Темный орден (Оболенский, том 3)

Глава 9

Я нервно сглотнул слюну, но даже этот, казалось бы, простейший жест, сейчас дался мне с трудом. Дурацкое чувство — когда тело и разум внезапно отказываются тебе подчиняться. Отвратительно.

— Что… Что вы имеете в виду? — осторожно спросил я.

— Расскажите все как есть, — мягко, по-отечески улыбнулся Вергилий. — Боюсь, я сейчас один из немногих в Ордене, кто действительно заботится не только о том, как спасти нашу структуру, но и о вас лично. И вовсе не потому, что вы — сын князя и в случае вашей смерти Орден ожидают большие беды. Нет, Владимир Андреевич, я просто не хочу невинных жертв. И я уверен, что вы — жертва обстоятельств. Но я хочу, чтобы вы помогли мне понять, как сложилась эта цепочка роковых событий. Поэтому если вы что-то знаете, хоть что-нибудь,что может показаться вам важным, прошу, скажите мне. Скажите сейчас, пока у нас еще есть время.

Примоген говорил проникновенно и убедительно. Удивительно, но я ему поверил. Этот пожилой мужик с самого начала произвёл на меня впечатление гуманиста — насколько это вообще возможно для темного колдуна и члена Ордена. А ведь он стоял на самой вершине этой пирамиды, значит, наверняка имел целое кладбище скелетов в шкафу.

И все же сейчас я ему верил. Не потому, что он применил свои способности, а он точно воспользовался силой, чтобы слегка меня подтолкнуть — я чувствовал это. Нет, какого-то черта Вергилий действительно хотел избежать лишнего кровопролития.

— Есть кое-что…

Я решил рассказать ему все как есть, с самой моей нелепой смерти. С того момента, как, испустив дух в той офисной каморке, я очнулся в роскошном особняке Оболенских. Рассказать о роковой просьбе княгини и помощи Друзиллы — ведь, получается, Тьма каким-то образом могла воспользоваться создавшимся «коридором» и заложить в меня эту бомбу. Ведь даже если мне была очевидна эта связь, то уж Примогену она могла сказать гораздо больше.

И почему-то сейчас я был уверен, что Вергилий мне поверит. Кто угодно посчитал бы меня сумасшедшим, но старик… После всего, что он уже узнал, он должен был поверить.

— Я слушаю, Владимир Андреевич.

Я набрал в легкие побольше воздуха, открыл рот, чтобы начать рассказ… Но внезапно понял, что не мог вымолвить ни слова.

Что-то тяжелое навалилось на мою грудь, как каменная могильная плита, не давало вздохнуть. Я пытался ловить ртом воздух, но горло словно онемело, и я даже с трудом мог пошевелиться. А внутри меня снова поднялась Тьма.

«МОЛЧИ!»

Сама заткнись. Теперь мне казалось, что те самые темные уродливые руки-щупальца пытались придушить меня самого изнутри.

— Владимир?

— Я… Не… Не могу… Она… Не позволяет…

Последнюю фразу я прохрипел так тихо, что вряд ли Вергилий вообще меня услышал. Но он все понял. Старик вскочил со своего места и бросился ко мне с удивительной для его возраста прытью.

Я почувствовал удар. Вергилий дал мне крепкого тумака прямо в лоб. В ушах зазвенело, словно у меня над головой ударили в тарелки. Примоген крикнул что-то, но я не расслышал слов, лишь видел, как двигались его сухие губы.

— Не поддавайтесь! — его голос звучал очень тихо, словно из-за стены.

Я и рад бы, но… После его тумака хватка Тьмы немного ослабла — по крайней мере сейчас я уже не думал, что она собралась придушить меня насмерть. Но горло все так же было зажато в невидимых тисках.

Вергилий обхватил мою голову обеими руками, и мне показалось, что она сейчас взорвется, как бешеный огурец. Боль, давление…

Он что-то кричал надо мной, и я чувствовал, что хватка Тьмы начала понемногу слабеть. Скрученные спазмом мышцы вмиг расслабились, и я обмяк в руках Примогена.

— Господи…

Старик чуть отстранился, не сводя с меня обеспокоенного взгляда.

— Да, она глубоко забралась. Уже перехватывает над вами контроль. Это скверно.

— А что делать?

— Честно? — он вытер проступившие на глазах слезы. — Пока что не имею понятия. Я впервые сталкиваюсь с подобным, и никто в Ордене не представляет, как с этим бороться. Тьма в вас слишком сильна, Владимир Андреевич. Одно могу сказать точно: вам больше нельзя забирать ничьи дары, даже если они сами будут проситься вам в руки. Даже если на вас кто-нибудь нападет, даже если битва будет смертельной… Убейте, но не забирайте дары, особенно если это будет сила Тьмы. Чем больше вы вбираете в себя этой силы, тем могущественнее она становится. И тем сложнее вам будет сопротивляться ее воле.

Я с трудом кивнул. Не знаю, что Вергилий со мной сделал, но, кажется, это все же сработало. Тьма замолчала, а от ее хватки осталась только боль в гортани.

— Так о чем вы хотели рассказать, Владимир Андреевич?

— Я не…

Адский, демонический крик оглушил меня. Крик рвался изнутри, звучал только в моей голове, но от этого вопля банши, казалось, сейчас лопнут глаза. Всего на долю секунды, на мгновение я закрыл глаза и сосредоточился на том, чтобы попытаться унять этот крик. Или хотя бы затаиться, чтобы не слышать его, не испытывать эту боль…

А когда открыл глаза, то понял, что мое тело больше мне не принадлежало.

Руки сами по себе вскинулись, оттолкнув Вергилия к противоположной стене. С моих пальцев сорвалось что-то наподобие темной волны, темный ветер — оно перевернуло стол, кресла, а не ожидавший атаки Вергилий едва не угодил в распахнутую пасть камина.

— Боритесь! — крикнул он. — Боритесь с ней!

Ага. Легко сказать. Я не мог бороться, эта тварь просто перехватила управление. Я мог лишь наблюдать за тем, как мои руки вскидывались в смертоносном заклинании, как оно ударило в потолок, обрушив кованую люстру и кусок лепнины.

— Ай!

А вот боль продолжал чувствовать именно я. Вергилий увернулся от люстры и метнул в меня что-то наподобие маленького темного дротика. Тот угодил мне в бедро, и я взвыл. Как-то несправедливо, когда тебя лишают возможности контролировать ситуацию, но спихивают на тебя все звездюли.

— Прекрати! — рявкнул я.

Но сила молчала. Лишь порцию за порцией придумывала такие странные заклинания, которые мне бы и в голову не пришли. Она использовала даже нетемные дары так, что они окрашивались Тьмой.

Вода в кувшине вскипела, толстое стекло лопнуло, окатив Примогена кипятком и осколками — но тот успел вовремя сплести простенький барьер, и до него почти ничего не долетело.

— Боритесь, Владимир!

— Я… Я не он!

«Молчи, дитя!»

Примоген застыл.

— Что вы сказали?

— Я… другой… дух…

На мой разум упала пелена мрака. Словно Тьма отправила меня в настоящий нокаут. Лишь погружаясь в этот беспросветный мрак, я слышал грохот, звон чего-то металлического и… отчаянный крик Примогена.

А затем все отступило. Тьма вернула мне зрение, и я охнул.

— Вергилий…

«Спокойнее, дитя. Он еще жив», — отозвалась тьма.

Старик распластался на ковре между камином и перевернутым креслом. Рядом валялась люстра в окружении осколков стеклянных плафонов. В остальном кабинете царил полный беспорядок — даже книги попадали с полок.

Я застыл над лежавшим навзничь Вергилием.

— Ты что наделала, мать твою?!

«Убей его… Сейчас. Забери его силу…» — ласково, но настойчиво шептал голос Тьмы.

Странно, но раньше я не задумывался о нем. Даже не замечал, что почему-то слышал его женским. Может потому что «сила» и «Тьма» были словами женского рода, может потому, что Тьму представляли коварной, как иные дамы-злодейки из сказок и фэнтези… И сейчас этот тембр, этот голос убаюкивал меня, тек плавным и нежным ручейком, словно мать поглаживала по волосам.

«Он нужен НАМ», — продолжала увещевания Тьма. — «НАМ нужна его сила. Забери ее, и станешь могущественнее. Больше никто не посмеет указывать тебе место. Ты сам станешь тем, кто решает судьбы других».

— За… замолчи.

«Почему? Считаешь его другом? Союзником? Он печется лишь о том, чтобы сохранить свою шкуру и этот Орден, который оброс преференциями в обществе. Ему плевать на тебя, Хрусталев», — я вздрогнул, когда сила назвала мою настоящую фамилию. — «Он просто использует тебя, чтобы прикрыть свою старю задницу, дитя. Неужели ради этого стоило умирать в старом мире и начинать новую жизнь в этом? Вспомни, кем ты был. На что растратил свою жизнь? Неужели ты был счастлив?»

Нет, не был. Но я был на своем месте и жил так, как считал правильным.

«А стоило ли это „правильное“ того? Зачем ты пытаешься искать справедливость там, где ее нет и не может быть, а, Хруст? Где была справедливость, когда твоему отцу, твоему родному отцу, этому тонкому ученому человеку, пришлось пойти на сговор с ворами и бандитами, чтобы прокормить семью в тяжелое время? Что это за мир и за справедливость такая, если о вас никто не позаботился, а в итоге твоего отца еще и посадили в тюрьму, повесив на него даже чужие грехи?»

Я мотнул головой, почувствовав, как у меня на лбу и спине проступил ледяной пот.

— Он знал, на что шел, — сквозь зубы процедил я. — Он знал, что шел на преступление. И понимал, чем все это могло закончиться.

«Именно», — отозвалась Тьма. — «Он решил действовать сам, против правил, даже понимая, что сломает этим свою жизнь. Он принес свою жизнь в жертву вашего с матерью будущего. Ведь она тогда нашла тот тайник, правда? Да только грянул „черный август“, и все то, ради чего он так старался, обратилось в фантики. Он принес себя в жертву зря, Хруст. Никакой справедливости для тебя и твоей матери. Ты сам знаешь, ты сам все видел. Ты всегда понимал, что вы оказались лишними на том празднике жизни. Никому не был нужен ты — мальчик, которого заклеймили родством с преступником. Никому не была нужна твоя мать, которую выбросили с работы и заставили крутиться как юлу, чтобы дать тебе хоть какое-то будущее…»

Я слушал Тьму, стиснув зубы до скрежета. Вергилий говорил, что Тьма лжива. Но, черт возьми, она знала меня лучше их всех. Эта сила знала мое прошлое, мои мысли, мои печали… И я не мог заглушить ее голос. Словно завороженный, я продолжал ее слушать. Слушать и пропитываться ненавистью.

«Вы стали просто мусором. До вас не было дела властям, занимавшимися переделом собственности, друзьям, соседям, коллегам — ведь вы были пятном позора. И ничего хорошего вам бы не светило. Скажу честно, Хруст. Не погибни ты в том офисе, ты бы еще много раз пожалел о том, что это не случилось. В том мире тебя ожидало безрадостное будущее. Но я даю тебе возможность наконец-то все изменить. Мой выбор пал на тебя не просто так».

— Почему? — шепнул я. — Потому что умер в удачное время?

«Не ты один погиб в ту секунду. Миров много, миры большие», — улыбнулась Тьма. — «Почему Евдокия стала проводником? Ты ведь знаешь, через что ей пришлось пройти. По той же причине выбор пал и на тебя».

Значит, Тьмы выбирала отчаянных. Тех, кто считал, что потерял все или почти все. Что это? Сострадание? Но была ли сила, этот непостижимый эфир или как его можно было назвать, была ли она способна на сострадание и жалость?

Или все дело было в том, что отчаявшуюся душу гораздо проще соблазнить?

«Договор честный, Хрусталев», — чуть тверже заявила Тьма. — «Я не разбрасываюсь подарками просто так, и не потому, что мне жаль, а потому что сейчас у меня попросту не хватает могущества одаривать всех. Но мы друг другу нужны, и твой наставник смог раскрыть мои намерения. Таиться и наводить туман я не стану. Это непочтительно по отношению к тем, кто мне помогает».

Я не выдержал и нервно рассмеялся. Непочтительно? Мне думалось, я был просто инструментом для достижения цели. Какое почтение может быть у руки к молотку? Разве что ухаживать за инструментом, чтобы не сломался да прослужил подольше.

— Ну и?

«Мне действительно нужен этот мир. Именно этот, а не какой-либо другой. Здесь самая тонкая завеса, что отделяет его от прочих. Потому ты смог оказаться здесь, потому здесь работают дары и то, что ты называешь колдовством. Просто здесь все немного иначе устроено, хотя и привычно твоему глазу. И я хочу войти сюда, остаться здесь».

— Зачем?

«Затем, что это моя природа и моя суть. Я преобразовываю вещи и упорядочиваю их в соответствии с тем, что во мне заложено. Твои наставники называют меня Тьмой, но я всего лишь обладаю собственной волей. Часто — строптивой. Орден — это наследие тех, кто посчитал, что вправе использовать меня, эту силу, по своей воле и в своих интересах. Они получили право управлять тем, о чем не имеют истинного представления. Но у них получилось это лишь потому, что силы в этот мир пришло слишком мало. Слишком мало для того, чтобы упорядочивать, но достаточно для того, чтобы чувствительные к ней люди смогли использовать ее как им угодно».

— Так ты что, у нас из себя еще и жертву строишь? — усмехнулся я. — Несчастная силушка, все тебя дербанят и пользуют.

«Мне не нужно твое сочувствие, Хрусталев», — равнодушно отозвалась Тьма, видимо, не считав моего сарказма. — «Лишь помощь. Ты хотел знать, почему все получилось именно так — и я говорю. Теперь, когда ты знаешь, я хочу, чтобы ты сам добровольно согласился мне помочь. Так будет проще для всех».

— А если не соглашусь?

«Но зачем тебе отказываться?» — изумилась Тьма. — «Я ведь только начинаю, но смотри, сколько ты уже обрел. Получил новую жизнь — в теле крепкого одаренного юноши, в роду аристократов с титулом и влиянием. Ты обладаешь роскошными дарами… И даже семья, твоя новая семья, теперь иная. Полная, дружная. Тебя любят, Хрусталев, и показывают тебе эту любовь. У тебя появились друзья, женщина… Да хотя бы даже собака! Но всего этого могло бы и не быть, не вмешайся я…»

Ага, а помимо этого я сбился со счета, сколько раз меня пытались убить, и где-то в Петербурге потирал лапки Вяземский, который спал и видел, как опорочить мое имя и запятнать позором весь род Оболенских из-за старых обид…

«Все это перестанет иметь значение после того, как ты выполнишь свою миссию, Хруст», — прочитав мои мысли, заявила Тьма. — «Я покажу тебе будущее. Покажу тебе, что мы сможем сделать вместе и что построим, если ты мне поможешь. Я не останусь в долгу. Смотри, что тебя ждет, когда ты закончишь жатву…»

На миг у меня перед глазами все потемнело. Я моргнул — и словно очутился в другом месте как сторонний наблюдатель, не присутствовавший, но, скорее, подглядывавший.

Я видел себя, точнее, Володю Оболенского, со стороны, но уже другого. Старше, взрослее. Словно в нем начали проявляться и мои настоящие черты.

Это была небольшая старинная усадьба с аккуратным садом. Двухэтажный деревянный дом напоминал какую-нибудь чеховскую дворянскую дачу. Стояло лето, и мне в нос ударили ароматы цветущих яблонь и слив, откуда-то потянуло свежей выпечкой… Сплошное умиротворение.

В саду, под сенью старого клена, обустроили что-то вроде временной беседки: высокие столбы были обвиты тканью, что не позволяла мошкаре забраться внутрь Но сейчас шторки были подвязаны, и я разглядел устроившуюся на отдых пару. Я и…

— Мам!

Это была она, точно она. Моя мать, настоящая. Словно Тьме удалось каким-то чудом вытащить ее из старого мира и переместить в этот. Я узнал ее вечную прическу с локонами от химзавивки и платиновый блонд в стиле Любови Орловой — уже двадцать лет она не изменяла этому стилю. Лишь в последние годы, когда болезнь начала агрессивно наступать, стало не до парикмахерской.

Но сейчас она выглядела иначе. Как если бы болезни и вовсе не было. Сидела за накрытым скатертью столом перед дымящимся самоваром, потчевала меня булочками и с интересом слушала о том, как шли дела в столице. Лишь ее облачение — в этом видении она была одета сплошь в темные цвета, хотя раньше предпочитала что-нибудь светлое, с цветочками. Даже вязаная пуховая шаль на ее плечах была кровавого темно-бордового оттенка, а серьги в ушах искрились рубиновым блеском.

— Это и правда… она? — тихо спросил я, не надеясь, что Тьма мне ответит.

«Я смогу это сделать. В этот мир попасть проще, чем в другие. Тяжелее всего — покинуть родной. Особенно твой. У него очень толстые стены. Но, нарастив мощь в этом мире, я смогу пробить брешь в другой».

— А болезнь?

«Чудеса случаются, но не всегда. Я смогу остановить болезнь, переместив дух твоей матери в другое тело. Смогу придать этому новому телу вид твоей матери. Поселю в нем ее душу… Но то, что уже утрачено, даже я не смогу восстановить. Разум пострадал и вряд ли полностью восстановится. И все же здесь ей будет легче, и проживет она дольше. Она будет узнавать тебя, хотя и не всякий раз. При ней будут слуги и лекари, она проживет достаточно, чтобы увидеть и понянчить внуков напоследок. Пусть и под закат жизни, но она получит то, что ты всегда для нее хотел. Если ты захочешь…»

Картина и правда выглядела слишком красиво, чтобы быть правдой. Но чем черт не шутит! Если Тьма смогла затащить меня, если она вообще смогла реализовать весь этот замысел…

Я не успел спросить, а перед глазами снова потемнело, словно кто-то резко задернул шторы. Моргнув, я увидел уже иную картину.

Дворец Оболенских на Литейном, бывший Юсуповский. Восстановленный и, казалось, только сейчас вступивший в эпоху своего зенита. Он изменился — стал строже, но величественнее. Золотую отделку сменили на черную, но это, как ни странно, лишь усиливало впечатление.

— Принимать самого Князя для нас большая честь, — проговорила чуть постаревшая, но не утратившая привлекательности княгиня Оболенская, мать Володи. На ее шее сверкало роскошное колье с черным бриллиантом, и она тоже была одета в темное бальное платье. За ее спиной в парадном зале дворца танцы были уже в самом разгаре. Правда, это походило на знаменитый «Черный бал» императрицы Марии Федоровны, вдовы Александра III. Он же был известен как «бал мести».

А мстила Мария Федоровна австрийскому двору за проявленную бестактность: во время траура по одному из великих князей австрийский двор организовал пышные празднества, что было оскорбительным по отношению к российской правящей фамилии. Императрица промолчала, но зарубку сделала.

И когда во время подготовки очередного бала уже в Петербурге пришла весть о самоубийстве кронпринца Рудольфа — единственного наследника австро-венгерского императора Франца Иосифа I и императрицы Елизаветы, Романовы, в свою очередь, решили не отменять бал, но приказали всем приглашенным явиться в траурной одежде.

Великолепный «Чёрный бал» состоялся: черные туалеты были очень красивы, драгоценные камни были очень красивы на фоне черных туалетов. Музыканты исполняли только венскую музыку. Это была очень изящная месть австрийскому двору.

Мне почему-то сразу вспомнилась эта история, потому что я видел, казалось, повторение этой исторической сцены. И нельзя было сказать, что приглашенные во Дворец Оболенских выглядели подавленными. Быть может, Тьма ввела и новую моду…

— Проходи же, Володенька! — княгиня отвела меня в сторону, так, чтобы гости не могли меня увидеть раньше времени, и заключила в крепкие объятия. — Лешенька очень по тебе скучал. Хотя и считает это мероприятие дерзостью… Все же после того, что случилось с Домами Долгоруковых и Вяземских… Но твой — и наш триумф важнее. После всего, что они сделали… Но сейчас они увидят тебя — и все встанет на свои места, — княгиня отстранилась и указала на роскошный орден, крепившийся на черной ленте у меня на груди. — Теперь все знают, что ближе тебя к императору нет никого. И ты не представляешь, как все взбудоражены твоим согласием появиться…

Что? Что они все-таки натворили. И ладно Вяземский — я предполагал, что у Олега все же не хватит силы воли держать себя в руках. Но Долгорукие? Это же родственный дом, младшая ветвь, еще в древности обретшая собственную власть. Но они всегда были в союзе с Оболенскими…

Тьма не дала ответа. Я лишь услышал короткий смешок, а затем картинка снова сменилась.

Я все так же оставался незримым наблюдателем за этими сценами из собственного будущего. Но сейчас события разворачивались… в церкви. Я сразу узнал роскошное, поистине царское, убранство Исаакиевского собора. Множество мраморных колонн, расписные плафоны, мозаика и огромный зал, заполненный толпой придворных и пропахший ладаном.

Я стоял на пороге, за моей спиной распахнулись двери, но внутрь я не заходил. Лишь сейчас я понял, что ждал. И когда перед ступенями остановилась украшенная золотыми вензелями машина, я понял, в чем было дело.

Венчание.

Из автомобиля, хотя он был больше поход на карету на колесах, вывели девушку. Тонкий стан был затянут в изумительное расшитое жемчугом платье, шлейф которого пришлось разворачивать и нести двум слугам. В руках у невесты был букет белоснежных цветов, но из-за этой охапки я даже не смог рассмотреть ее пальцы.

И самое странное — ее лицо было скрыто под плотной вуалью. Голову венчала диадема, заискрившаяся сотней бриллиантов, когда на камни упал луч полуденного солнца, но лицо… Словно его скрыли намеренно. Обычно фата у невест была полупрозрачной, скорее символической. Но на этой девушке оно было слишком плотным.

Невеста подошла ко мне, передала букет кому-то из сопровождавших ее дам, и я подал ей руку, чтобы повести в храм.

Впереди. по обеим сторонам огороженной дороги к алтарю, замерли люди. Позади нас, на площади, толпа издала торжественные возгласы.

— Император! Сам император прибыл…

Картинка погасла. Я тряхнул головой, пытаясь отогнать остатки наваждения.

— Кто она? — Хрипло спросил я.

Мне казалось, что прошла целая вечность, но, судя по всему, наш с Тьмой диалог и просмотр интересной документалки о будущем не продлился долго. Примоген все так же лежал на ковре, над ним опасно накренился перевернутый стол, да и во всем кабинете царил полный хаос. Бой и правда был нешуточным.

«Та, кого ты выберешь», — ответила Тьма. — «У тебя будут варианты один другого привлекательнее».

— Значит, я буду жить на три семьи? — усмехнулся я. — Оболенские, мать, своя собственная… Не все согласятся с тем, что это — счастье.

«Но это то, чего ты всегда хотел. То, что у тебя рано отняли и то, что ты можешь окупить сторицей. Это ведь не только семья. Темный князь — это еще и должность».

— А Темная княгиня? Та самая, которую я каким-то образом должен возвысить.

Голос рассмеялся.

«Не все сразу, Хрусталев. Темная княгиня — это часть твоей работы. Часть нашего договора. Но я показываю то, что ты получишь после. Это хорошая и честная сделка, дитя. И лучшего предложения тебе больше никто и никогда не сделает. Я получаю возможность реализовать свою природу, а ты… Ты получаешь все, о чем даже не смел мечтать».

— А нюансы?

«Ты знаешь главную деталь. Мне нужен Палач и жнец. Это грязная работа. Но и с ней я тебе помогу. Ты — мои физические руки в этом мире, а рукам всегда достается тяжелый труд. Но прежде чем ты ответишь, прежде чем попытаешься отказаться… Скажи, Хрустальный князь, за что тебе защищать тех, чья сила мне нужна? Многие из них мечтают о твоей смерти и непременно попытаются тебя убить. Многие из них мечтают оказаться на твоем месте и непременно попытаются тебя подвинуть, считая, что они мудрее меня. Ты не из этого мира, ты ничего никому не должен, Хрусталев. Или ты считаешь иначе?»

Я застыл, раздумывая над ответом. Тьма, зараза такая, была отличным психологом и прекрасно играла на моих чувствах, мечтах и обидах. И… по большому счету, в чем она была неправа?

Если верить видениям, передо мной простирались возможности, которые я прежде не мог себе вообразить. Я действительно мог получить все. Но… Ценой убийства. Нельзя вырвать из человека дар, не угробив его самого. Сила была каким-то непостижимым образом связана с кровью. Так что работа действительно грязная, кровь придется лить ведрами.

Но чью кровь? Тех, кто был мне никем? Тех, кто, выясни они мое истинное происхождение, и руки бы мне не подали?

На одной чаше весов была мораль, которая…

— Оболенские не должны пострадать, — сказал я. — И мои неодаренные друзья.

«Что ж, обойдемся без них. Но ты компенсируешь силу Оболенских чьей-нибудь другой, аналогичной».

— Сколько тебе вообще нужно этой силы?

Тьма усмехнулась.

«Начнем с Ордена, сначала мне нужна почти вся Тьма. Затем придется проредить аристократические дома. Но выборочно. Я не слепая сила, что пожирает все подряд. Нет, мне нужен порядок. А для порядка должны остаться люди, которые в нем соображают. Просто строить они его будут немного иначе. Считай себя очищающим штормом, санитаром этого буйного леса… Ибо не все достойны тех даров, что были выданы их семьям сотню лет назад».

— И с чего начать?

Тьма заставила меня снова посмотреть на Примогена.

«Обезглавь верхушку — и тебе будет гораздо проще уничтожать их в том хаосе. Что начнется».