Тень берсерка

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

То, что курс моего лечения окончательно и бесповоротно прерван, стало ясно еще до того, как я очутился на сиденье явно списанного в эпоху перестройки «козла» из райкомовского гаража.

Вместо того, чтобы окунуться в остро необходимую подорванному здоровью радоновую ванну, пришлось не без помощи добрых людей занырнуть в косятинский эквивалент джипа «Паджеро» с удобными деревянными сиденьями, еще раз подчеркивающими простоту местных нравов..

На сей раз мне не довелось продемонстрировать умение работать руками по весьма прозаической причине. Когда на тебя с двух сторон смотрят стволы, корчить из себя Шварценеггера может только претендент на исполнение главной роли фильма «Идиот», поставленного исключительно по мотивам Достоевского.

Никакой достоевщиной в «газике» не пахло, ну разве что чертовщиной, а также табаком низкого качества и отменным перегаром. Черти были, как на подбор, мало уступающие в параметрах тем, которых я пытался приучить к хорошему коньяку и стучаться в двери. В неземных способностях моего нынешнего мордатого окружения я как-то сомневаюсь, хотя понимаю — это самые настоящие черти. Именно таким словом с незапамятных времен в моем родном Южноморске именуют деревенских жителей.

Зато в остальном ошибся. Мне казалось, что наше свидание с Будяком состоится в каком-то клубе, перепрофилированном в новых исторических условиях в амбар, где хозяин Косятина попытается научить гостя города уму-разуму с собственной точки зрения. Вместо этого я очутился на самой настоящей свадьбе в качестве опоздавшего, которому налили такую штрафную! О подобной таре не смеет мечтать алкоголик с двадцатилетним стажем, в ней вполне могла найти отдохновение от пресыщенности жизнью пара гипербореев.

Ради счастья совершенно незнакомых молодых пришлось пойти на максимальный риск, опорожнив посудину с выпивкой. Делая последние глотки, я отчего-то с нежностью вспоминал о запахе «Огненного» и без подсказок со стороны самого Будяка созрел принести свои извинения изобретателю этого коктейля.

Несмотря на то, что Будяк торчал на свадьбе в качестве посаженого отца, крестный папа Городка сидел рядом со мной и отчего-то совершенно не боялся, что вместо густого холодца я попытаюсь проколоть вилкой его глаз. Штрафная подействовала очень быстро, активно гоня по жилам застоявшуюся со вчерашнего дня кровь. Стало предельно ясно, почему некоторые люди норовят опаздывать на торжественные мероприятия. Только для того, чтобы им наливали штрафные.

Будяк мне понравился, несмотря на качество выпитого. Простой мужик, крепкий вовсе не задним умом, с легкой хитринкой, привыкший все делать обстоятельно, не торопясь, а главное, умеющий принимать верное решение из множества вариантов. Именно эта природная мудрость помогла безобидным хлебопашцам сохраниться во время коллективизации, а впоследствии — захватить все ключевые позиции в государстве, наивно пытавшемся выкорчевывать их с корнем. Правда, до истинно гиперборейских высот, в отличие от других современных князей, ведущих родословную от сохи, Будяк не добрался. Да и вряд ли он когда-то задумывался о чем-то большем, чем быть первым парнем на селе. И не прогадал, по крайней мере с собственной точки зрения.

Вот и сейчас хозяин города выдерживает длинную паузу, словно у него нет никаких забот, кроме поразить капризного гостя Косятина местным хлебосольством. В моем положении только и оставалось копировать его поведение, усиленно исполняя вид: мне очень приятно находиться на банкете в честь торжественной сдачи вагины в эксплуатацию.

— Чего ты добиваешься? — как бы невзначай спросил Будяк, после того как я уже потерял всякую надежду на разговор до подачи сладкого.

— Счастья ищу, — отвечаю неопределенно и вгрызаюсь в великолепно приготовленный окорок.

— Счастье — оно разное бывает, —с философским видом заметил Будяк. — Кому — баба. Кому — кулаками махать. Но на такое счастье и несчастье случается.

— Это да, — просто невозможно не согласиться с подобным глубоким житейским опытом. — Только иначе мы бы не встретились.

— Я сразу понял. Потому и Ваську к тебе послал. Одного, — Будяк добрым глотком опорожнил фужер, занюхал корочкой и аккуратно положил ее на край тарелки. — Допускаю, ты человек серьезный. Или дурак набитый. Таких тоже хватает. Афганец?

— Чеченец, — хихикнул я, находясь под воздействием штрафной.

Будяк слегка нахмурился и благодушно сказал:

— Ты с мальчонками моими так говори.

— Если хочешь иметь со мной дело, привыкай, — оскаливаюсь в ответ. — Допускаешь, что я человек серьезный? А мне кажется — ты это просто знаешь. И не из-за недоразумения в «Эльдорадо».

Хозяин Косятина сосредоточенно надкусил моченое яблоко, тщательно прожевал и лишь затем заметил:

— Так какое у тебя дело?

— Заработать. И тебе предлагаю.

— Спасибо, — с серьезным видом произнес Будяк. — А то, понимаешь, без тебя с голоду пухну.

— Заметь, — благодушно улыбаюсь в ответ, — я тебя не укоряю. Мол, так с мальчонками говори. Умные люди должны понимать друг друга. Но если честно, такое предложение может быть лишь однажды в жизни. Если весь город с молотка продашь — столько не заработаешь.

Будяк усмехнулся, видимо, представил себе, как лупит деревянным молотком по трибуне, привлекая внимание к фигуре аукционатора тех, кто явно сошел с ума и приперся на такую чересчур дешевую распродажу. Да и то верно, какой нормальный человек при существующем законодательстве станет легально покупать лежащие предприятия?

— Сколько? — лаконично спросил божок местного значения.

— Триста тысяч долларов, — небрежным тоном замечаю в ответ и доверительно сообщаю:

— А свинина даже очень хорошо приготовлена. Рекомендую.

Мой милый собеседник ничего не ответил. Он дожевал моченое яблоко, о чем-то задумался и задушевно поведал:

— Жирное, оно вредное. Много жрать нельзя.

Бедняга, скорее всего, ошалел от моего предложения. Быть может, решил: за эти деньги требуется перестрелять весь город или еще хуже — возглавить районную администрацию и доблестно продолжать опыты над людьми по выживанию в экстремальных условиях, именующихся жизнью.

— Да, что касается свиньи — ты прав, — прихожу на помощь соседу по столу, за которым стоит сплошной рев, изредка прерывающийся косноязычными тостами. — Единственное в мире, чего много не бывает, — это деньги. А сумма... Я привык работать честно. Много жрать в одиночку — быстро подавишься.

— А дело-то в чем? — безразлично, словно исключительно для того, чтобы поддержать разговор, спросил Будяк.

— Я коллекционер. Собираю картины. В городе есть один склад. Возьмем его — и все дела.

По лицу собеседника скользнуло удивление. Оказывается, в подотчетном только ему хозяйстве имеется склад, о котором хозяин не имеет представления, это же форменный непорядок.

— Ну, допустим, я возьму эти картинки. А чего ты не боишься...

— Потому и не боюсь, что картинки. Это же не видеомагнитофон или картошка. Их продать нужно. Сомневаюсь, что все картинные галереи страны дадут тебе хотя бы десять тысяч. В общем, без меня их реализация просто невозможна.

— Так, может, они полежат. До лучшего времени, — невозмутимо рассудил деловой человек косятинского пошиба.

И этот туда же. Интересно, люди хоть когда-нибудь придут к мысли: лучших времен попросту не бывает, в отличие от летальных последствий в их ожидании.

Я не стал подсказывать Будяку, что он скорее разучится щи лаптем хлебать, чем хоть раз в жизни дождется лучших времен, подобно дедам-отцам, и доверительно поведал:

— Деньги должны не лежать, а работать. Если твой навар прокручивать хотя бы из пятидесяти процентов годовых...

Будяк сосредоточенно пожевал губами, словно его тарелка уже опустела. До сих пор в себя от радости прийти не может. Триста штук, с ума сойти, вдобавок их еще, оказывается, прокручивать можно. Я уже чувствую себя главнее лектора ликбеза экономического образования при наших рыночно-дебильных отношениях.

— Это дело обсосать требуется, — наконец-то созрел для уклончивого ответа мой собеседник и предложил:

— Поедем ко мне. Попаримся, помозгуем. Банька у меня хорошая...

— Девочки на загляденье, — пытаюсь насытить программу местного гостеприимства в нужном направлении, однако Будяк решительно обрывает:

— Ты это брось. Я — человек семейный.

— Можешь выразить мне соболезнование. Я тоже.

Будяк бросил на меня беглый взгляд без тени иронии и встал.

Разговоры за столом стихли с такой скоростью, словно присутствующие уже до отвала закусили мышьяком стаканы с сулемой. Даже вилки перестали стучать по тарелкам, а пышногрудая невеста, настоящая кровь с молоком, так мечтательно уставилась на Будяка, будто в Косятине до сих пор сохраняется право первой ночи за его хозяином, стоящим на страже кодекса чистоты семейных отношений.

— Дорогие мои Лена с Борей, — тихим ровным голосом произнес Будяк, приподняв бокал с водкой. — Дай вам Бог! Горько!

— Горько! — завизжала ожившая свадьба с такой радостью, словно впервые в жизни наконец-то дождалась от кого-то умного слова.

— Горько! — радостно заорал я, искренне сожалея об отсутствии традиционного угощения гостей в местных баньках.

Каким бы ни было прекрасным качество косятинского алкоголя, я окончательно проникся ответственностью за предстоящую работу с Будяком. Разве будет легко с человеком, не догадывающимся о том, что желание гостя — закон для хозяина, а тосты полагается провозглашать исключительно с бокалом шампанского в руке?