Темный час

ПРОЛОГ

15 лет

Некоторые люди по воскресеньям ходили в церковь. Некоторые семьи сидели у бассейна, пока отцы жарили гамбургеры на гриле. Некоторые отсыпались после субботней ночи.

Я чертовски ненавидел воскресенья.

Раз в месяц мама устраивала воскресный бранч (прим. поздний завтрак), на котором собиралась группа скучающих домохозяек, которые пили мимозу и обсуждали, как небрежно потратить деньги своих мужей — о трудностях, которые возникают, когда речь заходит об одном проценте элиты. После трех бранчей я решил, что никогда не женюсь. Папа был умён. Он проводил воскресенья на поле для гольфа — по крайней мере, так он рассказывал. Скорее всего, он был по самые яйца в какой-нибудь двадцатилетней официантке, которую подцепил в кафе напротив своего офиса.

Большинство моих друзей были заняты теми делами, которые они забросили в субботу, и должны были закончить их к понедельнику, поэтому я спрятался в своей комнате и смотрел футбол. Мимозы были не в моем вкусе. Как и пьяные тридцатилетние домохозяйки.

Игра почти закончилась — матч «Seahawks/49ers» (прим. Сиэтл Сихокс/Сан-Франциско) — на которую я поставил бы сотню баксов. Я сидел на кровати, вытянув ноги перед собой, с пакетом Доритос на коленях и косяком между пальцами, прислонившись спиной к изголовью.

Seahawks только что отыграли два очка и до конца игры оставалось меньше минуты, когда у меня зазвонил телефон.

— Плати, засранец, — сказал мой друг Уэсли, когда я ответил после третьего гудка.

Я выпустил облако дыма.

— Ставки на спорт так не делаются. Ты выбрал плюс и минус, придурок. Они выигрывают всего на два очка. А ты дал шесть.

Я организовал в нашей средней школе тотализатор, и в итоге мне пришлось тратить больше времени на объяснение тонкостей ставок, чем на просмотр игр. Однако это была хорошая подработка, так что я не жаловался.

Мягкое женское покашливание заставило меня подпрыгнуть.

Черт.

Кто, черт возьми, открыл дверь?

Одна из маминых подруг прислонилась стройным плечом к раме. Ее темно-каштановые волосы были стянуты на затылке, а выбившиеся локоны падали на лицо и шею. Она была высокой и стройной, как будто проводила своё утро лицом вниз, задницей вверх, занимаясь йогой с парнем по имени Йохан. Для пожилой женщины она была сексуальна. И она смотрела прямо на меня — ну, на косяк в моей руке.

Блять.

Она посмотрела на футбольные майки в рамке на стенах и на полки с медалями и чемпионскими перстнями, полученными за годы занятий юношеским спортом. Ее взгляд остановился на аркадной игре Pac-Man и маленьком холодильнике в другом конце комнаты. Недвижимость сделала моего отца мультимиллионером, поэтому для нас было логично жить в доме, построенном для короля. Моя спальня была размером с гостиную большинства людей.

— Я тебе перезвоню, — сказал я Уэсли.

Затем я засунул косяк, который курил, в банку из-под кока-колы, надеясь, черт возьми, что ее кратковременная память исчезнет вместе с мимозой, которую она держала в руке. В моей старшей школе траву раздавали как конфеты. Несколько моих друзей курили, чтобы помочь себе справиться с СДВГ (прим. синдром дефицита внимания и гиперактивности). У меня была бессонница, поэтому я курил, чтобы заснуть.

— Тебе что-то нужно? — спросил я ее.

— Все уборные заняты, и твоя мама сказала, что я могу воспользоваться твоей.

Все уборные? Все пять? Какую хрень они добавляли в эти напитки?

Она показала пальцем на пятно на своей шелковой белой майке.

— Мне просто нужно привести себя в порядок, — я видел ее впервые и в ее словах был намёк на акцент, может быть британский? — Это займет всего секунду.

— Да, конечно, — я кивнул на дверь справа от меня. — Это прямо там.

— Спасибо, — сказала она, проходя мимо.

Спустя две минуты и неудавшуюся попытку избавиться от запаха марихуаны, она вышла из ванной без белой майки. Без лифчика. Ее идеально вылепленные сиськи были выставлены напоказ. Мне сразу же захотелось позвонить и поблагодарить ее мужа, кем бы он ни был. Этот вид стоил каждого пенни, который он за них заплатил.

— У тебя случайно нет рубашки, которую я могла бы одолжить? — она надула пухлые губы, теребя майку пальцами. — Моя испорчена.

Кто, блядь, так делал? Просто расхаживал перед незнакомым парнем с голыми сиськами?

Я вскочил с кровати и поспешил к комоду: — Держи, — я повернулся, чтобы бросить ей первую попавшуюся рубашку, но обнаружил, что она пересекла комнату, как гребаный ниндзя, и встала позади меня.

Она подняла руки над головой.

— Ты можешь помочь, если хочешь.

Хорошо, леди. Игра окончена. К чему бы она ни клонила, я не играл: — Да, наверное, это не самая хорошая идея.

Ее руки упали по бокам: — А ты думаешь, что курить травку и делать ставки на спорт — это хорошая идея? — она выгнула бровь. — Твои родители знают об этом?

Какого хрена она пыталась сказать? Она угрожала настучать?

Она облизнула губы.

— Не волнуйся. Я умею хранить секреты.

— Спасибо. Вот рубашка, — я протянул ее, стараясь, черт возьми, не коснуться ее сисек.

Слишком поздно.

Она схватила мою руку и положила ее на свою левую грудь.

— Ты когда-нибудь раньше прикасался к девушке?

Девушке? Да. К Линдси Брекенридж, когда она пробралась в раздевалку после футбольного матча, да и то через мягкий лифчик. К взрослой женщине, которая годится мне в матери? Ни за что, блять.

Когда я не ответил, она улыбнулась.

Мне действительно нужно было выгнать эту женщину из комнаты. Травка сделала меня параноиком, и я знал, что моя мать может войти в дверь в любую секунду. На лбу и у основания позвоночника выступили мелкие бисеринки пота. Мое сердцебиение участилось. Она мою руку своей и сжала. Не так, как я себе представлял, должны ощущаться взрослые сиськи. Я всегда представлял их мягкими на ощупь, похожими на подушки из теплой плоти. Ее сиськи были твердыми и упругими, как утяжеленные мячи, которые мы использовали на футбольных тренировках.

— Тебе нравится? — спросила она. Ее голос с акцентом был низким и хриплым.

Мне это не должно было нравиться. Я не хотел, чтобы мне это нравилось. Но я был подростком, попавшим в зыбучие пески полового созревания. Конечно, мне это чертовски нравилось. Генетика не оставила мне выбора.

Она опустила другую руку между нашими телами и нащупала мою эрекцию.

— Чувствуется, что тебе это нравится.

Господи. Блядь. Какого черта она делала? Кто-то должен был забрать мимозы. КАК МОЖНО СКОРЕЕ.

Я сделал шаг назад, но наткнулся на комод. Теперь я был заблокирован.

— Бери рубашку и возвращайся вниз, пока тебя не начали искать.

— Никто не придет, — ее губы скривились в ухмылке. — Пока.

В следующее мгновение она уже стояла на коленях, прижавшись ртом к моему члену. В моей голове царил хаос, кричащий моему телу, что это полный пиздец и чертовски неправильно. Каждая гребенная вещь в этом была извращенной. Неправильно, неправильно, неправильно. Но я не остановил ее, потому что альтернатива означала навлечь гнев моего отца, как только эта женщина расскажет моей маме о травке и азартных играх. Я видел монстра, который жил под его сшитыми на заказ костюмами. Я знал, на что он способен. Я убил женщину из-за него. И, если честно, именно поэтому я не мог спать. Два года назад, перед костром на берегу озера Крествью, я нажал на курок и решил свою судьбу. Я был ребенком. Мы все были просто детьми. Кто, черт возьми, сделает это с тринадцатилетним ребенком? Братство Обсидиан, вот кто. И эта женщина была замужем за одним из них. Видимо, сжигание морали дотла было частью их свадебной клятвы.

Она стонала, обхватив мой член, словно ей чертовски нравилось то, что она делала. Желчь поднималась в моем горле, когда я боролся с желанием, разгорающимся в глубине моего живота. Я словно боролся с собственным телом, пытаясь отключить любые эмоции, кроме гнева. Это было хреново на многих уровнях.

Я не хотел этого.

Но я был не более чем мятежным ребенком, пытающийся вести войну, которую, как я знал, никогда не выиграю. Это было бы мое слово против ее. Мои родители не только позаботятся о том, чтобы я проиграл, но и уничтожат всех, кто когда-либо заключал со мной пари, просто чтобы доказать свою правоту. В этом доме никто не зарабатывал деньги без ведома моего отца. Быть причисленным к стукачам в школе, полной привилегированных засранцев, было равносильно смертному приговору. Добавьте сюда тот факт, что я не был биологическим ребенком своих родителей, а значит, вся эта безусловная любовь не распространялась на меня. Итак, я стоял здесь и меня облизывали. Буквально.

С этого момента мой самый темный час стал еще темнее.

После этого каждый воскресный бранч Британские Большие Сиськи каким-то образом находили дорогу в мою комнату. Я пытался найти способ уйти из дома, но по какой-то извращённой причине я ссорился с родителями накануне вечером и получал от мамы домашний арест. После первых двух визитов я ожидал ее прихода и убедился, что нахожусь достаточно под кайфом, чтобы мне было наплевать. Каждый визит заканчивался дрочкой, минетом или траханьем пальцами. Пока однажды в воскресенье — день, когда я потерял девственность — зыбучий песок не поглотил меня. Я был выше среднего роста, спортивного телосложения. Моя внешность всегда привлекала внимание, но в течение нескольких месяцев я сводил себя с ума, задаваясь вопросом, какого хрена она решила войти в мою комнату. Из всех подростков в мире…

— Почему я? — спросил я, когда она стянула с себя футболку, оторвавшись от моего члена.

Она засмеялась.

— О, милый, — сказала она, сделав преувеличенно надутое лицо и положив руку мне на щеку. — Ты действительно думаешь, что дело в тебе. — Она встала, натягивая шорты. — Нет, милый. Речь идет о мести. Это месть за годы жестокого обращения и пренебрежения. Это средний палец в сторону жизни, о которой я не просила. Ты не особенный… — Она сделала паузу и посмотрела на мой член с ухмылкой. — Ну, может быть, ты и особенный. — Она подошла к двери и остановилась, положив руку на ручку. — Ты хочешь знать, почему ты? Почему бы тебе не спросить свою мать? Это была ее идея.

Кровь отхлынула от моего лица. Это была игра. С самого начала все это было ложью. Она никогда не собиралась рассказывать моим родителям. Она использовала это, чтобы запугать меня. Она использовала меня. И моя мать позволила ей.

За что? Чтобы разозлить своего дерьмового мужа?

Весь гнев, боль и страдания, которые я держал на коротком поводке последние несколько лет, наконец, вырвались наружу. Я сорвался. Спрыгнул с кровати, натянул трусы, а презерватив так и остался на члене, потому что кого это, блядь, волновало, и выскочил из комнаты на лестницу.

— Ты послала ее? — крикнул я, как только оказался на кухне.

Моя мать сидела за огромным островом, беря сыр с доски с закусками и потягивая мимозу. Вокруг нее сидели еще три женщины и занимались тем же самым. Все они подняли головы и уставились на меня сквозь наращенные ресницы.

— Скажи мне, что она лжет, — я остановился перед мамой. Грудь вздымалась. Разум помутнел. — Скажи мне, что ты не посылала ее в мою комнату. — Мой голос дрогнул.

Скажи, что я значу для тебя больше, чем это. Скажи, что тебе не плевать.

Она ничего не сказала.

Вошел мой отец. Идеальное, блядь, время.

— Достаточно, сынок.

— Ты хоть представляешь, что она сделала? — Я указал на мать, которая выглядела скучающей от происходящего.

Он сжал челюсть.

— Я сказал, хватит.

Он знал.

Конечно, он знал.

Я стоял посреди нашей кухни в своих гребаных трусах-боксерах, пока миссис Робинсон (прим. это термин, используемый для описания взрослой женщины, преследующей кого-то моложе себя), которая спустилась вниз, и ее веселая компания озабоченных домохозяек были заняты тем, что засовывали виноград в рот и трахали глазами мой член. Нужно быть идиотом, чтобы это не заметить.

— Ты чертов псих. — Я толкнул его в грудь. — Вы все, блядь, больные, — сказал я остальным.

Отец схватил меня за волосы и впечатал лицом в ближайшую стену. Он прижал меня своим весом, наклонившись близко к моему уху.

— Если самое худшее, что случится с тобой в твоей жалкой жизни, это то, что шикарная женщина захочет твой член вместо члена своего мужа, то считай, что тебе повезло. — Он отпустил мои волосы, затем отошел, проведя рукой по передней части своего костюма, как будто это я его помял. — Я сказал, хватит. А теперь иди в свою комнату. — Он провел рукой по лицу. — И, ради бога, оденься.

Не сказав больше ни слова, я вернулся в свою комнату. Я закрыл дверь, плюхнулся на кровать, зажег косяк и уставился в потолок. Я хотел, чтобы мое тело перестало дрожать. Умолял свое сердце успокоиться.

Через несколько месяцев эта женщина перестала приходить на бранч. Может быть, она получила все, что ей было нужно, и окончательно завязала. Может быть, она перешла к следующей жертве. А может, ее муж узнал и решил, что не любит делиться. Для меня это не имело значения. Я просто был рад, что ее больше нет.

Я ненавидел ее.

Я ненавидел их всех.

Я ненавидел свою мать за то, что она была не более чем прославленным сутенером для своего собственного ребенка. Я ненавидел своего отца за то, что он это позволял. Пока он трахался в Нью-Йорке, меня дома совращала мамаша Стиффлера (прим. персонаж из фильма «Американский пирог»).

Я ненавидел мужчину, за которым она была замужем, за то, что он не справлялся со своим дерьмом дома.

Я слышал, как люди говорили, что даже самый темный час длится всего шестьдесят минут. Я считал это чушью. Для меня часы начали тикать одним воскресным днем несколько месяцев назад, и я все еще ждал, когда они остановятся.

Темнота — это отсутствие света. Когда догорал последний огонек надежды, наступала тьма. Это было почти романтично, как она прокралась и утешила меня в тот момент. Когда все остальное исчезло, наступила тьма.

Некоторые люди бегут от темноты.

Я принял ее.

Некоторые люди боялись ее.

Я стал ею.