— Почему же тогда все остальные линии расследования не нашли отражения в отчете? — поинтересовался комиссар Эльвира, переводя взгляд с дель Рея на Фалькона.
— Как вы знаете, я помогал СНИ в одной из их операций, — сказал Фалькон. — Мне надо было продолжать расследование убийства, которое произошло незадолго до взрыва, а вскоре мне пришлось заняться еще и разбором самоубийства. Однако я считаю, что все эти линии взаимосвязаны и их можно изучать совместно. Я ни разу не отклонялся от своего первоначального намерения — выяснить, что произошло в разрушенном здании. Согласитесь, в логической цепи основной версии был разрыв, а моя работа в том и состоит, чтобы развивать различные линии расследования и находить звенья цепи, которые заполнят эти пробелы. Я не слышал, что происходило в студии, но потом мне объяснили, что ведущая прервала судью дель Рея и спросила: «Значит, вы считаете, что это злодеяние совершил кто-то из наших собственных граждан?» Именно этот вопрос породил проблемы с общественным мнением.
— Проблемы? Катастрофу, — поправил Эльвира. — Еще одну, в придачу к утреннему шабашу.
— Вы говорили с Анхелом Зарриасом из «АВС»? — спросил Фалькон.
— Мы сейчас немного сторонимся прессы, — ответил Эльвира. — После нашей с вами беседы у нас с комиссаром Лобо состоится стратегическое совещание, где мы будем решать, как нам компенсировать ущерб.
— Судья дель Рей проделал отличную работу, он сумел быстро включиться в очень сложное и деликатное расследование, — заметил Фалькон. — Мы не можем позволить, чтобы журналисты диктовали нам, в каком направлении двигаться: они уже увидели возможность легко манипулировать общественным сознанием, играя с нами в свои игры по телевизору.
— Мы играем с правдой, — произнес Эльвира. — С удобопредставимой правдой и приемлемой правдой. И все это…
— А как насчет истинной правды? — спросил Фалькон.
— И все это — вопрос правильного выбора времени, — продолжил Эльвира, кивком ответив на его замечание. — Какую правду когда сообщать.
— Доделан ли перевод арабских текстов, которые были приложены к чертежам? — спросил Фалькон.
— Значит, вы не видели новостей перед тем, как мы продолжили наши исследования, — сказал Эльвира. — И мы тоже их не видели, вот почему проклятая журналистка так уцепилась за слова судьи дель Рея. Только после передачи мы узнали, что эвакуацию двух школ и биологического факультета снимали телевизионщики и что в эфир эти кадры дали вместе с переводом арабского текста с одного из листов.
— На каждом листе давалась полная инструкция, как перекрыть все подходы к зданию, где держать заложников и где разместить взрывчатку, чтобы добиться максимума жертв, если спецслужбы станут штурмовать здание, — объяснил дель Рей. — Последний пункт в каждой инструкции был таким: каждый час одного заложника (начиная с самых младших там, где речь шла о школах) следует выпускать, и, пока он бежит на свободу, в него стреляют на глазах у журналистов. Так будет продолжаться до тех пор, пока испанское правительство не признает Андалузию исламским государством, которым управляют законы шариата.
— Теперь понятно, почему в баре, где я тогда был, так все разбушевались, — проговорил Фалькон. — Как СМИ заполучили текст?
— Его привезли на мотоцикле и оставили в «Канал Сур» на столе дежурного, в коричневом конверте из плотной бумаги, который был адресован продюсеру редакции текущих событий, — ответил дель Рей.
— Ведется разбирательство, — добавил Эльвира. — Что вы делали в этом баре?
— Беседовал с последним человеком, который разговаривал с Рикардо Гамеро перед тем, как тот покончил с собой, — сказал Фалькон — Это менеджер по продажам компании «Информатикалидад».
— Это не тот старик, которого видели с Гамеро в Археологическом музее? — спросил дель Рей.
— Нет. Я говорю о последнем звонке, который Гамеро сделал со своего личного мобильного, — ответил Фалькон. — Я полагаю, комиссар, что все сотрудники антитеррористического отдела КХИ проходили проверку, которая касалась в том числе и их сексуальной ориентации?
— Конечно, — подтвердил Эльвира. — Все, кто имеет доступ к закрытой информации, проходят предварительную проверку: следует убедиться, что у них нет уязвимых мест.
— Значит, если бы Гамеро был гомосексуалистом, об этом стало бы известно?
— Безусловно. Разве что он был, так сказать… не практикующим.
— Марко Барреда, тот парень, с которым я говорил, уже был готов расколоться, когда в баре началось это безумие. Он что-то знает. Думаю, он чувствует, что то, во что он или они вовлечены, вырвалось из-под контроля. Начать с того, что он очень переживает из-за смерти Гамеро. Этого в сценарии не было.
— А что это был за сценарий? — сейчас же спросил Эльвира, которому не терпелось получить хотя бы один.
— Не знаю, — ответил Фалькон. — Но он объясняет то, что случилось во вторник в мечети. Если бы у нас хватало людей, я бы привел всех сотрудников «Информатикалидад» в наше управление и допрашивал бы их, пока они не расколются.
— И какими же, как говорит Марко Барреда, были последние слова Гамеро? — поинтересовался Эльвира.
— Что Гамеро в него влюблен, — сказал Фалькон. — Барреде не хотелось что бы то ни было рассказывать, он был смущен. Думаю, он не случайно пошел в туалет. Наверняка он кому-то оттуда позвонил, и ему дали совет, что говорить. Он уже готов был все выложить, а потом, похоже, вдруг вернулся в прежнее состояние.
— Что же у нас есть на «Информатикалидад»?
— Ничего, кроме того факта, что квартиру они купили на «черные» деньги.
— И для чего, по-вашему, использовали эту квартиру?
— Для наблюдения за мечетью.
— С какой целью?
— Совершить на нее нападение — или дать возможность другим совершить такое нападение.
— На это были какие-то определенные причины?
— Пока у меня только одна причина: это организация, которая набирает сотрудников среди прихожан католической церкви, а значит, представляет их религиозное право и противостоит влиянию ислама в Испании. Может быть, тут есть политическая или финансовая сторона, но я о них пока ничего не знаю.
— Этого недостаточно, — заявил Эльвира. — Вы опросили всех торговых представителей и безуспешно попытались использовать уязвимые места Марко Барреды. Для продолжения расследования у вас есть лишь неподтвержденная теория. Как вам удастся усилить давление? Если вы пригласите их к нам в управление, они явятся со своими адвокатами. А потом нам придется иметь дело с прессой. Чтобы расколоть «Информатикалидад», нужно нечто более веское, чем ваши интуитивные предположения.
— А еще меня беспокоит, что это, возможно, все, чем они занимались, — кивнул Фалькон. — Обеспечивали наблюдение — и больше ничего. Тогда мы можем допрашивать их хоть целыми днями и все равно не продвинемся дальше. Мне требуется еще одно звено. Мне нужен старик, с которым Гамеро разговаривал в Археологическом музее.
— Вы показали рисунок Марко Барреде? — спросил дель Рей.
— Нет. Я опасался, что сходство может оказаться слишком отдаленным, и потом, я хотел бить в его уязвимую точку, а эта точка — Рикардо Гамеро.
— Каков будет ваш следующий шаг?
— Посмотрю на членов правления «Информатикалидад» и других компаний из этой группы, а также из их материнской компании, «Горизонта». Может быть, кто-то из них похож на портрет, — сказал Фалькон. — Чем сейчас занимаются СНИ и КХИ?
— Сейчас их заботит будущее, — ответил Эльвира. — Хуан вернулся в Мадрид. Остальные с помощью имен, которые всплыли в этом расследовании, надеются выйти на другие террористические ячейки или сети.
— Значит, в нашем здешнем расследовании мы остались в одиночестве?
— Они вернутся к нам, только если мы после анализа ДНК выясним, что имама или Хаммада и Сауди не было в мечети в момент взрыва, — сказал Эльвира. — На их взгляд, из этой ситуации они больше ничего не могут для себя извлечь. Сейчас их больше волнуют будущие теракты.
Вернувшись к себе в кабинет, Фалькон поискал в Интернете информацию об «Информатикалидад» и «Горизонте» и нашел фотографии директоров всех отдельных компаний, групп компаний и материнской компании. Просматривая результаты поиска по «Горизонту», он набрел на страницу, посвященную празднованию сороковой годовщины компании: она отмечалась в 2001 году. Как он и надеялся, на странице имелись снимки банкета — больше двадцати пяти фотографий сильных мира сего за пиршественными столами.
Память — странный орган. Иногда кажется, что она работает случайным образом, однако порой ее могут подстегивать другие органы чувств. Фалькон понимал, что, если бы он не видел его только что по телевизору, он никогда бы не выделил его среди прочих лиц на ужине «Горизонта», среди цветов и зажженных свечей. Он остановил просмотр, вернулся к снимку. Да, это, несомненно, был Хесус Аларкон, его красавица жена сидела справа, через три места от него. Он посмотрел на подпись к фотографии, но там было сказано лишь, что за этим столом сидели банкиры «Горизонта» — представители «Банко омни». Ну да, все совпадает. Перед тем как переехать в Севилью, Аларкон работал в мадридском банке. Он распечатал страницу вместе со всеми фотографиями директоров и вышел из управления, узнав у Серрано фамилию охранника из Археологического музея.
Охранника вызвали к столу продажи билетов, и Фалькон показал ему фотографии, которые он быстро пролистал, качая головой. Потом он поводил пальцем по снимкам праздничного банкета. Его внимание не привлек никто.
Было чересчур жарко даже для того, чтобы наскоро закусить под лиловыми цветами джакаранд в парке, и Фалькон поехал обратно в центр. Слишком о многом надо было подумать. Ему позвонил Пабло из СНИ, и они договорились встретиться в баре на улице Леона Двенадцатого рядом с взорванным жилым домом.
Фалькон приехал первым. Это было низкопробное заведение. Персонал не удосужился даже убрать по щиколотку покрывавший пол слой окурков, пакетиков из-под сахара и салфеток, которые в спешке бросали те, кто забегал сюда с работы во время коротких перерывов. Он заказал гаспаччо, который оказался слегка пузырчатым, и кусок тунца, в котором было меньше приправ, чем в фарфоре тарелки, на которой он лежал; жареная картошка так и хлюпала маслом. Все шло просто отлично. Появился Пабло и заказал кофе.
— Первое, — сказал он, усаживаясь. — Якоб вышел на связь, и мы дали ему инструкции от вашего имени. Теперь он знает, что делать.
— И что же ему делать?
— Якоб посещает две мечети. Первая — в Рабате: Большая мечеть Аль-Фес, в нее ходят богатые и влиятельные люди. Никакого радикального исламистского уклона за ней не замечено. Но он посещает также мечеть в Сале, рядом со своей работой, это совсем другого рода место, и Якоб это знает. Ему надо просто шагнуть на другую сторону и дать себя вовлечь. Он знает этих людей…
— Откуда он их знает?
— Хавьер, — проговорил Пабло, посмотрев на него предупреждающе, — не спрашивайте. Вам это знать незачем.
— Насколько опасно это для него может быть? — спросил Фалькон. — Радикальный ислам далек от всепрощения, и, думаю, особенно они не склонны прощать, когда речь идет о предательстве.
— Пока он будет держаться своей роли, опасности не возникнет. Он общается с нами на расстоянии. Никаких личных встреч, из-за которых обычно и возникают шероховатости. Если ему понадобится кого-то увидеть, он может устроить себе деловую поездку в Мадрид.
— А если они его раскроют и начнут присылать нам электронные письма с дезинформацией?
— Существует условная фраза, которую он должен использовать в своей корреспонденции, адресованной нам. Если этой фразы не будет, мы поймем, что пишет не он, и немедленно примем меры.
— Насколько быстро он войдет к ним в доверие? — спросил Фалькон. — Вы всегда считали, что этот взрыв — ошибка или отвлекающий маневр. Если вы думаете, что он может помочь вам вычислить уже спланированные теракты, вряд ли стоит ожидать, что от него скоро начнет поступать информация.
— Они сразу поймут его значимость…
— Его уже пыталась вербовать ГИКМ? — спросил Фалькон, которому только сейчас это пришло в голову.
— Его профессия определяет его уникальное положение, — сказал Пабло, умышленно проигнорировав вопрос. — Он может свободно путешествовать, и его хорошо знают многочисленные партнеры по бизнесу, они уважают его и доверяют ему. Он не вызовет никаких подозрений ни у марокканских властей, которые разыскивают экстремистов, ни у европейских властей, которые ищут террористов или тех, кто планирует теракты. Он — идеальный человек для того, чтобы его использовала террористическая организация.
— Но они наверняка сначала захотят его испытать? — спросил Фалькон. — Не знаю, как это делается, но, вероятно, ему сообщат какую-то ценную информацию и посмотрят, что он станет с ней делать. Например, будут следить, не всплывет ли она где-нибудь. Как, собственно, СНИ поступило с КХИ в Севилье.
— Это наша работа, Хавьер. Мы знаем, какими его сведениями мы можем пользоваться, а какими — нет. Если мы получим информацию, которую мог нам передать только он, мы будем осторожны, — ответил Пабло. — Если он сообщит нам, что штаб одной из ячеек ГИКМ располагается по такому-то адресу в Барселоне, мы не кинемся сразу же штурмовать здание.
— Это было «первое». А что второе?
— Мы хотим, чтобы сегодня вечером вы связались с Якобом. Сейчас нам нечего ему передать, но мы хотим, чтобы он знал, что вы на месте и в контакте с ним.
— Это все?
— Не совсем. ЦРУ прислало нам ответ насчет вашего загадочного незнакомца без рук и лица.
— Быстро.
— Они разработали у себя целую систему наблюдения за лицами арабского происхождения, особенно если те стали американскими гражданами, — пояснил Пабло. — Ваш моделист проделал отличную работу с лицом. Эти данные подкрепляются сведениями об операции грыжи, татуировках и рентгеновских характеристиках зубов.
— Что это были за татуировки?
— Между большим и указательным пальцами у него были четыре точки, образующие квадрат, на правой руке, и пять точек в том же месте — на левой.
— Зачем?
— Они помогали ему считать, — ответил Пабло.
— До девяти?
— Видимо, женщины никогда не упускали возможность пройтись по этому поводу.
— И это написано в его деле? — изумился Фалькон.
— Вы поймете почему, когда я скажу, что он был профессором арабистики в Колумбийском университете, пока в марте прошлого года его не уволили, после того как застали в постели с одной из его студенток, — ответил Пабло. — И знаете, как все стало известно? Его выдала другая его студентка, с которой он в то время тоже миловался.
Нельзя, чтобы тебя застукали за такими вещами в американском университете. В дело вмешалась полиция. Родители девушки угрожали подать в суд на университет и на него лично. Это был конец его карьеры, и потом, это стоило ему немалых денег. Ему удалось избежать судебного процесса по совету адвокатов, которые знали, что он проиграет дело и тогда им не заплатят. Он вынужден был продать свою городскую квартиру, которую ему оставили родители. Единственная работа, которую он смог получить после этого громкого дела, — работа учителя математики в Коламбусе, штат Огайо. Он три месяца терпел зиму Среднего Запада, а потом, в апреле прошлого года, улетел в Мадрид.
Дальше мы имеем о нем лишь отрывочные сведения. Есть запись о том, что в конце апреля он на три недели уезжал в Марокко. Двадцать четвертого апреля он на пароме добрался от Альхесираса до Танжера, а двенадцатого мая вернулся обратно. Вот и все.
— А имя у него есть?
— Его настоящее имя — Татеб Хассани, — ответил Пабло. — Когда он сделался американским гражданином в восемьдесят четвертом, в том же году, когда умерли его родители (автомобильная катастрофа, рак), — он стал Джеком Хэнсеном. Иммигранты довольно часто англизируют свои имена. Он родился в Фесе в шестьдесят первом, его родители уехали из Марокко в семьдесят втором. Его отец был бизнесменом, он часто ездил туда-сюда. За тридцать лет Татеб возвращался в Марокко всего дважды. Ему там не нравилось. Родители заставляли его продолжать арабское образование, а мать разговаривала с ним исключительно по-французски. Он свободно писал и говорил по-арабски. Он получил диплом математика, но не смог поступить в аспирантуру по специальности, поэтому переключился на арабистику и написал диссертацию об арабских математиках. После нескольких лет в Принстоне он в восемьдесят шестом году получил там докторскую степень. Он провел какое-то время в университетах Мэдисона, Миннесоты и Сан-Франциско, пока наконец не оказался в Нью-Йорке. Ему хорошо жилось: университетское жалованье плюс доход от сдачи в аренду родительской квартиры. Затем, когда он стал профессорствовать в Колумбийском университете, он поселился в этой квартире и вел великолепное существование, пока не начал спать со своими студентками.
— Как насчет его вероисповедания?
— Написано, что он мусульманин, но, как видно из его биографии, он относился к религии без особого пиетета.
— Высказывал ли он какие-то мнения по поводу радикального ислама?
— Вы можете посмотреть его дело, нам прислали из ЦРУ, — ответил Пабло, вынимая его из портфеля и кладя на столик. С виду в деле было страниц десять.
— Там есть образцы его почерка? — спросил Фалькон.
— Не видел.
— Может быть, ЦРУ нам перешлет? — Фалькон пролистывал страницы. — И по-арабски, и по-английски.
— Я их попрошу.
— Он знал еще какие-нибудь языки, кроме французского, английского и арабского?
— Еще он говорил и писал по-испански, — сказал Пабло. — Каждое лето он читал математику у нас, в Гранадском университете.
— Комиссар Эльвира говорил мне, что вас уже не очень интересует наше расследование и что Хуан вернулся в Мадрид, — проговорил Фалькон. — Значит ли это, что вы разгадали шифр в этих изданиях Корана с пометками?
— Хуана отозвали в Мадрид, потому что поступили сообщения об активизации других ячеек, не связанных с Хаммадом и Сауди, — ответил Пабло. — Нас по-прежнему интересует ваше расследование, но не в том аспекте, в каком оно интересует вас. Нет, мы не разгадали шифр.
— Как поживает теория отвлекающих маневров?
— В Мадриде проверили связи Хаммада и Сауди и уперлись в тупик, — сказал Пабло. — Кое-кого арестовали, но, как обычно и бывает, арестованные знали только свой участок работы. Они получали шифрованные электронные письма и делали то, что им велели делать. Пока нам удалось взять только нескольких «подельников» Хаммада и Сауди, а это не позволяет раскрыть всю сеть — если, конечно, она вообще существует. Мы надеемся, что Якоб сможет нам в этом помочь.
— А что там с МИЛА?
— История, которую выдумали журналисты, основана на фактах: эта группа действительно существует. Но она к этому совершенно непричастна, — сказал Пабло. — Пресса сделала далеко идущие выводы из текста Абдуллы Аззама, присланного в «АВС». Теория должна была привлечь внимание публики, но в конечном счете оказалась фальшивкой. На мой взгляд, это пример безответственной журналистской болтовни.
— А ВОМИТ? — спросил Фалькон. — С ними вы тоже разобрались?
— Сейчас они для нас не приоритетны, — отозвался Пабло, сделав вид, что не заметил иронии Фалькона. — Нас больше беспокоят будущие теракты в европейских странах, которые могут планироваться в Испании, чем систематизация прошлого.
— Значит, ничего не изменилось? — поинтересовался Фалькон. — Вы по-прежнему считаете, что Мигель Ботин был двойным агентом и что кто-то из его радикальной исламской сети велел ему передать карточку электрика имаму?
— Я знаю, что вы в это не верите, — сказал Пабло, — но у нас больше информации, чем у вас.
— И вы не собираетесь ею со мной поделиться?
— Попросите вашего старого друга Майкла Флауэрса, — ответил Пабло. — А мне пора.
— Как вы знаете, набор ключей из кухонного шкафа имама подошел к огнеупорному ящику, который извлекли из кладовки его мечети, — сказал Фалькон. — Когда его открывали, Грегорио, который был в этот момент рядом со мной, очень заинтересовался, но, как всегда, не сказал мне, почему СНИ так увлекла эта находка.
— Нам приходится так себя вести, Хавьер, — произнес Пабло. — Ничего личного. Просто таков характер нашей работы и работы наших коллег.
— Обязательно позвоните мне, как только ЦРУ перешлет вам образец почерка, — попросил Фалькон.
— Что вы нам предлагаете с ним сделать?
— У вас ведь есть в Мадриде эксперт-графолог?
— Конечно.
Наклонив голову, Фалькон стал пролистывать дело Татеба Хассани. Он знал, что это мальчишество, но ему хотелось показать, что он тоже умеет играть в игру под названием «эту информацию вы от меня не получите».
— Мы с Грегорио сегодня вечером зайдем к вам домой.
Фалькон кивнул, ожидая, когда Пабло уйдет. Он закрыл папку, откинулся на спинку стула и позволил своим мыслям поблуждать. Телевизор был включен; в четырехчасовых новостях показывали эвакуацию школ и биологического факультета и прибытие взрывотехников с собаками. Постепенно сквозь эти кадры начал проступать арабский манускрипт, найденный вместе с чертежами; закадровый голос читал перевод. Затем камера переключилась на репортера, стоящего на фоне школы и пытающегося выжать что-то из того факта, что в помещениях пока ничего подозрительного не обнаружили.
В поле зрения Фалькона попал стул, который недавно освободил Пабло. Он вернулся к фотографиям с празднования сороковой годовщины «Горизонта», к снимку стола «Банко омни». Да, вот что он тогда заметил: пустой стул рядом с Моникой, женой Хесуса Аларкона. Более пристальное изучение фотографии показало, что стул только что освободил мужчина в темном костюме: на фото было видно, как он удаляется. На темном фоне были различимы лишь манжеты рубашки, рука и воротник с седыми волосами над ним.
В детском саду было пусто, если не считать женщины-полицейского у входа и другой, дежурящей у компьютера в одном из классов. Вонь, доходившая сюда с места взрыва, не способствовала популярности этого здания в качестве места для отдыха. Фалькон вошел в Интернет и набрал ключевые слова: «Горизонт», сороковая годовщина». Он открыл ссылку на первую статью — из делового раздела «АВС». Ему бросилась в глаза подпись: «А. Зарриас». Он просмотрел статью, ища в ней упоминаний «Банко омни». Банк упоминался, но без всяких имен. На фотографии был изображен совет директоров «Горизонта» за праздничным ужином. Он перешел к другой статье, которая была напечатана в одном из деловых журналов. И снова подпись — «А. Зарриас». Фалькон просмотрел еще пять статей, автором трех из которых был Анхел. Возможно, он продвигал в прессе сороковую годовщину «Горизонта». Он ввел в поисковую систему ключевые слова «Банко омни» и «Горизонт».
Выпало несколько тысяч ссылок. Он пролистал их, пока не добрался до статей, написанных в 2001 году. Он щелкал по ссылкам не для того, чтобы прочесть статьи, а чтобы узнать, кто их автор. Восемьдесят процентов статей написал Анхел Зарриас. Итак, уйдя из политики, Анхел ударился в журналистику, но у него имелся еще и хороший побочный заработок — пиар-проекты для «Банко омни», который, по-видимому, и свел его с «Горизонтом». Он набрал в строке поиска: «Совет директоров «Банко омни». Он двигался назад во времени, выводя на экран одну статью за другой. Имена, имена, но ни одной фотографии. Собственно, единственной фотографией сотрудников «Банко омни», которую он смог отыскать, был снимок банкетного стола, сделанный на сороковой годовщине «Горизонта».