Тень берсерка

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

Трудовая дисциплина в моей фирме падала подобно объемам любого производства, за исключением пустых обещаний. Уже целых десять минут, как в «Метелице» появилось электроосвещение, а Рябова все нет. Спустя еще пять минут после того, как нагрелся «Электрон», коммерческий директор по-прежнему запаздывал. Нужно будет объявить Сереже выговор, ради этого я готов впервые в практике нашего трудового коллектива устроить общее собрание. Примерно такое, которое усиленно рекламируют в программе новостей.

С некоторых пор крайности становятся мне по душе. Неудивительно: в конце концов, я живу в стране, являющейся мировым лидером по масштабам коррупции. Это во многом компенсируется бескомпромиссной борьбой за последнее место на планете по уровню зарплат. Насладившись телевизором до отвращения в течение нескольких минут, выключаю «Электрон» с твердой уверенностью: по числу новостей мы также стали безоговорочными лидерами на земном шаре.

Еще бы. То, что в нормальном государстве считается само собой разумеющимся, здесь вполне проходит как сногсшибательная новость. Трудовая победа завода тяжелого машиностроения над самим собой! Вспахано двадцать гектаров! Несмотря на тяжкие условия, которым была противопоставлена четкая организованность и массовый героизм трудящихся, отремонтировано два километра асфальтированной дороги! Учителям выплатили зарплату, почти вовремя!

А чего стоят сообщения о торжественной сдаче объектов не в виде рекламы? В основном тяжких воспоминаний о недалеком прошлом. Под Южноморском состоялось торжественное открытие нового моста, естественно, приуроченное к... нет, не к седьмому ноября, а к Дню независимости. Правда, мост начали строить еще в те времена, когда его торжественное открытие, несомненно, состоялось бы именно в ноябре, но теперь-то другие приоритеты. На мост заявился премьер-министр и поведал строившим его жителям соседней республики о их нелегком труде на благо родной страны. Естественно, работяги хлопали в ладоши, а премьер имел в виду страну, на мосту которой резал ленточку перед скоплением кинокамер. Торжественное событие состоялось, и все средства массовой информации рассказали о нем в тот же день. На следующий, как водится, мост снова закрыли и достраивали в течение двух месяцев. Поспешили в смысле с выбором Дня независимости, его надо было бы в конце декабря отмечать...

Я повышал свое национальное самосознание до тех самых пор, пока в номер без стука не ввалился Рябов.

— Опоздавшим достаются кости! — приветствую подчиненного словами древнеримского оратора, по-патрициански кутаясь в плед. — Объявляю тебе выговор!

— Извини, — буркнул Рябов, припадая к остаткам ужина на столе.

Прикурив сигарету, не без удовольствия наблюдаю, как Рябов выполняет пресловутую Продовольственную программу без всяких партийных призывов. Больше того. Сережа налил себе кофе! Рябов пьет кофе, несмотря на лозунг собственного изготовления: «Вреднее «мокко» только сигареты!». С ума сойти от такой небывалой новости. Может, заказать репортаж по телевизору? Тем более, когда я прикурил стомиллиметровку «Пэлл-Мэлла», Сережа не стал морщиться, пропагандировать пассивное курение, ведущее к свежевырытому итогу жизни, а тщательно вытер сильные пальцы салфеткой и спросил:

— Что будем делать дальше?

— Будем жить! — патетически восклицаю я и, чуть помедлив, снисхожу до конкретики: — До самой смерти.

Коммерческий директор откинулся на спинку колченого кресла «люкса» и задумчиво констатировал:

— Значит, спецхран тебя уже не так сильно интересует. Красные Шапочки, они завлекательнее. Удивляюсь.

— Чему?

— Твоему поведению. Девочка под боком есть, а ты чего-то занялся онанизмом.

Возражать было бы глупо.

— Разве хочешь? — вздохнул я. — Приходится.

Сергей Степанович ухмыльнулся и чуть ли не откровенно поведал:

— Я всегда понимал тебя, но сейчас...

— А что сейчас?

— Ну ты же согласился со мной.

— А, это ты по поводу моих занятий? — пришла моя очередь улыбаться. — Что, забыл народную мудрость: каждый дрочит, как он хочет? Между прочим, это в полной мере относится именно к тебе.

— К тебе тоже, — парирует Рябов.

— Не стану спорить. Я занимаюсь онанизмом. Только незадача у тебя, Сережа. Ты, как и остальной народ, уверен, что знаешь... быть может, и не на практике, что такое онанизм. Однако я никогда бы не имел морального права руководить тобой, если... Ладно. Да будет тебе известно, Онан не занимался рукоблудием. Об этом прямым текстом сказано в одной древней книге. Он прерывал половой акт — и не больше того. Вот и мне приходится...

— Какие еще тексты не дают тебе покоя? — запросто снес легонький щелчок по носу коммерческий директор. — Те, которые при фонарике изучаешь?

— Тоже мне Дюпон выискался. Я ведь это делал в твоем присутствии, идиот, и тот бы догадался. Удивляюсь, как не спросил о результатах экспертизы?

— Зачем? Если бы они были положительными, ты бы вел себя иначе. Значит, уже порадовали, какое говно ты изучал ночью в склепе.

— Бойко всего лишь подтвердил мое предположение, — не позволяю пошатнуться своему реноме. — Сережа, в конце концов, я не всезнайка. Вдобавок полотна находятся в таком дивном состоянии, вот и пришлось...

— Но ты же о чем-то догадался, — в словах Рябова чувствуется поддержка, что следует также расценивать в качестве сенсации.

— Я же специалист по сказкам и текстам, — прикуриваю очередную сигарету в качестве поощрения Рябову. — Руны, правда, подзабыл, но точно помнил: такой надписи на изображениях топоров видеть не приходилось. Между прочим, твой Воха дрых, совершенно не заботясь о моей безопасности, когда я два часа рылся в архиве.

— А Студент не помог?

— Помог, конечно, но... Сережа, в конце концов, это мой бизнес. И в последнее время я стал чересчур отвлекаться на всякие глупости, вроде выборов, а в результате — заметно терять квалификацию. Кстати, о выборах...

— Погоди! Так что с картинами?

— Картиной. Я не случайно обнюхивал именно это полотно. Подделать двадцатый век — легче легкого. Сегментный и спектральный анализы не всегда помогают. Знаешь, в Испании есть один тип. Засекреченный еще лучше, чем в свое время Королев. Он проверяет подлинность валют. Считается самым надежным прибором в мире. Фальшь, которую хитроумные машины пропускают, он отлавливает мгновенно.

— И как это получается?

— Никто не может объяснить. Его просто начинает тошнить, когда в руки попадается подделанная купюра. Вот и со мной произошло нечто подобное...

— Благодаря предварительной информации Босягина?

— Ты снова попал в точку, — не рискую выпячивать сомнительный талант по поводу таинственных возможностей человеческого организма. — Так вот, руны на топоре берсерка означают «Крикун». У викингов, да будет тебе известно, на любое оружие наносились рунические надписи. Причем в строгом соответствии его предназначению. На боевых топорах всегда писалось нечто вроде «Колдунья битвы» или «Дьявол щита». Но «Крикун»? Подобные руны наносились исключительно на копья.

— Тогда отчего...

— Скорее всего, оттого, что художник — кстати, классный художник, не хуже нашего персонального фальсификатора Антоновского — создавал копию, не видя оригинала, по фотографии. Он не мог разглядеть, какие именно знаки изображены на топоре. Быть может, порылся в каталоге и намалевал первое,

что увидел. Кто будет обращать пристальное внимание на чересчур мелкие детали? Тем более, это же не буквы, а мало кому понятные знаки. Не тебе рассказывать о роли пресловутой детали в нашем деле. И на что мы в первую очередь обращаем внимание.

— Они так топорно работали?

— Точно так, как в моем номере, — снова щелкаю Сережу по носу. — Ты бы еще сказал: им нужно было притащить художнику оригиналы, а после окончания работы пустить на него оружие массового поражения Главного разведывательного управления и КГБ под названием «ЗиЛ»... К чему была такая скрупулезность, если они и в мыслях не могли допустить, что кто-то когда-то сумеет... Сережа, еще двадцать лет хранения в подобных условиях, и от фальши останется одна труха. А главное, даже если случится невероятное, никто и не подумает, что добрался до подделок. Будет переживать, как из-за небрежного хранения погибло великое произведение живописи под названием «Берсерк»... Но на самом деле это всего лишь тень картины. Материализованная, но тень. Да и кто, в самом деле, когда-нибудь, кроме нас... В общем, настоящий «Берсерк» давным-давно продан. В отличие от нас, им работать легче легкого.

— Выходит, Осипов нас вставил?

Я не смог сдержать смеха, и Рябов после короткого раздумья поддержал это веселье. Осипов нас вставил? Да мы пока живы-здоровы, а он уже гниет, обожравшись селитры вместо соли. Пусть меня так каждый раз вставляют, я уже согласен.

— Значит, нам тут уже делать нечего, — принялся ненавязчиво надоумливать меня Рябов. — Пора возвращаться домой.

— А потом — в другой санаторий, — решаю слегка подействовать на нервы коммерческого директора.

Вместо того чтобы уговаривать меня не совершать очередную глупость, Рябов как бы невзначай заметил:

— Ну да. От Вершигоры подальше. Я тебя знаю, ты же ему подарок хочешь сделать. Чтоб голова с задницей вспухли. Естественно, невзначай. Как бы между прочим.

— Он сам на это нарвался. Представляю, как обрадовался, узнав, куда мы собираемся. Сколько полезного для нас сделал!

— Значит, не собираешься отдавать ему компромат на Нестеренко? Давай мне. Я передам его Бойко.

— Все тебе ясно. Только документы я не отдам. Ты же можешь проявить слабость. Пожалеть генерала...

— А тебе что?

— Нет, Сережа, это удар не по Вершигоре, а по его системе, в недрах которой прячется несуществующая тварь. Опасная для здоровья человека. «Тарантул» называется.

— Ты представляешь последствия?

— Вполне, — твердо отвечаю я, и Рябов о чем-то задумывается.

Сережа, Сережа, да какие могут быть последствия? Я ведь просто играю, не больше того. Точно так, как они со мной. Ну что прикажешь делать, бежать к Вершигоре, потрясать компроматом, которого он ждет, требовать вместо него неразворованный спецхран? Глупо. О конкретном месторасположении других спецхранов генерал просто не знает. Зато при моем откровении о возможной утечке информации по «Тарантулу» начнет нервничать.

Рябову тоже стало не по себе, дружбану ментовскому, значит, Вершигора точно прореагирует, как я рассчитываю. Ишь как переживает Сережа за, так сказать, смежников, им впору одаривать Рябова нагрудным Знаком «Лучший друг кентов и ментов». Да ведь все это — блеф чистой воды. Не потому, что документы фальшивые, как тот берсерк с топором, а из-за состояния общества, вот о чем генерал, в отличие от меня, никогда не догадается вместе с Сережей.

Пусть опубликует этот компромат какая-то газета, ну и что? Вой подымется, парламент на дыбы встанет, президент темной ночью министра внутренних дел начнет разносить? Где угодно — да, но только не у нас.

Это у них, за бугром, чуть что — высокопоставленные чиновники без всяких намеков со стороны сами выходят в отставку. При малейшем обвинении в прессе они реагируют, как принято в цивилизованном мире. Даже если чувствуют свою правоту. Зато у нас чиновника в отставку только динамитом выбьешь. И выбивают. А все остальное — дешевые базары, длящиеся годами. Вон бывшего премьера одни независимые газеты обвиняли в страшном казнокрадстве. Не слабее, чем тех, кого пообвиняли-пообвиняли, а затем успокоились. У нас за такими фактами ходить далеко не надо, каждый день новые сыщутся. И что сделал этот теперь просто парламентарий? То, что и следовало ожидать. Поведал через другие независимые средства массовой информации — я честный человек, зато они сами ох как воруют. Есть тому примеры и жареные факты, получите, в лучшем виде.

Ну и что? Ничего.

Тем более, страна решительно поднялась на борьбу с коррупцией, столько комитетов и советов создали, от их подсчета любой калькулятор заклинит. Старый эстрадный номер, борьба нанайских мальчиков — не больше того. Один артист из себя двух нанайцев на сцене корчит, сам с собой борется на глазах многочисленных зрителей. А те смеются. Все как в жизни. Сплошная договорная ничья с вечным счетом: ноль-ноль.

Два нуля выходит. Как в сортире.

Так и живем.

Не переживай, Рябов, ничего страшного не будет, если какая-то из независимых газет, находящаяся на нашем содержании, опубликует разоблачительный материал о подвигах «Тарантула». Тоже еще событие — нарушение Конституции, было бы удивительно, если бы ее положения соблюдались. А народ у нас простой, ко всему привычный, ему не до «Тарантулов» и прочих спецподразделений. Он ведь рассуждает очень просто: без суда и следствия уже не расстреливают, массово статьи не клеят, на великие стройки силком не гонят — и слава Богу.

— Надеюсь, ты никого не собираешься подставлять, — наконец-то решился на полный нейтралитет Рябов.

— Точно так, как никто не собирается использовать меня втихую, — достойно отвечаю на душевные переживания Сережи. — А по такому поводу — получи документы. На хранение. И давай сворачивай кино. Кстати, где ты живешь?

— Неподалеку, — последовал, как всегда, достойный ответ.

— Спасибо за откровенность. Значит, так, Сережа, будет тебе небольшая работа, кроме сборов. Пока суд да дело, убери Маркушевского.

— Ты это чего? — чуть ли не всерьез воспринимает мои слова коммерческий директор.

— Надоел, глиста сушеная. На нервы действовал. Того глядишь, опять фотографиями трупов будет утомлять. Нервы мои, расшатанные донельзя, такого не вынесут.

— Ну ты же сам все понимаешь, — попытался оправдаться Сережа.

— Только не лечи меня, что Маркушевский — исключительно подпора. Охотники...

— Имеют полное право, — теперь Рябов от защиты интересов Вершигоры перелез адвокатствовать на сторону Маркушевского. — Так сложились обстоятельства. В конце концов, менты с частными сыскными агентствами работают достаточно плотно.

— Короче! — бросаю тоном приказа.

— Короче — длиннее. Ситуация здесь неординарная, — начал переживать уже за всю страну Рябов, однако во мне эти стоны отчего-то не вызвали ностальгии по относительно спокойным временам, когда револьвер в руках преступника был из ряда вон выходящим событием.

— Сережа, хватит. Маркушевский — на самом деле внутреннее расследование?

— Да, — чистосердечно сознается Рябов.

— И чего менты хотят?

— Порядка! — выпалил Сережа, и я так расхохотался, что едва удержался на стуле, а затем закашлялся.

Промочив горло давным-давно остывшим кофе, все еще весело смотрю на Рябова, а затем бросаю приказным тоном:

— Рассказывай!

— Ситуация неординарная, — повторился коммерческий директор, однако на этот раз я не стал его одергивать. — Везде все как положено. Или принято. А здесь? Монополизм, можно сказать.

— То есть?

— То есть везде платят братве или ментам. Нормальная схема. Но в этой дыре — только ментам. Они братву сами создали. Искусственно. Тот же покойный Будяк... Он роль играл. Конспираторы хреновы. Доконспирировались, ни одного дела по фактам вымогательства. Даже для приличия...

— Нестеренко к этому руку прикладывал?

— Здесь все прикладывают. Братва так называемая за малую долю занимается инкассацией. Корчит из себя крышу, когда на торговцев идет плановый ментовский налет. Потом снимает дополнительную пенку — и всем хорошо. Фраерки убеждаются, какая могучая у них крыша, потому что менты ведут себя соответственно. Вчера грозились на десять лет усадить, а после переговоров с крышей становятся ласковее мамы.

— Так зачем же им было мочить Будяка?

— А ты знаешь, кто его грохнул?

— Нет, — откровенно признаюсь я. — Зато ты знаешь.

— Откуда? Это убийство не лезет ни в какие ворота. Как ни крути.

— Покрутим с другой стороны. Кто застрелил администратора?

Рябов засопел и раскололся:

— Бригада Будяка.

— Всем составом этой художественной самодеятельности под видом деловых? Конкретику давай. Ты сегодня не отмолчишься.

— Если так можно сказать — заместитель Будяка. Васькой зовут...

— Мент?

— Был ментом, — конкретизирует Рябов.

— Когда ты его взял под колпак?

— А мне долго думать не нужно. Всех берем. С кем ты соприкасался.

— И тех двоих в баре? Они ведь не бывшие.

— Нам без разницы. Ты работаешь на отвлечение...

— Как Васька себя чувствует?

— Отлично. Алиби у него нестойкое, оттого и спокоен. Вдобавок друзья в погонах. Компаньоны, можно сказать.

— Понимаю. А как на это все реагирует Маркушевский?

— А чего ему реагировать? Он анализом занимается. Менты опять под сокращение идут. На тридцать процентов. И зарплату им вдвое урезали. При такой постановке дела...

— Мне эти рефлексии, Сережа, без особой надобности. Дай подумать... Значит, так. Будяк знал, кто я такой. Убрать Будяка мог только тот, кто не боялся разрушить стройную систему получения хороших доходов. Васька-мокрушник сюда вписывается?

— Не похоже, — односложно отвечает Рябов. — И вообще, давай побыстрее уедем. Пусть сами разбираются.

— А как же насчет просьбы Вершигоры?

— Так ты же...

— Меня другое занимает. Психологический, так сказать, этюд. Значит, говоришь, Решетняк — Грифон?

— Говорил, — мгновенно поправляет меня Сережа.

— А кто же это на самом деле?

— Не все ли равно? Нужен он нам...

— Не скажи. В конце концов, напрасно, что ли, я доблестно работал на отвлечение? И смерть Будяка мне не по душе. Только с ним пообщался, а ему сразу стало тошно жить.

— Чем еще порадуешь?

— Ничем, кроме завершения операции. Ладно. Вернемся домой несолоно хлебавши. Ну разве что Вершигоре подмогнем.

— А Маркушевскому? — снова перебрался поближе к генеральским позициям коммерческий директор.

— В отличие от тебя, я в менты не нанимался. Кстати, у меня возникло скромное желание. Встретиться с твоими конторскими корешами. Хочу поведать им об одном так называемом спецхране. Проявить гражданский долг!

Рябов посмотрел на меня, словно я наконец-то сумел приучить его к курению.

— Зачем тебе это нужно?

— Допустим, хочется познакомиться с Грифоном. В конце концов, в отличие от ситуации с Маркушевским, я еще не усек, зачем тебе нужно было подсовывать мне его чучело в виде Решетняка. Больше того, пока не уверен в том, что Решетняк и Грифон — это две большие разницы.

Рябов засопел с недовольством, но тем не менее не стал возражать, а лишь поглубже запихнул в карман переданный конверт с компроматом.

— Как бы то ни было, — продолжаю тоном проповедника после опохмелки, — если Грифон узнает о моих откровениях насчет спецхрана, набитого подделками...

— То после этого песню затянешь. «А до смерти четыре шага» называется. Если, конечно, успеешь все четыре... Тебе еще не надоело?

— Если ты запел таким естественным образом, возникает вопрос. На кой мне собственная служба безопасности, когда какой-то вонючий Грифон... Ладно, Сережа, ты что, шуток не понимаешь? Сдался мне этот хранитель фальшивых сокровищ, давно проданных гипербореями. Но и ты скажи Маркушевскому, чтобы он...

— Уже сказал, — в который раз подтверждает свою высокую квалификацию Рябов.

— Тогда действительно можно сворачивать дела, — бросаю командным голосом. — Ты прав. Пусть менты сами разбираются в своем дерьме. В том числе наш дружок в генеральских погонах.