Территория сердца

17

И смайликов с каждым днем становилось все больше. Если я все делала правильно и замечаний не было — они мне улыбались, иногда — грозили пальцем, иногда, всего пару раз за почти три недели, — были нахмуренными и сердитыми. Этот своеобразный язык знаков, который использовал Александр Юрьевич, стал почти игрой, только очень серьёзной, в которой я понимала: улыбка — это не просто дружеский жест, а своего рода одобрение.

После памятной стычки Елена сильно притихла. Она выполняла свои обязанности, как будто на автопилоте, и, если раньше её хватало на саркастические замечания и холодные взгляды, теперь она предпочитала не разговаривать ни со мной, ни с Аллой, если только это не касалось рабочих моментов.

И, честно говоря, я этим наслаждалась. Тишина в приёмной была по-своему уютной, и отсутствие её мелочных интриг давало мне возможность сосредоточиться на своей работе. Мне казалось, что за эти недели я, наконец, начала чувствовать себя уверенно в роли, которая ещё недавно казалась мне чем-то чуждым и пугающим. Алла все больше и больше погружала меня в тонкости своей работы, гоняя как школьницу. К середине декабря меня уже не пугали страшная терминология и технические подробности работы компании. И Алла уже не боялась делегировать мне часть своих полномочий. Ее самое, казалось, забавлял тот индивидуальный стиль общения, который выбрал Болотов в отношении меня — немного личный, но не переходящий границ и весьма выразительный. Когда Александр Юрьевич впервые отправил мне сердитый смайлик в ответ на прикреплённые к совещанию документы, Алла откровенно расхохоталась, почти до слёз. Её заразительный смех эхом разлился по приёмной, и, глядя на её реакцию, я не знала, что и думать. Она весело махнула рукой в сторону кабинета:

— Иди, мышонок, на разбор полетов. Глядишь, поймем, чем ты не угодила царю батюшке. Он, похоже, хочет поговорить.

Елена скосила на нас глаза, не понимая, над чем мы обе хохочем. Этот странный способ общения связал только нас троих. Ни она, ни Влад даже не догадывались, что вытворяет владелец компании.

— Перекрестите на дорожку, Алла Викторовна, — в тон ей отозвалась я, собирая документы в папку — делать отметки на бумаге все равно удобнее.

— Бог в помощь, девочка, — хохотнула она под сердитым взглядом Лены.

Подходя к кабинету Александра Юрьевича, я уже привычно постучала и тихо вошла. Он сидел за столом, углубившись в чтение очередного отчета, но, увидев меня, поднял взгляд. Его лицо оставалось таким же непроницаемым, как всегда, но в глубине глаз я уловила что-то вроде усталости и лёгкой иронии. Казалось, что этот смайлик был скорее попыткой разрядить ситуацию, чем настоящим недовольством.

— Садись, Лучик, — вздохнул он.

Я молча села, готовая внимательно слушать — Болотов всегда давал мне подробную информацию.

— Лучик, ты этот пресс-релиз про меня сама читала?

Понятно, опять меня отчехвостят за работу пресс-службы.

— Лучик, — Болотов вздохнул, — я не самая медийная личность, да мне этого и не надо — пусть Влад отдувается. Он моложе, красивее, ярче. Таких как он любят СМИ, а я не против, поэтому и отдал ему должность.

Я тихо улыбнулась, услышав это неожиданное признание. От Александра Юрьевича сложно было ожидать такого рода самокритики. Обычно он был уверен в себе во всех аспектах, но, кажется, когда речь заходила о медийности, он предпочитал оставаться в тени.

— Но черт возьми, мышонок, раза два в году, когда нужно упомянуть и отца-основателя, можно это будет сделано…. Ну хотя бы не так сухо?

— Я…. его немного поправила. Но по уму — нужно переделывать полностью. Не хочу переходить дорогу Виктору Матвеевичу.

— Давай договоримся, мышонок, раз уж ты стала моим вторым помощником, ты отвечаешь за все, что касается лично меня. Я не прошу тебя взвалить всю работу пресс-службы на себя, только в той части, когда речь идет обо мне непосредственно. Ты в этом — профессионал, поэтому не бойся править Витю. Он тебе только спасибо скажет — они и так перегружены по полной.

Второй помощник? Вот это новость. А зарплату мне, интересно, увеличат?

— Так, мышка, сколько времени тебе нужно, чтобы закончить с пресс-релизом?

— Двадцать минут, — буркнула я.

— Хорошо. Занеси в таблицу поручений. Через двадцать минут жду. Через тридцать, — он глянул на часы, — занесешь с кофе.

— Нет, — вырвалось у меня прежде чем я успела подумать. Снова.

— Что, нет? — Александр поднял глаза на меня.

— Не кофе, — ну вот зачем опять лезу на рожон? — занесу с чаем. У вас щеки покраснели — я сегодня вам занесла уже пять чашек. Перебор.

Изумление и шок на лице Болотова сменились ехидной улыбкой.

— Наглеешь, мышонок?

— Если вас хватит удар на рабочем месте — я лишусь перспективной работы, — ровно ответила я, сама не зная, что делаю. И главное — зачем?

— Ладно, мышка, — он не стал спорить, — чай, так чай. Осталось 25 минут.

Ну и как ему все равно удается оставить последнее слово за собой?

Алла пристально наблюдала за мной, и все чаще в ее глазах я видела удовольствие и одобрение. Не знаю, чем это было больше вызвано: моими успехами в работе или тем, что я, наконец, перестала шарахаться от начальника как черт от ладана, но итог был одним: она была довольна.

Как и Влад, который, по всей видимости, решил, что моя квартира — его законная нора. В которую он может сбежать, если совсем невмоготу. Я уже даже перестала разбирать его кошачью лежанку, как мы стали ее называть.

Странные у нас были отношения: мы вообще не воспринимали друг друга как мужчина и женщина, скорее как брат и сестра. Я завидовала Владу, но не в плане финансового положения, а в плане того, что он рассказывал об отце. И понимала, что хотела бы…. Что? Оказаться на его месте?

Мне было стыдно и горько. Несколько раз Влад пытался заговорить со мной о родителях, но я всегда уходила от разговора. Я не хотела, чтобы Влад знал, что внутри меня поселилась эта зависть. Я считала её недостойной, но не могла избавиться от неё. С каждым днём я всё сильнее понимала, что хочу почувствовать себя частью чего-то настоящего, значимого.

С каждым разом, когда я отправляла деньги домой, я чувствовала, как внутри что-то сжимается. Это было не просто материальное обязательство — это была нить, связывающая меня с прошлым, которое казалось уже давно потерянным. Мой отец, когда-то сильный и любящий, теперь был заперт в собственном сознании, а сиделка, которая заботилась о нём, стала единственной связью между нами.

Я прекрасно понимала, что никогда не получу от него того, чего мне так не хватало — ни тепла, ни утешения, ни осознания, что я для него значима. Моя единственная семья была так далеко от меня, и при этом рядом с ней был только холод пустоты.

Я часто сравнивала отца с Александром. Оба потеряли ту, кто была смыслом их жизни. Но между ними была разительная разница. Александр, несмотря на всю свою боль, нашёл в себе силы жить дальше, брать на себя ответственность и продолжать бороться за своё место в мире. Мой же отец… он сдался. Ушёл в тень, оставив меня одну, заставив меня выживать в мире, который мне казался чужим и неприветливым.

Каждый раз, когда я смотрела на Александра, я видела человека, который сделал выбор — жить, несмотря на всю тяжесть утрат. И каждый раз это вызывало у меня странную смесь восхищения и горечи. Восхищения, потому что он был воплощением того, к чему я стремилась — силы и решимости. Горечи, потому что это напоминало мне о том, чего у меня никогда не было и, скорее всего, уже не будет.

С приближением новогодних праздников чувство одиночества становилось почти невыносимым. Глядя на сверкающую Москву, я ловила себя на мысли, что это ощущение яркого, почти сказочного торжества было для меня чужим. Город утопал в праздничных огнях, витрины магазинов манили красочными гирляндами и игрушками, на улицах витал запах корицы, глинтвейна и выпечки. Но чем больше вокруг царила атмосфера радости и ожидания чуда, тем сильнее я чувствовала себя в стороне от этого всего.

Коллеги обсуждали планы на праздники — кто уезжал за границу, кто собирался встретить Новый год в загородных домах, а кто просто ждал теплого вечера в кругу семьи. Алла, как всегда, сохраняла свою непроницаемую уверенность, но даже она, казалось, была окутана легким чувством праздника. Влад, естественно, был вовлечён в городские традиции, хотя сам он не показывал особого энтузиазма по поводу праздников, предпочитая шутить, что проведёт Новый год в своей, точнее моей, «кошачьей норе».

А я? Моя «семья» — это холодные звонки сиделке, быстрые переводы денег и редкие фотографии отца, погруженного в свой параллельный мир. Мои друзья давно разъехались по разным городам, а с соседями я не завела близких отношений. И всё напоминало мне, что я в этом городе — чужая. Работа спасала, отвлекала, заставляла двигаться дальше, но чем ближе был праздник, тем больше ощущалось, что вокруг всех объединяет что-то важное, что-то, чего мне не хватало последние годы.

На обед я вышла в свое любимое кафе, стараясь насладиться хотя бы небольшим перерывом от бесконечной череды дел и обязанностей. Взяв привычный кофе с корицей и пирожное, я устроилась за столиком у окна и, как обычно, открыла на телефоне книгу. Но, несмотря на теплую атмосферу кафе, запах мандаринов и приглушенные звуки рождественской музыки, мне никак не удавалось по-настоящему погрузиться в чтение.

Каждая строка книги казалась вымученной, потому что в голове постоянно роились мысли о работе. Я размышляла о том, как лучше организовать дела на следующей неделе, чтобы перед праздниками всё было готово. В голове уже мелькали списки дел — предновогодние отчёты, совещания, которые ещё нужно провести, согласования, и, конечно, поручения Александра Юрьевича, которые, как всегда, требовали точности и внимания. К тому же сегодня предстояло еще раз прослушать утренние переговоры, записанные на диктофон, и тезисно набросать поручения.

Понимая, что отдохнуть не получится, я расплатилась и вышла на улицу, сжимая в руках чашку с кофе.

Как ни странно, в приемной никого не было: ни Елены, которая в последние дни выглядела бледной, но спокойной, ни Аллы. Я нахмурилась, по негласному правилу, которому подчинялись все, мы никогда не оставляли приемную без присмотра. Никогда.

Мне стало не по себе, но я спокойно прошла к своему месту и села за компьютер, возвращаясь к работе. Нужно было включить диктофон и прослушать поручения Болотова, чтоб внести их в таблицу. Совещание было рабочим и важным, касалось тендеров Лукойла, поэтому сделать все нужно было максимально быстро и точно. Машинально провела рукой по ящику стола, где оставила наушники с плеером и…… похолодела: наушники лежали на месте, а маленького, золотистого плеера не было.

Моё сердце сжалось от тревоги. Плеер всегда лежал на одном и том же месте, и исчезнуть просто так он не мог. Я инстинктивно осмотрела весь стол, еще раз проверила ящики, но никаких следов не было. Паники не было, но я чувствовала, что меня начинает потряхивать от злости.

Алла предупреждала меня не оставлять диктофон и даже на ночь запирать его на ключ в маленьком сейфе. Но я и подумать не могла, что кому-то в голову придет рыться у меня на столе.

Постепенно приходило осознание того, что происходит что-то очень плохое, а внутри нарастала волна холодного злорадства.

Телефонный звонок от Болотова прорезал тишину приемной. Вздохнув пару раз, я взяла трубку.

— Лучезара, — ого, кто-то явно в гневе, — зайди.

Моё сердце сжалось ещё сильнее. Этот звонок и резкий тон подтвердили, что ситуация выходит из-под контроля. Я глубоко вдохнула, пытаясь успокоиться. Это не было похоже на случайную потерю или забывчивость. Исчезновение плеера вкупе с настроением Александра Юрьевича не сулило ничего хорошего.

Я поднялась со стула, чувствуя, что внутри поднимается бешенство.

Собрав волю в кулак, я постучала в дверь его кабинета и вошла. Александр сидел за столом, его лицо было жестким, взгляд — острым, как нож. Он молча поднял голову, когда я зашла, и в тишине провел глазами по мне, будто оценивая. Помимо меня в кабинете были и бледный Влад, и злющая Алла и… торжествующая Елена.

— Присаживайся, — его голос был холодным, почти ледяным.

Я села, ощущая напряжение, растущее с каждой секундой.

— Где диктофон с утреннего совещания? — спросил он, не тратя времени на предисловия.

— Этот тот самый, золотистый, который мне выдала Алла Викторовна? — я прищурила глаза.

Александр на мгновение задержал на мне взгляд, а затем медленно кивнул. Его глаза сверкали холодом, а тишина, повисшая в кабинете, казалась почти осязаемой.

— Да, тот самый. Где он? — спросил он снова, его голос звучал так, будто он уже готовился услышать неприятный ответ.

— Тот самый, с которого я глаз не должна была спускать? — снова уточнила я, чувствуя как сердце бьется в груди.

— Лучезара! — голос Александра прозвучал почти угрожающе. — На нем было совещание по тендерам — информация, являющаяся коммерческой тайной, если ты понимаешь, о чем я! Где, мать его, диктофон?

Я смотрела в лицо Елены и чувствовала торжество. Я уже убила ее, хотя она этого еще и не понимает.

— Вы про этот диктофон говорите? — тихо спросила я, извлекая маленький аппарат из скрытого кармана рубашки на груди, пристегнутого тонкой булавкой.

В комнате повисла напряженная тишина. Я медленно достала диктофон, чувствуя на себе взгляды всех присутствующих. Елена побледнела, её торжество мгновенно угасло, сменившись растерянностью и чем-то похожим на страх.

— Вы про этот диктофон говорите? — повторила я спокойно, держа аппарат на виду. Мои пальцы сжали его чуть сильнее, чем нужно, но я старалась держать себя в руках.

Александр смотрел на меня, его глаза сузились. Он не двигался, лишь наблюдал, и в этом молчании было больше, чем в любом его слове.

— Да, этот, — холодно произнёс Александр, его взгляд теперь был прикован к Елене. — Может, кто-то хочет объяснить, что здесь происходит? И что тогда это такое? — его рука нырнула под стол и он извлек на свет мой пропавший золотистый плеер, положив на свой стол.

Я положила второй прибор рядом — сходство было несомненное: цвет, размер. Только на моем плеере царапин было побольше, что не мудрено — я таскалась с ним по всей Москве, слушая музыку.

— Мой плеер, Александр Юрьевич, — похоже я единственная, кто в этом кабинете сохранял спокойствие, хотя внутри у меня все дрожало. — Хотите, сами убедитесь, — я передала ему белые наушники, которые до сих пор держала в руке. Он быстро вставил их в гнездо и включил, вставив наушник в свое ухо.

— Как мне велели Алла Викторовна и вы, — продолжала я, — я глаз с диктофона не спускала, а вот плеер, тот да, оставался без присмотра, но, как правило его я всегда убирала в первый ящик стола, вместе с наушниками, которых у меня один комплект и я их меняю. Теперь, внимание, вопрос: кому и что понадобилось рыть в моем столе?

Елена пошатнулась, но жалости к ней я уже не чувствовала — она свой лимит исчерпала.

— Я…. — на ней скрестились взгляды всех, кто был в кабинете, — я… думала….

— Повтори, — лед в голосе Александра мог заморозить любого, — где ты сказала его нашла?

— Я… нашла его… в туалете. Она его там оставила…

— Не правда, — зло отчеканила я, — плеер всегда лежал в первом ящике стола. Я всегда старалась их не перепутать, поэтому один бросала в ящик, второй доставала из сейфа. И никогда не слушала музыку в офисе днем.

— Это не правда! Я не лазила……

— Не переживайте, Елена Вячеславовна, — презрительно бросила я. — Никто и в мыслях не держит, что вы похожи на праведника! *

Алла прыснула в кулак, Влад, лицо которого приобретало нормальный цвет, тихо рассмеялся, даже в глазах Болотова старшего проскользнули искорки смеха, хоть тут же и погасли. Мы четверо поняли друг друга с полу слова, Елена же не поняла ничего. Одной фразой я вышибла ее из того круга, который объединял нас.

— Достаточно цирка, — Александр достал наушники из уха, — Влад, Лучик, идите на свое место, — он даже не заметил, как при всех назвал меня. — Нам с Аллой Викторовной и Еленой Вячеславовной пора кое-что обсудить.

Мой плеер так и остался лежать на его столе, но, когда я хотела его взять, он перехватил руку.

— Оставь.

Спорить я не рискнула.

* Снова Лучезара цитирует О. Куваева и книгу «Территория». Все присутствующие понимают о чем она говорит, кроме Савельевой, потому что все четверо знают и любят эту книгу.