Тернистый путь

МИЛЫЕ СОСЕДИ (Невыдуманная история)

Случилось все это в дачном поселке под Москвой, на тихой улочке, заросшей травой, в маленьком деревянном домике, почерневшем от времени и дождей

Не знаю, как вы, а я люблю такие домики с палисадником, в котором никнут две-три старушки яблони да жмутся к штакетнику свежие кусты смородины и крыжовника. К калитке палисадника прибита насквозь проржавевшая жестяная дощечка с надписью «Во дворе злая…ака»— первый слог «соб» расплылся, прочесть его уже нельзя. Отворите тихонько калитку и вы увидите эту самую «злую. аку». Она неподвижно лежит на крылечке, положив на вытянутые лапы толстую, заросшую сивой шерстью морду, и сладко дремлет, полузакрыв желтые подслеповатые глаза. Она так стара, что ей даже почесаться и то лень. А ведь когда-то была старая «ака» молодой сильной собакой! Задрав тугой веселый хвост, с басистым лаем носилась она по этому палисаднику, хватала за штаны зазевавшихся письмоносцев, получала пинки от хозяина, видела, слышала и нюхала вкусный, источающий неизъяснимые запахи просторный собачий мир. О молодость, золотая пора безрассудного лая и несправедливых пинков, где ты?!

Не скрою, что деревянные подмосковные домики, почерневшие от времени и дождей, всегда вызывали и вызывают во мне чувство приятной лирической грусти. Как хочется мне рассказать вам такую историйку из жизни их обитателей, которая могла бы тронуть самое черствое сердце, заставила бы просветленно улыбнуться самого хмурого, самого сурового читатёля, улыбнуться и задумчиво произнести вслух:

— Какие славные человеки живут на нашей земле!

Но, увы, по долгу сатирической службы приходится иной раз рассказывать совсем другое, потому что разные люди обитают в этих милых домиках.

Итак, в маленьком деревянном домике, почерневшем от времени и дождей, в дачном поселке под Москвой жили-были инвалид Григорий Иванович Лизютин (в поселке его звали попросту «дядя Гриша») и некто Волосенков Серафим Аркадьевич, заместитель директора одного довольно крупного промкомбината.

Дядя Гриша был здоровенным сорокапятилетним мужиком с вытянутой волосатой физиономией типа «кабанье рыло». Впрочем, «рыло» это было не лишено благообразия, портил его только нос — большой, скучный, с мясистыми ноздрями, структурой и цветом напоминавший ягоду клубнику сорта «красавица Загорья».

К инвалидам войны или труда дядя Гриша никакого касательства не имел. В поселке звали его «инвалидом водки» Когда-то работал он на железной дороге, но был уволен за пьянство и покатился под горку Поступит на работу, две-три недели продержится, глядишь — опять казакует в буфете на станции. Жил случайными заработками, причем брался за все: телевизор починить — пожалуйста, будильник исправить — ради бога, замок у сарая не запирается, надо наладить — с превеликим удовольствием!

Делал все это дядя Гриша одинаково плохо. Телевизоры, побывавшие в его руках, потом уже не то что моргали, а дергались, как припадочные, нервным частым тиком, будильники замолкали навеки, отремонтированные замки отпирались с помощью простой спички. Его стыдили и ругали за халтуру, а ему было на все наплевать, лишь бы схватить двадцатку да посидеть в буфете, поточить лясы с официантками. Короче говоря, был дядя Гриша человеком никудышным. Жил один — жена и та не выдержала, сбежала от него к своей матери под Саратов.

Что касается Серафима Аркадьевича Волосенкова, то этот товарищ изготовлен был совсем из другого теста.

Очень солидный, лицо широкое и чистое, с мягкими округлыми чертами, не красив, но приятен, полноват, но в меру без выпирающего безобразно живота.

Выпивать Серафим Аркадьевич не выпивал, но иногда тоже позволял себе посидеть с добрым приятелем в буфете на станции за кружкой пива, а то и за стопкой водочки. Сидит, потягивает пивцо и чинно-благородно рассуждает на темы международной политики. Хорошо разбирался в международных делах Серафим Аркадьевич Волосенков. Начнет иной раз «загибать салазки» империалистам — заслушаетесь! И жена у него была такая же солидная, домовитая женщина, и сынок Петька — совсем еще соплячок! — а тоже держался с большим достоинством.

Остановится, бывало, прохожий у их палисадника, залюбуется алыми пышными пионами, а Петька ему из-за частокола:

— Вы чего, дядечка, глядите?

— А что — бесплатно нельзя? — пошутит прохожий.

— За бесплатный поглядишь — получай шиш! — тотчас же ответит Петька и покажет прохожему маленький кукиш.

Серафим Аркадьевич Петькины словесные выверты поощрял и одобрял.

— Пускай балуется рифмой ребенок! — посмеиваясь, говорил он жене, когда та жаловалась ему на сына. — Это даже полезно, если хочешь знать! Вырастет, станет писателем-сатириком!

Жили Волосенковы скромно, но вполне прилично — по зарплате, занимая в деревянном домике две большие комнаты. В третьей, поменьше, гнездился дядя Гриша.

Соседей своих дядя Гриша уважал за то, что Серафим Аркадьевич всегда охотно, по-соседски выручал его деньжонками. Зайдет дядя Гриша в чистую, уютную спальню супругов Волосенковых, примыкавшую к его комнате, поговорит для приличия о погоде, о том о сем, а потом, кашлянув, скажет:

— Аркадьич, ты меня… того… выручи на четвертак, в эту субботу отдам. Душа горит — до того выпить охота!

И Серафим Аркадьевич никогда ему не отказывал. Встанет, подойдет к старинному пузатому комоду красного дерева, стоявшему у стенки, вытащит чуть-чуть верхний ящик, достанет деньги и подаст дяде Грише со словами:

— Не тот идиот, кто в долг берет, а тот идиот, кто берет и не отдает.

И надо сказать, что долги свои дядя Гриша всегда отдавал. Не в «эту субботу», так в ту или в ту-ту, а обязательно отдаст!

И вот однажды в одну из таких суббот, когда душа у него горела от желания выпить, а идти к Волосенковым за деньгами было как-то неудобно — потому что очередной неотданный четвертак отягощал его не совсем еще уснувшую совесть, — дядя Гриша подумал о пузатом волосенковском комоде, стоявшем вот здесь, за стенкой. Ведь сосед каждый раз за деньгами нырял именно туда, в комод, в верхний ящик!

Пьяный бес стал нашептывать на ухо дяде Грише свои коварные соблазны. Бедный пьяница сначала отплевывался, посылая беса-соблазнителя ко всем чертям, а потом сдался и, запустив громкоговоритель на полную мощность, взял бурав, выбрал точку на деревянной стенке и под сладчайшие рулады знаменитого тенора, исполнявшего по радио глинковское «Не искушай», стал потихоньку буравить в стене дыру

Точку дядя Гриша выбрал снайперски и попал прямо в верхний ящик соседского комода. Нагнувшись, он прильнул одним оком к дыре и… весь затрепетал! Ящик был доверху набит деньгами. Тогда дядя Гриша вооружился пилой, с той же осторожностью выпилил небольшой квадратик, просунул в дыру жадную длань и вытащил пятидесятирублевый кредитный билет Подумав, вытащил еще один. Вслед за тем он выключил радио, зашел к соседям и, как честный человек и к тому же не «идиот, который берет и не отдает», вручил мадам Волосенковой («самого» не было дома) свой долг — двадцать пять рублей. А на оставшиеся семьдесят пять напился в буфете на*станции до бесчувствия.

С этого дня и пошло. Зачертил дядя Гриша — только дым пошел по поселку! Каждый день бывает в Москве и каждый день выпивает да еще и угощает всех, кто подсядет к нему за столик. Официантке из станционного буфета Дусе, сдобной блондинке с карими отчаянными глазами, преподнес в подарок дорогой парфюмерный набор, себе купил приличный готовый костюмчик и даже шляпу ядовитого светло-зеленого цвета вместо старой засаленной до невозможности кепки с пуговицей-кнопкой на макушке. И все это на денежки из волосенковского комода! А Серафим Аркадьевич таяния своих кредитных запасов по-прежнему не замечал: сообразительный дядя Гриша удил деньги со дна, а ящик был набит сторублевками и пятидесятирублевками плотно, до самого верху.

По поселку поползли про дядю Гришу нехорошие слухи. Дескать, не иначе как занялся «инвалид водки» какими-то темными делами. На прямые вопросы и многозначительные намеки дядя Гриша отвечал туманно: нашел, мол, в городе выгодную работу. Какую? Так… по разгрузке товарных пакгаузов. Люди только головами качали.

Однако, когда дядя Гриша купил себе телевизор, Серафим Аркадьевич Волосенков не выдержал: посоветовавшись с женой, он взял авторучку, достал из служебного портфеля лист чистой бумаги и написал куда следует заявление-сигнал на своего соседа, в котором, как «честный и бдительный гражданин», просил проверить «источники загадочных доходов гражданина Г. И. Лизютина».

Однажды ночью к дяде Грише нагрянули нежданные гости. Сделали обыск, но ничего подозрительного не нашли. Дядя Гриша, трезвый и хмурый, все время, пока шел обыск, сидел молча, в одних подштанниках, у своего хромоногого столика, курил. А потом вдруг поднялся и сказал хрипло:

— Не там смотрите. Эх вы, недотепы!

Подошел к стене, отодвинул какую-то рухлядь, вынул выпиленный квадратик из стенки и… на глазах потрясенных агентов стал удить из волосенковского комода одну сторублевку за другой.

Увезли дядю Гришу и Серафима Аркадьевича в ту же ночь в одной машине.

…Судили дядю Гришу и Волосенкова почти одновременно. Свидетелем обвинения по делу «инвалида водки» выступил его сосед Серафим Аркадьевич Волосенков, все такой же вальяжный и представительный. А когда шел процесс промкомбинаторов, суд в качестве свидетеля обвинения по делу одного из подсудимых С. А. Волосенкова, допросил его соседа, заключенного Г. И. Лизютина. И дядя Гриша своим рассказом о том, как он удил деньги из волосенковского комода, доставил судьям и публике немало веселых минут.

…Недавно пришлось мне побывать в том дачном поселке, где разыгралась вышеописанная маленькая житейская трагикомедия. Человек, рассказавший мне эту историю, назвал лишь улицу, на которой жили ее герои, номера дома я не знал.

Улицу я нашел быстро — она была тихая, зеленая— и пошел по ней, поглядывая на деревянные домики с палисадниками и стараясь угадать, который из них волосенковский. Я увидел стоявшего у калитки мальчика лет пяти-шести, с чубчиком на выпуклом лобике, в грязной матроске. Почему-то я решил, что это и есть Петька Волосенков.

Я сказал ему:

— Ну-ка поди позови папу!

— Папы нету! — ответил лобастый мальчик.

— А где он?

— Приехала «Волга»— и папу увезли надолго! — сказал мальчик. И прибавил шепотом — В командировку!