Темный орден (Оболенский, том 3)

Глава 20

— Тогда торопитесь, — сказал Луций. — Полагаю, вы желаете, чтобы ритуал провела Прима Друзилла?

Я пожал плечами.

— Других Примогенов на быстром наборе у меня нет.

— Прошу прощения? — не понял дисциплинарий.

— Не берите в голову, — ответил я и позвонил в колокольчик.

Не прошло и десяти секунд, а в двери уже поскребся Дионисий.

— ВЫзови ко мне, пожалуйста, Приму Друзиллу, — обратился я. — Скажи, что вопрос не требует отлагательств и она нужна здесь как можно быстрее.

Паренька явно снедало любопытство, но, видимо, наши с Луцием физиономии были настолько суровы, что слуга не посмел задавать вопросов. Лишь коротко кивнул:

— Сделаю все, что смогу.

— Лучше бы ему прыгнуть выше головы, — проворчал дисциплинарий, когда Дионисий вышел. — Прима Друзилла — дама занятая, тем более в нынешние времена. .Если она не внемлит вашему слуге, боюсь, придется вмешаться мне. Черт, я должен был пойти вместе с вашим камердинером…

— Он непременно передаст ей, что у меня гости, — отмахнулся я. — Полагаю, Прима уже прочитала свежую газету под чашечку кафы, так что быстро сложит одно с другим. Даже удивительно, что она до сих пор не заявилась сюда сама по мою душу…

Вспомнив о кофе, Луций допил остатки.

— У нее есть веские основания медлить, — ответил он, поставив чашечку на блюдце. — Вы знаете, что именно она занимается сбором членов Ордена для переизбрания Совета?

— Переизбрания? — удивился я. — Насколько мне известно, Совет лишился всего двоих членов.

Луций печально усмехнулся.

— Значит, вы и правда далеки от внутренней политики… Да уж, зажевало вас в этих шестеренках…

— Поясните.

— В Совете давно назревал раскол, Владимир Андреевич. Орден никогда не был местом, где мнения звучали в унисон. Всегда находились вольнодумцы или те, кто был склонен трактовать миссию этой структуры несколько шире. Однако за последние десять лет плюрализм мнений стал необычайно широк. Настолько, что в Ордене начали появляться отдельные… Партии, можно и так выразиться. Совет — высший орган власти, но если вы думаете, что он демократический, то поспешу развеять вашу наивность.

Я усмехнулся. Нет, никакой наивности по отношению к Ордену у меня уже не осталось. Зато как изящно Луций попытался объяснить мне суть внутренней грызни этих могущественных стариков.

— Так кто с кем воюет?

— Я бы назвал одних консерваторами, а других — прогрессорами, если вам угодно, — отозвался Луций. — Консерваторы, как вы, должно быть, догадались, стремятся сохранить изначальные порядки. В частности, выступают за регулирование количества членов Ордена, за строгость испытаний для кандидатов-послушников, за закрытость самой структуры и изоляцию оной от светского мира…

— А прогрессоры?

— Верят в то, что Орден в своей текущей форме вскоре окажется нежизнеспособен. Считают, что необходимо увеличить численность братства, выступают за то, чтобы давать даже слабым послушникам членство, поскольку те могут работать на благо Ордена. И, наконец, выступают за интеграцию Ордена с обществом и работу над позитивной репутацией. Вы ведь знаете, что даже уважаемых Примогенов до сих пор запрещено хоронить на кладбищах?

Я удивленно приподнял брови. Об этом я толком не знал. Впрочем, логично. Если темные братья вовсю практиковали то, что простые обыватели именовали черной магией, то ничего удивительного, что в освященные места вход им был заказан. Да и какая разница, где будут лежать твои кости?

— Полагаю, моя родственница Друзилла принадлежит к последним, — задумчиво сказал я.

Луций коротко кивнул.

— Верно, как и четверть Совета. Неискушенному в местных интригах эта цифра может показаться ничтожной, но это большой прогресс. Даже десять лет назад расклад был совсем иным, все кресла в Совете принадлежали консерваторам. Темная мать Друзилла стала первой из представителей прогрессоров в статусе Примы.

Логично. Ведь примерно десять лет назад Тьма начала ей помогать. Тьме нужна была Друзилла, чтобы распространить влияние.

— И, полагаю, сейчас качественный состав Совета изменится еще разительнее, — продолжил Луций. — Не стало Вергилия, а он был локомотивом консерваторов. Некоторые колеблются и не торопятся примыкать к какой-либо из «партий». Поэтому Прима сейчас как никогда заинтересована в том, чтобы выборы в совет прошли…

Он не успел договорить. Двери моих апартаментов распахнулись и ударились о стены с такой силой, словно их толкнул не человек, а порыв ураганного ветра. Не успел я вздрогнуть, а в комнату, словно разъяренная ворона, влетела сама Прима Друзилла.

— Не смей даже думать об этом! — рявкнула она… не на меня. На Луция.

Кажется, Дионисий все неверно понял и дал старухе дезу. Черт, а ведь это и правда можно было понять превратно: статья, визит дисциплинария ко мне… Она наверняка подумала, что Луций собрался передать меня на допрос.

— Он на нашей стороне. — Я шевельнул пальцами, заставляя потоки сквозняка аккуратно, но плотно прикрыть двери. Сам Дионисий, ящерица он ловкая, сунуться не посмел и наверняка караулил в коридоре, боясь попасть под горячую руку. — Почтеннейшая, брат пришел предупредить меня и помочь. Никто не собирается сдавать меня дознавателям.

Друзилла прекрасно меня расслышала, но продолжала сверлить Луция тяжелым взглядом.

— Это так, почтеннейшая Прима, — кивнул он. — Они прибудут через час с небольшим. Если вы хотите избежать разбирательств, нужно провести ритуал посвящения.

— Больше мне не к кому идти, — сказал я, едва не добавив «баб Друзилл», но вовремя осекся. — Помоги мне. Потому что торчать в допросной в мои планы не входит.

— В мои, знаешь ли, тоже, — проворчала старуха и наконец отвела глаза от Луция. Дисциплинарий немного расслабился, и я подумал, что она наверняка успела применить на не какой-нибудь фокус в стиле доминирования над разумом.

— Тогда нужно действовать…

— Дионисий! — внезапно и пронзительно крикнула Друзилла, а мы с Луцием синхронно дернулись от неожиданности.

В дверной проем просунулась чуть растрепавшаяся голова юноши.

— Да, госпожа?

— Бегом топи баню.

— Эээ… Госпожа… Термы сегодня на просушке…

— Какие к дьяволу термы?! — рявкнула Прима. — Баню, обычную. Для слуг, во дворе.

Я окончательно перестал что-либо понимать… А вот Дионисий, солнце наше ясное, быстро сориентировался.

— Понял. Четверть часа.

Друзилла обернулась к нам.

— Луций, будешь поручителем. Другого искать времени нет.

— А свидетель?

В этот момент Алтай залаял. Вскочил, выпрямился на напряженных лапах и зарычал на дверь. В которую вежливо постучали.

— Да что такое…

Я направился открывать дверь, на ходу жестом уложил пса на место и, потянув ручку на себя, уставился на отца Юстиния.

— Прошу прощения, Владимир Андреевич… Я принес первый образец…

Я затащил его в комнату.

— Вы-то нам и нужны.

Друзилла усмехнулась.

— Что ж, сойдет в качестве свидетеля.

Отец Юстиний непонимающе оглядывался по сторонам и вертел в руках небольшую плоскую коробочку.

— Доброго здравия, темные братья и сестры. Но вообще-то я пришел к собаке.

— Пес подождет, — Друзилла бросилась к Юстинию, отвела его в сторону и что-то шепнула тому на ухо. Лицо артефактора изменилось, но он сдержанно кивнул. — Конечно, Прима. С удовольствием.

Старуха позволила себе быструю улыбку и уставилась на меня.

— Беги к шкафу. Достань церемониальное одеяние. Я приказала его положить. Одежду бери с собой. И все вместе сразу идите к бане. Увидимся там. Мне нужно кое-что забрать для ритуала.

Друзилла вылетела так же стремительно, как и появилась в моих покоях. Мне передалось это настроение суеты, и я понесся в спальню, где слуга уже полностью прибрался и застелил кровать.

— Как выглядит церемониальное одеяние? — прокричал я мужчинам.

Луций наградил меня укоризненным взглядом и направился к шкафу. Я отодвинулся, позволяя ему рыться в барахле пятидесяти оттенков черного. Наверняка это должна была быть какая-нибудь расшитая солнцами и звездами мантия, но таковой я не увидел.

— Вот, — Луций снял с вешалки на удивление простой костюм. Не будь он черным, смахивал бы на пижаму. Простые брюки, рубашка — все черное, из шелка. — А вот и накидка.

Накидка оказалась подобием плаща из такого же материала. Никаких мантий, колдовских жезлов и прочей сказочной атрибутики. Даже разочаровывало. Я сгреб все барахло в охапку и направился к выходу. Отец Юстиний все же воспользовался свободной минуткой и приладил что-то на шею Алтая.

— Первый образец, — пояснил он. — Проект не закончен, но мне нужно с чего-то начинать.

— Ага, — кивнул я. — Алтай, ждать. Юстиний, идемте. У нас и правда очень мало времени.

Судя по всему, я оказался единственным из этой компании, кто не знал, где находилась баня.

— А почему баня-то? — прошептал я, когда мы торопливо спускались по тайной лестнице. — Причем она здесь вообще?

— Существует несколько ритуалов посвящения, — ответил Юстиний. — Все основаны на различных традициях темного колдовства. Самый простой — в деревенской бане, которая издревле считалась местом для колдовства. Еще есть ритуалы на перекрестках, на кладбищах. Ими сейчас почти не пользуются. Орден предпочитает пафосный церемониал западной традиции. Так что вам, Владимир Андреевич, в какой-то степени повезло. Ничего красивого в вашей версии ритуала не будет, но он прост, эффективен, а, главное, несет в себе истинные древние традиции.

Нет, это, конечно, было приятно, но все же могли бы и предупредить. Луций шустро вывел нас в хозяйственную часть двора и, обойдя ряд построек, вышел к бане. Действительно, почти деревенская, даже странно для такого места. Труба, сруб, крыша со скатами — все как на картинке.

Из трубы уже вовсю валил дым, а ожидавшая нас Друзилла открыла дверь.

— Шевелитесь!

Луций взглянул на часы, нахмурился и подтолкнул меня.

— Быстрее, Владимир. Поджимает.

Торопливо миновав предбанник, мы оказались в парилке. Мое сердце сжалось, когда мы, в обуви, принялись топтать в месте, где люди обычно моются. Ну не любил я так свинячить. В помещении было нежарко — печь явно только что затопили.

Друзилла выгнала Дионисия на улицу, велев ему никого не пускать под страхом смерти. Быстро забрала у меня из рук шелковое барахло и сунула в руку пучок каких-то прутьев.

— Что это?

— Голик, ободранный веник. Нужен для ритуала.

— Хорошо. Что я должен делать.

— Сначала — всем успокоиться, трижды вдохнуть и выдохнуть, — Друзилла поставила на деревянную полку тонкую черную свечу. — Работать придется быстро, поэтому все элементы ритуала символические. Но это место даст нужную силу, это не простая банька. Еще первую Тьму застала, здесь все стены силой пропитаны.

Я выровнял дыхание и заставил сердце колотиться помедленнее. Почему-то поджилки тряслись, хотя никакого сопротивления Тьмы я не чувствовал. Наверное, просто азарт и предвкушение таинства. Послушник я или кто, в конце концов? Имею право.

Друзилла уставилась на меня.

— Слушай внимательно. Делай все ровно так, как я скажу. Никакой самодеятельности — это может навредить не только ритуалу, но и тебе. Голик держи в руках., пока будешь читать воззвание. Воззвание повторяй за мной слово в слово.

— Хорошо.

— Как закончишь читать, сунь голик в горящую печь. Затем нужно будет раздеться, прочитать клятву, облиться водой — я дам ее, и затем переодеться в те вещи, что ты принес. И теперь самое главное. До следующего рассвета ты не должен ни есть, ни пить, и, главное, ни с кем разговаривай. Полное молчание. За эти сутки твой организм окончательно перестроится, чтобы вобрать в себя то, что не было доступно тебе как послушнику. Это очень важно, Владимир!

Хм. Звучит как вызов. Только не очень понятно, почему нельзя говорить… Ну да ладно. Просто уйду к себе. Благо Алтай умел понимать команды жестами.

— Понял, — хрипло ответил я.

— Тогда начнем.

Друзилла поставила меня напротив печи, а Луций и Юстиний расположились чуть поодаль.

— Повторяй за мной. Слово в слово.

Вызываю сюда свидетеля моего учения для моего таланта.

Обмою себя водой из трех разных ручьев,

Сломаю семь печатей недели:

Понедельника, вторника, среды, четверга,

Пятницы и субботы и седьмого дня — воскресенья.

Возьму мудрость змеи, легкость лисицы,

Быстроту стрелы от молнии, росы с трав земных,

Знания Тьмы, царицы сущего.

Заклинание звучало как бред сумасшедшего, но я уже начинал к этому привыкать. Но почему-то губы с трудом шевелились, словно каждое слово весило целую тонну, и мне было физически тяжело выговаривать заклинание.

Сила в руке моей поразит врага.

Оденусь я щитами надежными, укроюсь я пологом невидимым,

Облачусь я в доспехи в пути моем.

Свидетель, здесь ли ты?

— Здесь, — отозвался Юстиниан.

Проводник мой, поручитель и друг, здесь ли ты?

— Здесь, — ответил Луций.

Клянусь быть сильнее врагов моих и проворней их.

Сжигаю я голик этот и с ним отступление мое от учения.

Открою книгу и сломаю семь ее печатей, высвобожу знание.

Вижу Тьму, падающую с неба молнией.

Молния та — учение мое.

Да будет так.

Последнее слово я проговорил на выдохе. Казалось, все небеса навалились на мои плечи и давили свинцовой тяжестью. Ноги дрожали от напряжения, но я продолжал стоять, а под конец сцепил зубы.

Друзилла жестом велела сунуть пучок прутьев в огонь. Луций осторожно отодвинул защитную решетку, и я бросил голик ярким языкам пламени.

И только после этого это странное напряжение меня отпустило.

— Разоблачайся, дитя, — изменившимся голосом сказала Друзилла. И только сейчас я понял, почему ее голос казался мне странным. Он звучал точно как тот, каким со мной говорила сама Тьма.

Я принялся стаскивать с себя прогулочную одежду. Рубашку, брюки, носки, белье… Все отправилось в печь.

— Украшения, — подсказал Луций. — На вас не должно остаться ничего старого.

Я помедлил, коснувшись кулона, который явно достался Оболенскому от кого-то из родных. Это был не крестик. Больше похоже на образок или что-то вроде того. Может покровитель рода… пришлось расстаться и с ним. Кулон на длинной серебряной цепочке отправился в печь следом за одеждой, и когда огонь принялся его облизывать, все мое тело свело диким спазмом.

— Держитесь, — шепнул Луций. — Нужно держаться. Переход — это больно.

Да уж. Больно было. Словно меня изнутри разрывало на сотню маленьких Оболенских, и разрывало заживо без анестезии. Я стиснул зубы, кажется, даже зарычал… Но устоял на ногах. Не дамся. Не сломаюсь. Слишком далеко зашел, чтобы позволить меня сломить.

Друзилла обошла меня и встала передо мной с небольшой бутылочкой в руках.

— Омойся водой из трех ручьев. Первый ручей смывает прошлое. Второй ручей смывает настоящее. Третьи воды очистят будущее.

Старуха принялась медленно лить воду мне на макушку. Ледяная… я инстинктивно поежился — вода оказалась настолько холодной, что обжигала, словно то была и не вода вовсе, а жидкий азот. Тонкие струйки сползли с моих волос на лоб, лицо, шею, на спину и грудь, словно маленькие ледяные змеи. Внезапно стало невыносимо холодно, даже изнутри… Я даже перестал чувствовать неприятный запах гари. Мир словно и вовсе перестал существовать…

— Отрекайся.

Отрекаюсь от рода своего, от семьи своей, от отца, матери, братьев, сестер и предков.

Отрекаюсь от мира суетного. От заветов, законов и титулов.

Отрекаюсь от имени своего. Имя мое дарует мне Тьма.

Заклинаю своей бессмертной душой,

Да ремеслом тайным, силой Темной.

Да не будет мне возврата во веки вечные.

Да будет так.

Я прошептал последние слова и покачнулся. Вода стекала по моим ногам, и холод от этой ледяной лужи был невыносимым. Но что-то изменилось. Что-то во мне действительно стало иным. Но я не мог понять, что именно…

— Какое имя дарует тебе Тьма? — с благоговением спросила Друзилла.

Какое? Вероятно, она должна была сама мне его подсказать?

«Элевтерий, дитя», — ответила сила.

— Элевтерий, — сказал вслух я, и Луций побледнел.

— Освободитель… — прошептал он.