Темный орден (Оболенский, том 3)

Глава 12

Дионисий водрузил на стол тяжелую супницу, я потянулся за салфеткой, чтобы постелить ее на колени, но только сейчас осознал, что все еще был раздет. А слуга, драть его выучку, даже словом не обмолвился о том, что в подобном виде принимать пищу не подобает. Ох уж это воспитание, что предписывает делать вид, что ничего не случилось.

К этому моменту девица, что убирала спальню, как раз осторожно проскользнула к выходу, напоследок вильнув крутым бедром.

— Мне бы сперва одеться, — сказал я, поднимаясь из-за стола и продолжая удерживать штору на заднице.

Дионисий застыл с половником в руках. Видимо, его мозгу было трудно обработать сразу две насущные задачи — глаза юноши выражали растерянность.

— Обед подождет, — я решил не мучить парня почем зря. — По-хорошему, лучше бы еще и помыться, но у меня это надолго затянется. Пока что просто оденусь во что-нибудь домашнее.

— Разумеется, ваше сиятельство, — Дионисий отложил половник и в два прыжка оказался возле дверей в спальню. — Ваши вещи разместили в платяном шкафу. Ботинки начистили, но должен предупредить, что эта обувь несколько тяжеловата для местного старинного паркета. Если позволите, я добуду для вас хорошие комнатные туфли…

Я рассеянно кивал в ответ на его бесконечный поток советов. Судя по всему, Дионисий, дай ему волю, мог болтать без продыху. Распахнув тяжелые створки деревянного шифоньера, я озадаченно уставился на его содержимое.

— Здесь был кто-то до меня и забыл одежду? — бросил я через плечо. — Откуда столько?

Дионисий смущенно кашлянул.

— Это доставили по распоряжению Примы Друзиллы… Это ваша одежда, господин.

Что-то Друзилла начала превращаться в добрую бабушку, которая норовила побаловать любимых внучков гостинцами. И это совершенно не вязалось с моими представлениями о ней. Подкупала меня? Предполагала таким образом заработать шанс выжить?

Разумеется, все, что велела доставить старуха, оказалось очень дорогим и темным, как безлунная ночь в селе. Шили на заказ, но по моим меркам — все же комплекция у меня была нестандартная. Это как раз меня не удивляло: Друзилла была вхожа в дом Оболенских и с легкостью могла добыть образцы одежды или попросту расспросить о мерках слуг.

Несколько костюмов-троек разной степени парадности, еще две «двойки» — очевидно, повседневные. С десяток рубашек… Мне едва удалось найти за всеми этими подарками свое скромное барахло. И все же я выбрал его — оно было менее марким и более практичным.

Дионисий бросился, чтобы помочь мне одеться, но я взглядом остановил его.

— Я что, совсем немощный, по-твоему?

— Э… Разумеется, нет, ваше сиятельство. Но в мои обязанности входит в том числе и помощь с гардеробом…

— Прибереги силы для какого-нибудь важного события, — я наспех натянул белье, брюки из плотной ткани и свитер. На вешалке нашлась и моя любимая кожанка, но на улицу я пока не собирался.

Желудок снова настойчиво обозначил, что вконец оголодал. Я быстро сполоснул руки в уборной — и отметил здоровенную ванну, в которой собирался как следует откиснуть попозже. К тому моменту, как я вернулся к столу, Дионисий закончил накрывать. Я снова оглядел апартаменты. Чего-то не хватало, но оголодавший мозг отказывался шурупить и вспоминать, чего именно.

Первую тарелку гуляша я проглотил, даже не заметив. На второй распробовал, и это было ровно то, что доктор прописал: горячий, острый, в меру густой, но не очень жирный. Дионисий предложил рюмку, но я передумал и отказался. Хватит с меня на сегодня орденского пойла.

Когда передо мной очутилось блюдо с цыпленком, я по привычке, даже не задумываясь, оторвал кусочек белого мяса и сунул руку под стол — подкармливал Алтая вкусностями, когда никто не видел. И вместо привычного мокрого носа мне в ладонь уткнулась… пустота.

— Где мой пес? — я поднял взгляд на Дионисия. — Мать Друзилла сказала, что его оставят в моих покоях. Или ты запер его в чулане, который не посчитал нужным мне показать?

Слуга пристыженно отвел взгляд.

— Дионисий!

— Его… Вашей собаки здесь нет, господин, — наконец выдавил из себя он.

Я вскочил из-за стола, слишком резко отодвинув стул. Тот покачнулся и опрокинулся.

— Где он?! Где Алтай? — Несчастный слуга не успел отшатнуться, когда я оказался возле него и схватил за грудки. — Отвечай!

— На псарне… При дворце есть псарня… Прима приказала отвести его туда.

Внутри меня заклокотала злость. Я не заметил, как в приступе этой слепой, совершенно не свойственной мне ярости не просто тряс бедолагу, но схватил за горло и сжал слишком сильно.

— Какого черта вы меня обманывали?

Дионисий побагровел, его глаза начали вылезать из орбит, но он даже не пытался сопротивляться. Лишь умоляюще глядел на меня, а его руки повисли плетьми.

Господи, что я такое творю?

Испугавшись самого себя, я резко отпустил паренька, и тот, покачнувшись, едва не упал. Пришлось подстраховать.

— Прости, — смущенно проговорил я.

Дионисий зашелся в приступе кашля, ухватился за горло, пытаясь растереть место, где только что была моя хватка.

— Все… Все в порядке, господин. Вы вправе гневаться. Но смею заверить, ваша собака в полном порядке. На псарне великолепные условия. Примоген Вергилий держит здесь своих борзых, подаренных великой княгиней Александрой Федоровной. Свора немаленькая, и места на псарне много…

Я с трудом подавил очередную волну гнева. Так, Хруст, успокойся. Сила и правда начала тебя менять. Мне все это совесм не нравилось. Я всегда был против беспричинного насилия, тем более над маленьким человеком, который не мог дать отпор и всего лишь выполнял приказ грозной начальницы.

— Алтай должен жить со мной, — успокоившись, сказал я. — Это было моим главным условием. Поэтому сейчас мы пойдем на псарню, ты покажешь мне, где его разместил, и я заберу его с собой.

Мысли в голове Дионисия явно метались. Парень побледнел от страха — вероятно, перед Друзиллой. Но старуха-то на что рассчитывала? Понимала же, что я быстро все выясню. Или надеялась, что к этому моменту я уже не вспомню о собаке?

Я быстро поднял опрокинутый стул и направился за ботинками. Пока я затягивал шнурки, слуга неуверенно переминался с ноги на ногу.

— Ваше сиятельство, здесь очень ценная мебель и интерьеры… Полагаю, Прима опасается, что ваш питомец может что-нибудь испортить.

— Это не ее проблемы и не ее дело, — я выпрямился. — Веди на псарню.

— А обед…

— Псарня!

Парень решил больше мне не перечить — понял, что себе дороже. Мы быстро выскользнули в коридор, но на этот раз Дионисий повел меня другой дорогой. Я знал, что в больших дворцах были предусмотрены настоящие тайные ходы для слуг, позволявшие им передвигаться быстро и незаметно. Вот и сейчас лакей открыл неприметную дверь и поманил меня за собой.

— Прима меня убьет…

— Сдается мне, не того ты боишься, — проворчал я.

— И правда, ваше сиятельство, — он закрыл за нами дверь, и мы очутились в узком, не более метра шириной, коридорчике, что уходил к такой же узкой лестнице. — Нам сюда. Так много быстрее.

Я молча кивнул и поспешил за ним. Дионисий едва ли не бежал, но возле лестницы нам пришлось вжаться в стену, чтобы пропустить горничную с мешком белья. Спустившись на нижний этаж, слуга повел меня по еще одному коридору — этот оказался пошире, и «трафик» здесь был более оживленным. Я понял, что мы оказались на «хозяйственной» половине, и, судя по запахам еды, недалеко от кухни.

Попетляв по закоулкам, Дионисий наконец-то вывел меня на задний двор. Здесь уже и не пахло тем пафосом, что царил в парадной части здания. Здоровенный дровяной сарай, гараж, куча каких-то досок…

Парень указал на противоположную часть двора:

— Псарня там.

Не помня себя от волнения, я отпихнул Дионисия в сторону и побежал к воротам псарни. Мне в нос ударил знакомый запах псины, а собаки, почуяв меня, разлаялись.

— Где овчарка, которую сегодня привезли? — спросил я у мужика в повязанной на манер банданы косынке.

Тот как раз подметал грязную солому, которой, видимо, выстилали вольеры для тепла, поставил метлу и уставился на меня взглядом, от которого мне стало не по себе. Один глаз у мужика был обычный, голубой. А на втором — бельмо.

— А ты кто такой? — хрипло спросил он.

— Послушник. Собака здесь?

— Ну здесь. А тебе зачем?

— Это мой пес. Алтай.

— Твой? — Мужик насмешливо на меня взглянул. — Воспитывать собаку надо. Он до хрипа разлаялся, когда его в клетку посадили.

В клетку?! Они здесь совсем что ли с глузду поехали?

Я попытался прорваться к вольерам, но мужик перегородил мне дорогу, выстави черенок метлы как шлагбаум. Точнее, попытался.

— Нельзя сюда послушникам.

Меня это окончательно взбесило. Я рванул черенок на себя, и мужик ойкнул от неожиданности. А затем сломал метлу о колено и бросил этому типу под ноги.

— Вмешаешься — сделаю с тобой то же самое, понял?

— Понял.

Вот и славно. Одной проблемой меньше. Я ворвался в коридор, наполненный лаем, и принялся звать Алтая. Здесь и правда было просторно — вольеры не чета тем скромным клетушкам, что предоставляла хвостам Извара. Но что должен был подумать Алтай, которого снова заперли? Еще и без моего ведома. Наверняка пес сходил с ума.

— Алтай! — позвал я, перекрикивая лай борзых.

Собаки тянули ко мне вытянутые морды, и по их лаю я понял, что дурного умысла они не имели. Вроде Антонина говорила, что борзые, как и большинство охотничьих пород, не должны были испытывать агрессию по отношению к человеку. И все равно я двигался, стараясь не давать им возможности прихватить меня за одежду.

— Алтай!

Дионисий осторожно тронул меня за плечо, и я раздраженно обернулся.

— Чего тебе еще?

— Вон там, — он указал вперед. — Я отвел его в дальний вольер. Там, слева, у стены…

— Спасибо.

Я ускорился и наконец-то смог расслышать басовитый серьезный лай служивого пса. Ещё издалека увидев меня, Алтайка бросился на железные прутья. Лай стал выше, с завыванием — он всегда так делал, когда встречал меня после долгой разлуки. Долгим, по его мнению, было любое расставание, затянувшееся больше, чем на пятнадцать минут.

Да, разбаловал я кобеля. Вообще-то он умел ждать хоть часами — «служебников» всегда интенсивно тренировали на выдержку. Но после того, как Алтая стали едва ли не в попу зацеловывать в мирное время, начал позволять себе капризы.

— Привет! — улыбнулся я и подошел к решетке. — Привет, малыш. Прости, тут накладка вышла. Сейчас мы тебя вытащим отсюда…

Я не успел прикоснуться к прутьям, а пес уже сменил милость на гнев. Шумно вдохнув воздух черным носом, он тут же оскалился и принялся пятиться в глубину вольера.

— Алтай, ты чего?

Пес был сам не свой. Скалился на меня, и не на шутку. Шерсть вздыбилась, уши прижались, приподнятый хвост напряженно двигался из стороны в сторону. Хреновый сигнал — примерно так же он себя вел в нашу первую встречу, и закончилась она для меня весьма кроваво.

Но сейчас мой инстинкт самосохранения отключился. Нет, не мог он настолько на меня обидеться. Не мог он за эти несколько часов забыть, через что мы прошли вместе. Нет, это просто помутнение. Наверняка перенервничал, когда оказался на псарне. Испугался, что я его бросил.

— Может, не стоит, господин? — жалобно протянул Дионисий, когда я потянулся к засову. — Ваша собачка явно не в духе…

— Отойди подальше и не мешай, — буркнул я.

Дверь вольера запиралась аж на четыре засова, а решетчатый «забор» был высотой под два метра — даже тренированный овчарик не перепрыгнет, нет разбега. А мой Алтайка все еще был не в форме.

По очереди отодвинув все засовы, я медленно открыл дверь.

— Алтай, я захожу, — говорил я тихим, размеренным голосом, чтобы немного успокоить пса. — Ничего не бойся. Я соскучился, малыш. Прости, что так вышло. Я не знал…

Я плотно закрыл за собой дверь вольера и встал к ней спиной, чтобы, случись что, пес не смог выбраться.

Пса явно обуревали сомнения — на мохнатой морде сменялись выражения ярости, настороженности, тоски…

— Алтай, сидеть, — скомандовал я, но пес не послушался. Стоял как вкопанный, нервно прядя ушами.

Ладно, попробуем по-другому. Я шагнул вперед, остановился. Сделал еще шаг. Алтай продолжал неподвижно стоять. Но когда я сделал третий шаг, и между нами осталось не больше двух метров, пес снова низко зарычал, приняв позу, словно готовился к броску.

— Тихо, тихо, парень.

Я снова шагнул, уже готовясь попрощаться с рукой. Алтай снова шумно втянул воздух, замер на несколько секунд…

И, издав жалобный стон, отошел назад.

— Ну чего ты?

Я снова шагнул, и пес бросился от меня прочь, к самой стене. Вжался в нее, подобрал хвост, задрожал… То рычал, то скулил. А когда я подошел еще ближе, снова бросился от меня прочь, к другой стене, и отвернул морду.

— Алтай, пожалуйста, посмотри на меня, — взмолился я. — Я не понимаю, что происходит. Но мне нужно понять, что не так.

Может он был нездоров? Может при переезде разболелись раны? Все же в машине немного трясло, а тут еще и стресс…

Когда я снова к нему подошел, пес опять отвернул морду, словно не хотел меня видеть. Тяжело вздохнул и, положив голову на лапы, тихо заскулил, когда я поднес к нему руку. Не укусил, даже не попытался. Но выглядел настолько несчастным, потерянным, что у меня в горле встал ком.

Когда я попытался его потрепать по шее, он повернулся и уставился на меня своими темными, почти человеческими, глазами. И, кажется, до меня начало доходить.

Теперь я пах иначе. Во мне была сила Вергилия.

— Полагаю, ты уже понял, почему я велела отвести его на псарню.

Я вздрогнул, услышав голос старухи Друзиллы. Дионисий спохватился и поклонился Приме, когда она медленно направилась к нам. Почуяв ее, Алтай снова оскалился, попятился… А затем одним прыжком бросился на прутья.

— Алтай, прекрати! Нельзя! Сидеть!

Но он игнорировал мои команды. Лишь когда Друзилла, нисколько не напуганная его выходками, подошла вплотную к ограждению и уставилась ему прямо в налитые кровью глаза, он тихо, даже жалобно, заскулил и отполз в самую дальнюю часть вольера.

— Твой пес обладает редким даром чувствовать Тьму, — тихо сказала Друзилла. — Угораздило же тебя взять под опеку именно такого… Боюсь, вы больше не сможете быть вместе, Володенька.

У меня упало сердце.

— Потому… Потому что Тьма растет?

Друзилла кивнула и жестом велела Дионисию убираться к выходу.

— Потому что Тьма в тебе растет, и дальше ее будет все больше, — сказала она, когда слуга ушел. — Твой пес не вынесет этого. Животные не способны понять природу этой силы, даже те, кого мы считаем разумными. Слабые характером просто боятся ее и могут сойти с ума от страха. Сильные — а твой Алтай, несомненно, силен характером — видят в силе угрозу и пытаются сражаться с ней. Но, разумеется, проигрывают. А он будет сражаться, непременно. Потому что он считает Тьму угрозой. Опасностью, что угрожает тебе постоянно. Но настанет момент, когда Тьмы в тебе станет больше, чем всего остального, и тогда…

— Так что, он теперь попытается меня убить?

— Не думаю. Но ему рядом с тобой будет невыносимо. На него постоянно будет давить эта сила. И если ты хочешь этому псу добра, оставь его здесь или отправь домой. Так будет лучше для всех.

— Но я… Я ведь обещал ему. Обещал, что не брошу его. И что не позволю Тьме ему навредить. Друзилла, — мой голос сорвался, обнажив все, что я сейчас чувствовал — растерянность, боль, обиду, бесконечную печаль, — Он чуть не погиб за меня, он меня спас. Я не могу его предать… Может есть способ?

Прима взяла меня за руку и печально улыбнулась. И, пожалуй, впервые за все время с нашего знакомства мне показалось, что я увидел не маску могущественной колдуньи, а простую женщину, которой не были чужды простые человеческие чувства.

— Ты можешь попытаться снова заставить его тебе поверить. Ты можешь пообещать ему, что не дашь Тьме ему навредить, что ты будешь держать себя в руках… Но ответь честно, Володенька, — она подняла на меня грустные усталые глаза, — ты уверен, что сдержишь это обещание? Уверен, что сможешь сохранить контроль?