Территория сердца

29

К утру всё стало значительно хуже. Ветер завывал со страшной силой, снежные завихрения плотной стеной окутывали лес. Нодья прогорела, спасались запасом валежника, и едва видимый рассвет принес только слабое, мертвенно-бледное освещение, не давая тепла. Миша всю ночь пролежал без сознания, его лицо оставалось напряжённым, но почти безжизненным. Саше было немногим лучше — его дыхание стало тяжёлым, лоб покрылся испариной. К утру у него резко поднялась температура.

Проснувшись, я осторожно проверила рану на его плече — она горела, как в лихорадке, воспаление охватило всё вокруг. Долго не раздумывая, я быстро вколола ему инъекцию антибиотиков, молясь про себя, чтобы это хотя бы немного помогло. Саша простонал, но был слишком слаб, чтобы что-то сказать. Только смотрел на меня лихорадочно горящими глазами.

Паша выглядел не лучше: бледный, измученный, он сильно кашлял, постоянно пытаясь подавить очередной приступ. Но, когда я начала собираться в лес за дровами, он стойко поднялся на ноги и потянулся за мной, не сказав ни слова. Нам всё равно нужны были дрова, а одной мне не справиться.

Шли друг за другом, оставляя на деревьях зарубки, чтобы найти дорогу назад. Снег хлестал по лицам, ветер гудел в ветвях, но мы упрямо продвигались вперёд. К счастью, долго ходить не пришлось — сосен в округе было достаточно. Мы начали рубить и валить деревья с запасом, не зная, сколько ещё нам придётся продержаться в этом аду.

Ходили несколько раз, выискивая максимально толстые стволы, чтобы их хватило надолго. Помимо стволов я набрала и сосновых веток, заварила из них чай для Паши.

— Пей, станет лучше, — сказала я твёрдо, не давая ему шансов на отказ.

Он с трудом взял кружку, его лицо оставалось бледным, и мучительный кашель не прекращался. Но я знала, что горячий сосновый чай немного облегчит его состояние.

Для Саши я достала из аптечки пакетик терафлю и развела его в воде, надеясь хоть немного сбить высокую температуру. Его состояние вызывало у меня тревогу, но больше всего беспокоил Миша. У него не было открытых ран, однако он постоянно впадал в беспамятство. То ли были внутренние повреждения, то ли серьёзная травма головы — я не могла это определить, но знала, что времени у нас может быть всё меньше.

Оба мужчины попробовали отказаться от еды, но тут уж мне пришлось прибегнуть к крайним мерам. Я развела тушёнку в горячей воде, сделав что-то наподобие супа, и, не стесняясь, применяла крики, маты и даже поцелуи, чтобы заставить Сашу выпить хотя бы половину. Он пытался протестовать, но у него не было сил спорить всерьёз. Когда он выпил свою долю, я повернулась к Мише. Едва заметив, что он открыл глаза и не успел окончательно прийти в себя, я быстро поднесла ему кружку с оставшейся тушёнкой и заставила выпить, пока он не мог ориентироваться. Он выпил всё без возражений, слишком слабый, чтобы сопротивляться.

К вечеру температура поднялась и у меня — видимо сказался холод, усталость и напряжение. Странно, я не чувствовала боли ни в горле, ни в голове. Только ломило мышцы и знобило так, что зубы выбивали ча-ча-ча. Каждый вдох отдавался дрожью по всему телу.

Я попыталась сосредоточиться на делах, занять себя, но всё вокруг начало расплываться, и накатило чувство, будто силы тают прямо на глазах.

У Саши дела обстояли не лучше, его кидало то в жар, то в холод, поэтому вечером я поставила вторую дозу антибиотика, понимая, что осталось всего три ампулы. Если нас не найдут через сутки….

Я сидела у костра, где теперь постоянно стояли кружки и пустые банки, нагревая воду и смотрела на свои дрожащие руки. От одной мысли, что Саша не дождется помощи мне хотелось выть на луну, которой, впрочем, видно не было. Сердце разрывалось от такой нестерпимой боли и ужаса, которых я не чувствовала никогда. Даже тогда, когда отец сошел с ума.

А теперь я начинала понимать его, моего отца. Понимать, почему он сломался. Зачем нужен этот мир, если рядом нет того, ради кого ты живёшь? Уйти, сбежать, быть снова рядом…. Он не смог вынести этой пустоты, этого ужаса, этой раздирающей все внутри боли.

Я закрыла глаза.

— Зара, — услышала шепот Паши, — нас найдут. Нас уже ищут, слышишь? Только не плачь, пожалуйста. Папа Москву до основания сроет, все МЧС поднимет на уши, Росгвардию, если надо заставит леса прочесывать, но найдет нас.

— Что, Паша, привык, что папа слоников ради тебя бегать заставляет, да? — вырвались у меня злые и в чем-то не справедливые слова. — Только нет здесь пап, понимаешь? Нет. Мы одни. И погода…. Мать ее…. Не летная! — я закрыла лицо ладонями, чувствуя, как смех, похожий на плач, начал сотрясать меня. Смех был горьким, бессильным, смехом, который рождался в глубинах отчаяния.

И вдруг я почувствовала, как Саша тихо притянул меня к себе. Он открыл глаза, молча заключив меня в свои объятия, не говоря ни слова, потому что слова в этот момент были бессмысленными. Он просто держал меня, позволяя мне спрятать лицо у него на груди, защищая от боли, которую нельзя было выразить.

— Сань, — сквозь слезы услышала я голос Миши, — ей нужно поспать… она на грани….

Я услышала, как он перевёл дыхание, а затем добавил, уже обращаясь к Паше:

— Паша, только попробуй уснуть, поганец… я тебя… уволю к чертовой матери! — его голос дрожал, но в этих словах чувствовалась решимость.

Сил на споры не оставалось. Сотрясаемая ознобом и ужасом, я прижалась к Саше и провалилась в сон, как в черную пустоту.

.

Проснулась резко, как будто кто-то толкнул меня в бок. Первое, что я почувствовала — это тишина. Ветер больше не выл. Потрескивал огонь, тихо гудели деревья, но холодный рев стих, оставив за собой мёртвую тишину. Я поднялась, чувствуя, как моё сердце замерло от тревоги. Саша лежал рядом, но от его тела больше не исходило привычного тепла.

С тихим приглушённым всхлипом я скатилась с лежака, чувствуя, как меня охватывает первобытный ужас. Паника захлестнула, и меня начало трясти так, что ноги едва слушались. Паша резко поднял голову, его глаза были полны изумления. Даже Миша, казалось, пошевелился, ощутив неладное. Но Саша лежал неподвижно, спокойно, словно просто спал.

У меня потемнело в глазах от такой боли, что казалось, весь мир разваливается на части. Я закричала, завыла волчицей, не в силах сдержать этот крик.

— Лучик! — Саша вдруг подскочил, и сам застонал от боли. — Что с тобой? — его голос был хриплым, полным тревоги.

— Саша! — Я упала рядом с ним, меня трясло так сильно, что я не могла поднять голову. — О боже… Саша… Я думала… — мне было трудно дышать, страх сковал грудь, а слёзы застилали глаза.

И вдруг я поняла, почему так испугалась. Температура у Саши спала, и его тело больше не было горячим, как пылающий костёр. Он просто спал — глубоко и спокойно, а его лицо выглядело расслабленным, без следов боли. Но с учётом того, что я сама горела от жара, мне казалось, что он стал ледяным. В тот момент, когда контраст между нашими температурами показался мне смертельным, я едва не потеряла разум.

Я выдохнула, чувствуя, как волны боли и ужаса постепенно отпускают, оставляя за собой лишь слабость и истощение. Меня продолжало трясти, но уже не от страха, а от собственного жара.

— Лучик, мышка моя, солнышко моё, — Саша осторожно гладил меня по спине, по волосам, несмотря на свою боль. Я слышала, как он шипел от каждого движения, но не останавливался, пытаясь успокоить меня. — Ты вся горишь, — добавил он, голос его стал полон заботы и тревоги. — Паша, заваривай жаропонижающее, быстро! — его голос внезапно обрёл прежние нотки уверенности и силы, как будто в нём вновь проснулся тот Саша, который всегда всё контролировал.

Утро выдалось солнечным и морозным, но без обжигающего холода, потому что ветер так больше и не поднимался. Паша сам, без меня сходил и приволок еще четыре сосны, увеличив наш запас, так что замерзнуть нам не грозило. После утренней порции антибиотика, которую Саше пришлось делать самому себе, у меня руки ходили ходуном, его аппетит стал возвращаться — что не могло не радовать. Михаила он напоил как я минувшим днем — быстро и без особых церемоний.

Я капризничать не стала, хоть и не очень-то хотела есть. Зато Паша с огромным удовольствием умял несколько бутербродов с сыром и окороком, как будто это был настоящий праздничный завтрак. Никто не возражал — все понимали, что ему еда нужна, чтобы восстановить силы.

Часы тянулись медленно, я лежала, прижавшись к Саше и старалась ни о чем не думать. Не думать, что будет, когда закончится еда, не думать, а хватит ли пяти доз антибиотика, чтобы полностью снять воспаление раны у Саши, не думать о том, что нас вообще не найдут…. О том, что со мной тоже не все в порядке я тоже не думала. Я просто лежала, закрыв глаза и слушала биение его сердца. Размеренное и спокойное.

Тук-тук… тук-тук… тук-тук…

С каждым ударом сердца я словно находила себе убежище от всех тревог. Это биение жизни рядом со мной, его жизнь, — единственное, что сейчас имело значение.

И вдруг Саша вздрогнул, его тело напряглось. Он замер, прислушиваясь к чему-то, как будто уловил звук, который я ещё не слышала.

— Что такое? — шепнула я, чувствуя, как внутри вновь поднимается тревога.

— Тихо, мышонок, слышишь? — Саша приподнялся, глаза его были полны концентрации, как будто он надеялся уловить что-то в окружающей нас тишине.

Я замерла, прислушиваясь изо всех сил. Сначала казалось, что кроме потрескивания костра и тихого скрипа деревьев вокруг ничего не слышно. Но через несколько мгновений я уловила далёкий, едва различимый звук, похожий на гудение или рёв мотора, приглушённый ветром и расстоянием.

— Это что, вертолёт? — шепнула я, сердце учащённо забилось, смешивая надежду с тревогой.

— Похоже на то…. Паша, — окликнул он дремлющего парня. — Где ракетница?

Мало что соображая, тот порылся в наших запасах и передал ракетницу нам.

— Три ракеты, мышка. Давай помолимся об удаче, — он быстро выстрелил вверх. Первая ракета устремилась в чёрное ночное небо, взлетая с ярким свистом и разрывая тишину, оставленную бурей. Взметнувшись, она вспыхнула, разбрасывая красный свет над лесом, на мгновение освещая всё вокруг.

Мы все замерли, вслушиваясь в ночную тишину, надеясь, что этот свет будет замечен.

По началу казалось, что это всего лишь игра нашего воображения — ракета взлетела, озарив небо на мгновение, и быстро погасла, как начинала гаснуть наша надежда. Я прислушивалась, но тишина вновь захватила пространство вокруг нас. Сердце сжалось от разочарования, и я уже начала думать, что звук был лишь плодом нашего отчаяния.

Но через несколько секунд стало ясно — это был не сон. Гул мотора становился всё ближе и отчётливей, хотя вертолёт ещё был далеко. Волнение снова охватило меня, но на этот раз вместе с осторожной надеждой.

Саша досчитал до пятнадцати и выпустил вторую ракету. Она рванула в чёрное небо, снова рассекая его ярким светом, разливаясь алым заревом. Мы все замерли, вслушиваясь, как звук вертолёта нарастал, заполняя собой ночной воздух. Ещё несколько томительных минут — и внезапно яркие лучи прожекторов ослепили нас, прорезав темноту, как нож. Вертолёт пронёсся над нашими головами, готовясь к посадке. Воздушный поток, поднятый его лопастями, хлестал по лицам, но это было уже не важно. Мы встретили его свет с полными надежды глазами.

Вертолет приземлился на той же поляне, где потерпел крушение наш. Я и Паша, ориентируясь на яркий свет, вышли на опушку, маша руками. Дальше события замелькали как во сне. К нам бежали сотрудники скорой и МЧС, задавали какие-то вопросы. Но их слова для меня сливались в единый многоголосый шум. Михаила осторожно и бережно переложили на носилки. С ним обращались с особой осторожностью, каждый шаг был продуман, чтобы не причинить ему лишней боли. Саша, несмотря на собственные травмы, отказался от носилок. Он шёл сам, опираясь на плечо одного из мужчин, его лицо оставалось бледным, но в глазах всё ещё горел тот же огонь, который не угасал всё это время. Он хромал, но двигался уверенно, крепко сжимая мою руку, как будто даже сейчас не мог отпустить.

Мои ноги двигались автоматически, почти не чувствуя земли под собой. Я смотрела на лица спасателей, на шум вертолёта, на огни — и всё это казалось одновременно таким реальным и нереальным. Паша держался рядом, тоже молча, его глаза всё ещё блестели от переутомления, но внутри нас обоих начинало тлеть осознание — мы выжили.

Один из медиков подхватил меня под руку, осторожно заглядывая в глаза:

— Вы как? Держитесь? — спросил он, пытаясь понять, насколько я в порядке.

Я кивнула, хотя понимала, что усталость накрывала меня с головой. Слова не выходили из горла, но внутри медленно оседала мысль, что мы наконец-то в безопасности.

В вертолет сначала подняли Михаила, потом Сашу, следом меня и Павла. Уложили на носилки уже всех четверых, заботливо укрывая одеялами. Я лежала в тепле и относительной безопасности, а самой было жутко холодно — Саши рядом не было. Точнее он был рядом, протяни руку и коснись, но я не могла прижаться к нему.

Вертолёт гудел, ритмично напоминая о том, что теперь мы возвращаемся в мир, к спасению, но этот звук не мог заглушить то, что я услышала рядом — тихий, подавленный плач. Павел. Он, наконец, позволил себе разрядиться, выпустить накопленные страхи и напряжение. Я только сейчас осознала, насколько тяжело ему пришлось.

Но в этот момент не было места ни презрению, ни осуждению, ни даже раздражению. Я чувствовала только благодарность и уважение к этому парню. Он, хоть и был, казалось, слабее всех нас, оказался тем, кто несколько раз спасал наши жизни. Без него я бы не справилась. Одна я бы не смогла пройти через всё это.

— Паш, — прошептала я, стараясь, чтобы мой голос звучал мягко и тепло и подняла вверх большой палец.

Он посмотрел на меня, сквозь слёзы едва заметно кивнув, но продолжал плакать, не в силах сдерживать накопившееся напряжение.