную сторону дела.

Она могла бы нанести Спиноле удар, заговорив о том, насколько Кальдерон способен осуществлять профессиональную деятельность, и о том, может ли человек с такими личными качествами быть судебным следователем в этом деле. Между тем она требовала каких-то скандальных личных впечатлений, но она выбрала для этой цели явно не того человека.

Молодой человек в костюме поймал взгляд Фалькона. После взаимных представлений они сели. Фалькон заказал два кофе и воду.

— У ваших сейчас нелегкое время, — заметил Барреда, кивнув в сторону телеэкрана.

— Мы привыкли, — ответил Фалькон.

— И сколько же раз случалось так, что судебного следователя заставали в тот момент, как он пытается избавиться от трупа жены во время крупного расследования, связанного с международным терроризмом?

— Примерно столько же, сколько раз ценный сотрудник антитеррористического отдела совершал самоубийство во время крупного расследования, связанного с международным терроризмом, — отпарировал Фалькон. — Вы давно знали Рикардо Гамеро?

— Года два, — ответил Барреда, присмирев после мгновенной отповеди Фалькона.

— Он был вашим другом?

— Да.

— Значит, вы встречались с ним не только на воскресных службах?

— Иногда мы виделись в течение недели, от случая к случаю. Мы оба любим классическую музыку. Мы вместе ходили на концерты. «Информатикалидад» предоставляет абонемент.

— Когда вы в последний раз его видели?

— В воскресенье.

— Как я понимаю, «Информатикалидад» использует церковь Сан-Маркос и другие храмы для найма сотрудников. Кто-нибудь еще из вашей компании был знаком с Рикардо Гамеро?

— Разумеется. После воскресной службы мы шли пить кофе, и я представлял его своим знакомым. Это ведь нормально, как по-вашему? Если он коп, это не значит, что он не может общаться с людьми.

— Итак, вам было известно, что он работает в антитеррористическом отделе КХИ.

Барреда замер, когда понял, что его уличили.

— Мы были знакомы два года. В конце концов я об этом узнал.

— Вы помните, когда именно?

— Примерно через полгода после нашего знакомства. Я пытался уговорить его перейти в «Информатикалидад», делал ему все более выгодные предложения, и наконец он мне рассказал. Он сказал, что для него это что-то вроде призвания и что он не намерен менять профессию.

— Призвание?

— Он употребил это слово, — ответил Барреда. — Он очень серьезно относился к своей работе.

— А также к своей религии, — добавил Фалькон. — Он считал, что эти две вещи неразрывно связаны?

Барреда воззрился на Фалькона, стараясь понять, к чему тот клонит.

— В конце концов, вы были друзьями, встречались в церкви, — сказал Фалькон. — Думаю, вы наверняка должны были говорить об исламской угрозе. И однажды выяснилось… какого рода у него работа. Думаю, после этого было бы только естественно заговорить о связи одного и другого.

Барреда откинулся назад, сделал глубокий вдох и огляделся по сторонам, словно в поисках вдохновения.

— Вы когда-нибудь встречались с Пако Молеро? — спросил Фалькон.

Тот моргнул два раза. Да, встречался.

— Так вот, Пако, — продолжал Фалькон, — рассказывал, что Рикардо, по собственному признанию, был когда-то фанатиком, но ему удалось превратить себя из экстремиста в просто правоверного мусульманина. И что он сумел этого достичь благодаря плодотворному общению со священником, который недавно умер от рака. Куда бы вы себя поместили на шкале между, скажем так, равнодушием и фанатизмом?

— Я всегда был очень ревностен в вере, — ответил Барреда. — У меня в роду в каждом поколении был священник.

— И в вашем?

— Кроме моего.

— И вы ощущаете по поводу этого «кроме»… разочарование?

— Да, это так.

— Возможно, в этом одна из привлекательных сторон корпоративной культуры «Информатикалидад»? — проговорил Фалькон. — Что-то вроде семинарии с капиталистическим уклоном.

— Они там всегда очень хорошо ко мне относились.

— А вам не кажется, что есть определенная опасность в том, что люди с похожим сознанием, одинаково горячие в вере, могут в отсутствие уравновешивающего внешнего влияния прийти к радикальным позициям?

— Я слышал, что такое происходило в сектах, — ответил Барреда.

— А что такое, по-вашему, секта?

— Это организация с харизматическим лидером, которая применяет сомнительные психологические методы для того, чтобы контролировать своих адептов.

Фалькон оставил это определение без ответа, отхлебнул кофе и отпил немного воды. Подняв глаза на экран, он увидел, что место Лобо и Спинолы заняли Эльвира и дель Рей.

— Та квартира, которую купила «Информатикалидад» на улице Лос-Ромерос, рядом с мечетью, — вы там когда-нибудь были?

— Перед тем как ее купить, они попросили меня посмотреть, подойдет ли она.

— Подойдет для чего? — спросил Фалькон. — Диего Торрес говорил мне…

— Вы правы. Там особенно не на что было смотреть. Поэтому она подходила идеально.

— Вас сильно расстроила смерть Рикардо? — задал вопрос Фалькон. — Это ужасный поступок для ревностного католика — убить себя. Ни отпущения грехов, ни заупокойной службы. Вы знаете, почему люди совершают самоубийство?

Марко начал хмуриться. Он хмурился, и кожа у него на лбу подрагивала. Он смотрел в свою чашку, прикусив щеку, пытаясь совладать со своими чувствами.

— Некоторые люди совершают самоубийство, потому что считают себя ответственными за какую-то катастрофу. Другие вдруг теряют импульс, побуждающий их двигаться дальше. У нас у всех есть что-то, что удерживает нас в жизни: любимый человек, друзья, семья, работа, дом, — но есть другие, необыкновенные люди, которых удерживают гораздо более масштабные идеалы. Рикардо был из их числа: неординарный человек с горячей верой и, кроме того, с призванием. Возможно, когда шестого июня взорвалась бомба, он в одночасье потерял именно это?

Барреда отхлебнул кофе, слизнул с губ горькую пену и со стуком поставил чашку на блюдце.

— Меня очень расстроила его смерть, — проговорил Барреда, казалось, лишь для того, чтобы остановить поток слов, льющийся из уст Фалькона. — Я не имею никакого представления, почему он совершил самоубийство.

— Но вы осознаете, что означает такой поступок для столь убежденного верующего?

Барреда кивнул.

— Вы знаете еще одного близкого друга Рикардо? — спросил Фалькон. — Мигель Ботин. Вы знакомы?

Никакой реакции. Да, он был с ним знаком. Фалькон усилил давление.

— Мигель был информатором Рикардо в мечети. Испанец, принял ислам. Они были очень близки. Относились с большим уважением к вере друг друга. У меня такое чувство, что и Мигель Ботин, и старый священник в равной мере помогли Рикардо отойти от опасной грани фанатизма к чему-то более разумному. Как по-вашему?

Поставив локти на стол, Барреда прижал кончики пальцев ко лбу, а большими пальцами уперся в скулы — так сильно, что кожа у него побледнела.

Фалькон привел Барреду на самый край, но не мог заставить его пройти последний сантиметр. Казалось, ум Барреды заперт глубокой неуверенностью и сомнениями. У Фалькона еще оставался туз в рукаве. Но как насчет портрета? Если он его покажет и Барреда не узнает человека на рисунке, фалькон растеряет набранное преимущество; но если портрет похож, тайна может с треском раскрыться. Он решил выложить туза.

— В последний раз вы видели Рикардо в воскресенье, — сказал Фалькон. — Но это был не последний раз, когда вы с ним говорили, верно? Вы знаете, кто был последним человеком на свете, с которым говорил Рикардо, прежде чем повесился на окне спальни? Какой был последний номер в списке звонков, которые он делал со своего мобильного?

Молчание, нарушаемое лишь бормотанием телевизора в дальнем конце кафе.

— Что он вам сказал, Марко? — спросил Фалькон. — Вы смогли отпустить ему грехи?

Внезапно весь бар всколыхнулся. Все мужчины вскочили на ноги, осыпая бранью телевизор. В него полетела пара пластиковых бутылок; они отскочили от экрана, который сейчас заполняло лицо дель Рея.

— Что он сказал? — спросил Фалькон у ближайшего к нему человека, кричавшего «Сabron!Сabron!»[82] вместе с другими посетителями бара.

— Он нас пытается уверить, что это, может, вовсе и не исламские террористы, — ответил мужчина, его огромный живот трясся от ярости. — Что это, может, сделали наши же люди. Наши люди решили взорвать дом и школы и убить невинных мужчин, женщин и детей? Убирайся в свой Мадрид, вонючий ублюдок.

Фалькон повернулся к Марко Барреде, которого, похоже, ошеломила реакция окружающих.

— Проваливай к себе в Мадрид, cabron!

Хозяин бара подошел и переключил канал, пока кто-нибудь не кинул в экран стеклянной бутылкой. Мужчины уселись обратно. Толстяк толкнул Фалькона локтем в бок.

— Тот, другой судья, он бил свою жену, но он хоть понимал, о чем говорит.

По телевизору шла теперь другая передача, тоже посвященная текущим событиям. Ведущая представляла двух гостей. Одним из них был Фернандо Аланис, представление которого потонуло в аплодисментах посетителей бара. Они его знали. Это он потерял жену и сына, а его дочь чудом выжила, и теперь он борется в больнице за ее жизнь. Фалькон понял, что именно этому человеку все они готовы поверить. Неважно, что он скажет: его трагедия облекла его полномочиями, которые и не снились судье дель Рею, при всем его колоссальном опыте и великолепном владении фактами. В другом кресле в студии сидел Хесус Аларкон, новый лидер партии «Фуэрса Андалусия». Весь бар замолк, все напряженно слушали. Вот люди, которые скажут им правду.

Барреда, извинившись, вышел в туалет. Фалькон откинулся назад. Он был в смятении. Он потерял все рычаги давления, которые успел создать. Почему Эльвира не передал дель Рею послание, что тот не должен упоминать другое направление расследования? Теперь, когда ошибка уже была допущена, стало очевидно, что этот вариант совершенно не устраивал местное население даже как версия, а уж тем более — как возможная истина.

Темой телевизионной дискуссии была иммиграция. Первый вопрос ведущей не имел никакого значения: Фернандо хорошо подготовили к эфиру. Бар погрузился в безмолвие, когда он заговорил.

— Я не политик. Извините, что говорю это перед сеньором Аларконом, которого я очень зауважал в дни после взрыва, но я не люблю политиков и не верю ни одному их слову, и я знаю, что я не один такой. Я пришел сюда, чтобы рассказать вам, каково это. Я не какой-то деятель, который внушает мнения. Я работаю на стройке, и у меня была семья. — У Фернандо дернулся кадык, и он вынужден был сделать паузу. — Я жил в доме в Сересо, который взорвался во вторник. Я знаю от всех этих журналистов, с которыми я встречался в эти дни, что им хочется поверить, — и они хотят, чтобы весь мир поверил, — что, мол, мы тут в Испании живем в гармоничном и терпимом современном обществе. Я с ними поговорил и понял, почему они так себя ведут. Они все очень умные, куда умнее, чем простой строитель, но штука в том, что они не живут той жизнью, которой живу я. Они люди небедные, живут в красивых домах в хороших районах, они регулярно берут отпуск, и дети у них ходят в хорошие школы. С этой точки зрения они и смотрят на нашу страну. Они хотят, чтобы и дальше было так, как им кажется.

Я живу… то есть жил в жуткой квартире в мерзком доме, и вокруг была масса других уродливых домов. Мало у кого из нас есть машина. Мало кто из нас берет отпуск. Мало кто из нас скопил денег хотя бы на то, чтобы протянуть месяц. И это мы живем рядом с марокканцами и другими североафриканцами. Я человек терпимый. Приходится таким быть. Я работаю на стройках, где много дешевой иммигрантской рабочей силы. Я уважаю право людей верить в тех богов, в каких они хотят верить, и ходить в ту церковь или мечеть, в какую им хочется. Но после одиннадцатого марта две тысячи четвертого у меня появились подозрения. С того самого дня, когда в поездах погиб сто девяносто один человек, я все думал: откуда придет следующий удар? Я не расист, я знаю, что террористы — лишь малая доля большого населения, но штука в том, что… я не знаю, кто они. Они живут рядом со мной, в нашем обществе, они пользуются его благами, и вот однажды они решили заложить бомбу под мой дом и убить мою жену и сына. Многие из нас жили в подозрениях и страхе с одиннадцатого марта две тысячи четвертого до нынешнего вторника, шестого июня. И теперь мы разозлились — мы, а не кто-то еще.

Барреда вернулся из туалета. Ему пора было идти. Фалькон вышел вместе с ним на улицу, под безжалостно жаркий свет. Все было потеряно: все его достижения, вся инициатива. Они встали под навесом бара и обменялись рукопожатиями. Барреда вернулся в нормальное состояние. В туалете он внутренне собрался, а по пути обратно его, по-видимому, укрепил монолог Фернандо Аланиса.

— Вы не сказали, что вам говорил Рикардо во время этого последнего телефонного звонка, — напомнил Фалькон.

— Мне неудобно об этом… после того, что мы с вами о нем говорили…

— Неудобно?

— Я не осознавал, какие чувства он ко мне испытывает, — произнес Барреда. — Но, в конце концов… я ведь не гей.