This War of Mine (Ремейк)

Цельнометаллическая оболочка. Часть II

Наши герои проделали длинный и утомительный путь, чтобы оказаться здесь. Потери, некоторые проблемы с командованием и прочие тяготы бойцов вторжения значительно сказываются на боевом духе солдат разведбатальона, но растущие на дрожжах плоды кропотливого труда созревают в нужном этапе войны. Вектор развития удовлетворяет запросы командования. Значит, победа близка.

Пролог. «Оккупанты» (продолжение).

Отделались простыми царапинами, экипаж не пострадал, так как это не было вражеский снарядом.

У взвода уходит от пяти до десяти минут на то, чтобы вытащить себя из зоны поражения, уничтожив или обернув в бегство большинство из сидящих в засаде.

Следующие пять часов уходят на новую попытку продвинуться к мосту и осуществить нападение с участием танков и дополнительных вертолетов.

На другой стороне, успели сравнять с землей около трех кварталов города «А», прежде чем мост объявлен безопасной зоной, при этом в процессе захвата моста морпехами один из взрывов пробивает в нем огромную дыру, делая пролет практически непреодолимым.

На рассвете морпехи впадают в полусонное состояние. После шести часов боя и второй ночи подряд без сна, им дают несколько часов отдыха перед выездом.

Они паркуют свои Хамви в пересохшем грязевом поле в нескольких километрах от моста. Несколько человек собираются у машины выжившего Уокера, пьют воду, распечатывают свои сухие пайки, чистят и перезаряжают оружие, которое, скорее всего, им снова придется использовать в этот же день.

Все они совершенно по-разному справляются с боевым стрессом. Во время затишья в боевых действиях Уокер становится неумеренно бодрым. В это утро он указывает на птиц, которые пролетают над нашими головами, и восклицает:

— Смотрите! Как красиво!

Не то чтобы он испытывал заряд бешеной энергии оттого, что избежал смерти. Скорее, он переживает более глубокое и тихое удовлетворение, как будто воодушевлен тем, что поучаствовал в чем-то очень стоящем. Он ведет себя так, будто только что разгадал сложный кроссворд или выиграл шахматную партию.

Когда подходит Хеллер, чтобы предложить одну из своих вонючих сигар, гримасничает Уокеру и, с улыбкой во все тридцать два, говорит:

— Вы только посмотрите на этого тонкозадого пижона. Вы бы никогда не подумали, какой он плохой ублюдок.

Хеллер говорит, что, когда они познакомились несколько лет назад, ему стало жалко Уоки.

— Я думал, у него нет друзей — такой он одиночка. Но он просто не выносит людей, даже меня. Я — его друг ровно настолько, насколько вывожу его из себя. Но он — безупречный воин.

Кажется, Уокер бой интересует только в его самые напряженные моменты — когда по нам стреляют. После этого он часто проваливается в глубокий сон.

Во время второго нападения группы на мост, когда мы ехали в сторону перестрелки, окруженные по флангам танками и бронетехникой, на фоне громыхания орудий, Хоффман повис на своем пулемете и захрапел, а проснулся, только когда его растолкали.

Реагирую на страх более традиционным образом. После недавней засады, когда мы отъезжали от моста, у меня стучали зубы, а тело так тряслось, что ноги стучали по полу машины. Скорей всего, это была физическая реакция на избыточное выделение адреналина, который накачивается в кровь до предельного уровня, что нарушает кровоток и приводит к переохлаждению организма.

В поведении хронического оптимиста Эдвардса никаких перемен не заметно.

— Когда я попадаю в засады, — уверенно промолвил Эд, — не волнуюсь о том, что могу умереть.

Хеллер, который после боя всегда выглядит так, словно его глаза запали еще глубже в глазницы, а кожу на черепе натянули чуть потуже, рассказывает:

— Нам промыли мозги и натренировали для участия в бое. Мы должны повторять «Убей!» три тысячи раз в день в лагере для новобранцев. Вот почему это так легко. Тот чудак, который отползал вчера — его заметил и выстрелил ему в башку. Я видел, как снесло верхушку его черепа. Это было неприятно. Меня от этого тошнит.

Уильямсон, на счету которого два подтвержденных убийства в засаде, откровенничает, что не чувствует никакого огорчения из-за того, что лишил двух человек жизни.

— Это странный парадокс, — удивляется, имея в виду свою исступленную попытку спасти жизнь гражданского мальчика, раненного морпехом. — На все был готов, чтобы спасти того паренька. Но мне совершенно наплевать на тех парней, которых только что уложил. Вроде как после убийства людей ты должен чувствовать расстройство. А я не чувствую.

«Иман», который видел, как эвакуируют раненого в ногу бойца, пребывает в болезненном состоянии внутренних раздумий. Он прохаживается среди своих морпехов и почти все время молчит. Они обосновались в нескольких километрах за мостом и собираются маленькими группками вокруг Хамви, обсуждая боевые действия предыдущей ночи во всех подробностях. Некоторые из них хлопают «Имана» по спине, подсмеиваясь над храбростью, которую он проявил, когда в самый разгар засады вышел в зону поражения, чтобы проруководить Хамви.

«Иман» отбрыкивается от их похвалы, отмахиваясь:

— Просто не до конца осознавал ситуацию.

Уединившись, уточняет мне:

— Нам нельзя больше попадать в такое положение. Это плохая тактика.

Придурок «Маллиган» — командир взвода, которого презирают почти все без исключения бойцы-срочники, — судя по всему, справляется со стрессом, при помощи нечленораздельного трепа. У моста под эвкалиптовыми деревьями валяются трупы четырех убитых бойцов врага рядом с кучами оружия и боеприпасов — РПГ, АК и ручными гранатами. «Маллиган» бегает туда-сюда, подбирает их оружие, швыряет в канал поблизости и изо всей силы орет. Никто не знает, зачем и почему он орет, но по заключению другого офицера, который попал на это представление чуть позже:

— Чем бы он ни был занят, он себя не контролировал.

Четверо убитых — это первые бойцы, которых морпехи из разведбатальона видят так близко. На мертвых — складчатые брюки, мокасины и кожаные куртки. Офицер наклоняется и берет одного из них за руку. Между большим и указательным пальцем у него вытатуированы по-английски слова: «I love you». Офицер читает их вслух для других морпехов, которые стоят поблизости:

— Эти ребята выглядят как иностранные студенты какого-нибудь университета в Нью-Йорке.

Самый большой сюрприз — это обнаружение у мертвых бойцов сирийских паспортов. Ни один из них не является иракцем. Двадцатитрехлетний сержант Роберт Джейкобс — руководитель группы во взводе «Маллигана» — одним из первых замечает пятого вражеского бойца, который ранен, но все еще жив, и, приподняв голову, наблюдает за американцами.

Джейкобс опускается рядом с ним на колени и прощупывает его на предмет наличия оружия. Мужчина воет от боли. У него пулевое ранение в правую руку, а из правой ноги вырван кусок мяса размером в два-три сантиметра. Он имеет сирийский паспорт. Ему двадцать два, а в графе «адрес в Ираке» у него указана гостиница в Багдаде — по местным меркам, один из лучших отелей, где останавливаются иностранные журналисты и европейские сотрудники гуманитарных миссий. В кармане рубашки у него американские деньги, пачка обезболивающих по рецепту и въездная виза в Ирак с датой въезда. Он приехал всего неделю назад. В разделе иммиграционной анкеты, где указывается цель поездки в Ирак, у него от руки написано «Джихад».

Новости об иностранной принадлежности вражеских бойцов будоражат морпехов.

— Мы только что сражались с настоящими террористами, — поражается Уильямсон.

После почти двух недель в полном неведении относительно того, кто в них стреляет, морпехи наконец-то могут взглянуть врагу в лицо. Офицеры разведки из дивизии морской пехоты позже прикидывают, что около пятидесяти-семидесяти пяти процентов всех вражеских боевиков в центральном Ираке были иностранцами. В основном, это — молодые палестинские мужчины с сирийскими или египетскими паспортами.

— Саддам предложил этим мужчинам землю, деньги и жен в обмен на то, что они приедут сюда и будут за него сражаться, — уточняет офицер разведки.

Оказывается, война за будущее этой страны преимущественно ведется между двумя армиями вторженцев.

Незадолго до полуночи, батальон достигает окраин города «N». Город «N» — самый крупный город в северо-центральном Ираке, и расположен в двухстах километров севернее города «R». Что еще важнее, это — штаб-квартира дивизии Республиканской гвардии. Но предполагаемая решающая схватка в городе «N» так и не происходит.

Вскоре после достижения городских окраин, батальон получает приказ направиться в Багдад. Захват города «N» никогда и не был истинной целью.

Вся эта кампания была уловкой — обходным маневром, задуманным для того, чтобы убедить иракское правительство, что основное вторжение США осуществляется через центральный Ирак. Стратегия была успешной. Иракцы оставили ключевую дивизию и другие силы в городе «N» и окрестностях, для того чтобы препятствовать вторжению морской пехоты, которого так и не произошло. Учитывая, сколько иракских сил было здесь сконцентрировано, Багдад оказался относительно не готовым к отражению предстоящего нападения объединенных сил Армии и морской пехоты.

Гэ-эм, командующий первой дивизией морской пехоты — ключевой архитектор этого обманного маневра, хвастается мне:

— Иракцы думали, что мы пойдем напрямую через город «N» — что «тупые морпехи» будут пробиваться в Багдад напролом через самую опасную территорию.

И хотя план блестяще сработал, Гэ-эм добавляет с присущей ему скромностью:

— Не такой уж я талантливый генерал. Просто сумел дать отпор другим генералам, которые ни черта в этом не понимают.

Два дня уходит на то, чтобы достичь предместий Багдада. Наспех сооруженные нефтяные трубопроводы тянутся зигзагом вдоль ведущего в город шоссе. Они были построены Саддамом, чтобы залить в прилегающие траншеи нефть и поджечь ее. Теперь повсюду висит дым. Саддам задумывал эти пылающие нефтяные траншеи как некое подобие оборонительных сооружений, но они всего лишь вносят дополнительный вклад в общее загрязнение окружающей среды и отчаяние.

У некоторых канав валяются разбухшие в двойном объеме мертвые коровы. Над взорванными зданиями клубится дым. Вдалеке грохочет артиллерия. Каждые несколько километров можно видеть разбросанные небольшими кучками человеческие тела. Это обычное жуткое зрелище страны, где идет война.

На подъезде к последнему лагерю морской пехоты у самого Багдада, машина Хеллера резко виляет в сторону, чтобы не наехать на человеческую голову, которая валяется на дороге.

Когда машина поворачивает, он выглядывает из окна и видит, как собака грызет тело человека:

— Что может быть отвратнее этого?

Как бы там ни было, ещё живой Эдвардс реагирует совсем иначе. Чуть поодаль от шоссе, поблескивая словно какое-то религиозное сооружение, стоит современное стеклянное здание с яркими пластиковыми вывесками спереди. Это иракский вариант 7‑Eleven. Разоренное и разбитое, это здание вселяет в водителя нового Хамви надежду:

— Черт! Здесь видно даже какие-то признаки цивилизации.

Разведбатальон останавливается в поле с высокой травой рядом с взорванными промышленными зданиями.

Багдад еще слишком далеко, чтобы разглядеть, что там происходит, но достаточно близко, чтобы слышать круглосуточное громыхание артиллерии и взрывов американских бомб. Бомбежка бухает словно монотонный ритм стереосистемы с усилителем басов в припаркованном под окнами автомобиле.

В первый же вечер под Багдадом подсаживаюсь к идиоту «Маллигану». В «Ноль-Два», когда «Маллиган» еще носил усы, он был как две капли воды похож на одного австралийского художника. Сейчас он производит впечатление одного из самых вдумчивых и красноречивых людей в батальоне, и я начинаю гадать, не обманываются ли на его счет рядовые бойцы. Он очень приятен в общении, но ему свойственна какая-то рассеянная напряженность, одновременно харизматическая и изматывающая. Он смотрит на вас в упор немигающим взглядом, и при этом кажется, что зрачки его слегка вибрируют. Он подкрепляет категоричное и неожиданное политическое наблюдение — «в этой части света было бы куда лучше без нас» — ницшеанским размышлением о смертоносной природе битвы. «Мы можем погибнуть прямо сейчас, в любой момент, — наклоняясь вперед. — Из-за этого легко потерять рассудок. Рассудок отступает перед страхом смерти». И добавляет: «Но сохранять спокойствие и оставаться там, где тебя ожидает верная смерть — это еще и признак безумия. Чтобы выжить в бою, нужно сойти с ума».

Когда заговариваю с ним о том, что люди жалуются на него — на его склонность время от времени втравливать их в ребяческую, но опасную «охоту за сокровищами» — иракскими военными сувенирами, он начинает подробно описывать относительные достоинства иракского и американского оружия, открыто признавая, что брал иракские АК. Он даже хвастается тем, что однажды убил из этого оружия одного вражеского бойца.

— Это хорошее оружие ближнего поражения, подходящее для ведения стрельбы из машины, — и с этим утверждением поспоришь.

Сержант Роберт Джейкобс— один из подчиненных «Маллигана» — замечает нас вместе и позже подходит ко мне, чтобы рассказать кое о чем, что его сильно беспокоит.

Джейкобс — ветеран Афганистана, где служил в одной группе с Уокером. Как и он, Джейкобс считает себя чрезвычайно опытным профессионалом.

Мальчишкой он носился по родным лесам, и имеет крепкое телосложение. После увольнения из корпуса морской пехоты он планирует стать профессиональным бодибилдером. В ситуациях, когда «Маллиган» демонстрирует лишь мерцательное присутствие, Джейкобс полностью сосредоточен. Теперь он возглавляет свою собственную разведгруппу, и утверждает, что три ночи тому назад во время патрулирования у города «N», «Маллиган» пытался заколоть штыком вражеского военнопленного. По словам Джея, его группа действовала в полной темноте — морпехи были в очках ночного видения, когда наткнулись на вражеского бойца, который стоял на коленях в окопе, пытаясь от них спрятаться. Он с двумя морпехами приблизился к иракцу, наставив на него оружие.

— На самом деле… мы все были сами не свои, потому что ранили сержанта, и я хотел пристрелить этого парня. Но это бы выдало нашу позицию.

Двое его людей разоружили иракца, а Джейкобс грубо заломил ему руки за спину. В этот момент, по словам Джея, «Маллиган» набросился на пленного из темноты с выставленным вперед штыком.

Задолго до этого инцидента слышал, как рядовые бойцы допекают «Маллигану» за то, что он с напыщенным видом расхаживает со штыком — это что-то вовсе несвойственное другим морпехам в батальоне.

— Он просто чрезмерно все драматизирует, чтобы почувствовать себя героем. Он перепрыгивает через меня и всаживает штык ему в грудь. Он превратил ситуацию в сплошной хаос.

Как говорит Джейкобс, у пленного на груди были пристегнуты магазины для винтовки, которые отразили удар штыка. Джейкобс, «Маллиган» и пленный мужчина повалились на землю. На то, чтобы восстановить контроль над пленным ушло несколько моментов борьбы. Джей утверждает, что как только он усмирил пленного, скрутив ему руки за спиной, буйный «Маллиган» снова бросился на него, пытаясь ударить его в живот.

— Его удар в живот достался мне.

Сержант, к слову, вел дневник.

— Я называю его «журналом своей горечи». Если со мной что-то случится, я хочу, чтоб моя жена знала правду. Потому что из-за таких парней, как «Маллиган», мы сражаемся как дауны.

«Маллиган» оспаривает версию событий, которую излагает товарищ. По его словам, когда он появился, пленного не контролировали. В его версии событий, он взмахнул штыком, когда мужчина оказывал сопротивление захвату в плен.

— Я ткнул его штыком. Если бы хотел его убить, я бы его застрелил. Ранив его, спас ему жизнь.

В этом случае подробности кажутся слишком смутными, чтобы делать какие-либо неопровержимые выводы.

Тем не менее, скоро станет ясно, что этот инцидент — всего лишь зловещий предвестник одного из самых сомнительных эпизодов кампании, когда, несколько дней спустя на подходах к Багдаду во время захвата пленного снова будет драматично фигурировать «Маллиган» со штыком. И на этот раз, по иронии судьбы, там опять будут присутствовать Джейкобс и еще один рядовой, критично настроенный по отношению к «Маллигану».

В эту ночь все выглядит неплохо. Браун наносит визит группе Уокера и говорит бойцам такую редкую похвалу.

— Я слышал, что о разведбатальоне высоко отзывались в штабе дивизии. Генерал думает, мы убиваем драконов.

После того как он уходит, Хеллер высказывает свою собственную оценку ситуации:

— Ты понимаешь, что за дерьмо мы здесь натворили, сколько убили людей? Дома на гражданке за такое сажают в тюрьму.

«…»

Одного из наших убили. Всеми любимый бывший первый сержант из разведбатальона, крепкий и смуглый по имени Гарри Стоун, был ранен под Багдадом вражеской миной или осколком артиллерийского снаряда, когда ехал на бронетранспортере. Он умер в военном госпитале на следующий день. Стоуна, которому было тридцать восемь, до начала войны перевели из разведбатальона в пехотное подразделение. Новости о его гибели серьезно расстраивают бойцов разведбатальона. Сержант Райан Купер — один из первых, кто об этом услышал.

Он обходит лагерь под Багдадом по периметру, пересказывая новости.

— Привет, братишка, — мягко, — просто подошел сказать, что Стоуна скончался прошлой ночью.

Теперь, несколько дней спустя, после короткой заупокойной службы на закате вокруг винтовки М‑4, воткнутой вертикально в грязь в честь их павшего товарища — морпехи из второго взвода роты «Мародер» собираются под своими камуфляжными сетками, чтобы поделиться друг с другом историями о Стоуне.

Купер повторяет фразу, которую Гарри не раз говорил дома. Перед тем как одолжить кому-нибудь свой грузовик с мощным эквалайзером, он говорил:

— Можешь кататься на грузовике. Только держись подальше от моих громкостей.

Почему-то, повторяя эту фразу, Купер хохочет почти до слез.

Вернёмся к делу. Сегодня один из важных этапов. Армия и морская пехота начали свою финальную атаку на Багдад несколько часов назад. Однако для нас, к великому сожалению, еще не время направиться в иракскую столицу. Существуют опасения, что подразделения иракской Республиканской гвардии перегруппируются для контратаки в городе под названием город «Q», в пятидесяти километрах севернее Багдада. Разведбатальон получает приказ выдвинуться на север и атаковать эти силы. Сержант Кевин, группу которого сопровождаю, и остальные морпехи прерывают свои воспоминания о Стоуне и рассаживаются по Хамви.

На это задание выделено около трехсот морпехов. Если наихудшие страхи их командования оправдаются, они будут противостоять нескольким тысячам иракцев на танках. При самом лучшем сценарии, им придется пробиваться вперед по шоссе города «Q» через тридцать километров вероятных засад.

— Мы снова окажемся на самом острие атаки и вступим на неизведанную территорию, — опасается лейтенант «Има», информируя своих людей перед самым выходом на задание.

Большинство морпехов — в приподнятом настроении.

— Это лучше, чем сидеть на месте и валять дурака, когда все остальные развлекаются нападением на Багдад, — говорит капрал-водитель, перед тем как занять свое место на водительском сиденье в Хамви.

Тем не менее, сам Кевин просто уставился в окно на угасающий свет и бормочет что-то невнятное, что не могу разобрать. Прошу его еще раз повторить свои слова, но он лишь отмахивается.

— Ерунда. Я просто думал о Стоуне.

Хамви, во главе колонны разведбатальона из пятидесяти машин, выезжает за пределы колючей ленты лагеря и направляется в восточные предместья Багдада. Мы проезжаем мимо освобожденных иракцев, переживающих муки торжества. Хотя центр города продержится еще сутки, в воздухе витает дух свободы, вместе со смрадом неубранного мусора и забитых канализационных стоков. По обе стороны дороги валяются кучи мусора и стоят зловонные лужи. Иракцы тянутся вереницей сквозь дымовую завесу и тащат на себе случайное награбленное добро — потолочные вентиляторы, детали машин, флуоресцентные лампы, разрозненные картотечные ящики.

Бедлам продолжается до тех пор, пока разведбатальон не огибает город с севера, чтобы соединиться с легковооруженной разведротой, вместе с которой будет осуществляться нападение на город «Q». Радиопозывной этой примыкающей роты, которая состоит где-то из ста морпехов на двадцати четырех легкобронированных машинах — «Свингер». Бронетранспортеры LAV — это шумные, восьмиколесные машины с черной броней, по форме напоминающие перевернутые ванны с установленными сверху скорострельными орудиями. Иракцы называют их «Великими разрушителями».

Несмотря на то, что группа более двух недель практически ежедневно проезжала через засады, первый раз за все время эти морпехи выехали на задание с бронированным конвоем.

— Черт! Да это просто охренительно, — обрадовался Эдди. — С нами едут «Разрушители».

— Нет, конвой — это не охренительно, — спорит Кевин. — Наоборот, это говорит о том, как опасно там будет.

Когда мы отъезжаем, угрюмо-задумчивое настроение сержанта сменяется на неестественно-бодрое.

— И снова большой привет и спокойной ночи, — фальшивым сценическим голосом, а затем цитирует строку из «Юлия Цезаря»: — Криком грянет: «Пощады нет!» — и спустит псов войны.

Согнувшись за рулем, слегка склонив голову под весом прибора ночного видения, водитель в своём репертуаре:

— Черт, когда вернусь домой, парни, я затра*аю свою подружку вусмерть.

— Контакт с врагом, — уже Уокер, повторяя слова радиосообщения из наушников. — Броневики LAV передают — впереди контакт с врагом.

«Свингер» растянулся по шоссе — ближайшая машина примерно в ста метрах перед Хамви, а самая дальняя от нас — где-то в трех километрах впереди.

Автоматические орудия стреляют трассирующими снарядами, похожими на оранжевые шнуры. Они расходятся во всех направлениях — оранжевые линии колышутся и подрагивают над окружающим ландшафтом. Другие оранжевые линии, потоньше — от вражеских пулеметов — устремляются в сторону броневиков LAV.

Войска иракской Республиканской гвардии окопались в траншеях по обе стороны дороги. Вражеские бойцы вооружены всеми мыслимыми видами переносимого оружия — от пулеметов и минометов до РПГ. Конвой останавливается, когда между «Свингером» и иракцами впереди начинается перестрелка. Рядом рвутся вражеские мины, падая с неба хаотичным узором. Бойцы разведроты за нашим взводом открывают огонь из всего имеющегося у них оружия. Это морпехи-резервисты, они приехали в Багдад накануне и состыковались с разведбатальоном всего несколько дней назад. Они постарше, многие из них на гражданке — бывалые копы или агенты УБН. Это их первый значительный контакт с врагом, и создается впечатление, что их беспорядочный огонь — в том числе, в направлении Хамви — вызван паникой.

— Не вижу целей! Не вижу целей! — повторяет Уокер, перекрикивая орудийный огонь, но капрал Флойд Лоутон, стрелок в башне, который управляет гранатометом Mark‑19, открывает стрельбу по ближайшей деревне.

— Прекратить огонь! — орет Уокер. — Полегче, приятель. Ты стреляешь по деревне. Там у нас женщины и дети.

Резервисты, которые едут за нами, уже забросали небольшое скопление домов у дороги как минимум сотней гранат. В окне одной из хибар светится лампа. Через прибор ночного видения сержант может различить только группу женщин и детей, которые прячутся за стеной.

— Мы не стреляем по деревне, ладно?

В такие моменты, как сейчас, Уокер часто принимает тон школьного учителя, который объявляет тайм-аут во время бешеной драки на игровой площадке. Мины разрываются так близко, что чувствуется, как всплески давления ударяют по Хамви. Но Уокер не позволит своей группе поддаться этому всеобщему бешенству и открыть беспорядочный огонь, пока не обнаружит четкие цели или не увидит дульное пламя врага.

По батальонному радио слышится голос «Маллигана», вибрирующий и потрескивающий, когда он возбужденно передает сведения о возрастающем огне противника. Этот офицер разведки, — который заслужил свое презрительное прозвище из-за нелепых и рискованных выходок, — по радио кажется подростком с ломающимся голосом.

— Боже! — реплика водителя. — Он что, плачет?

— Вовсе нет, — Уокер пресекает вероятную горестную тираду по поводу «Маллигана».

В последние дни Эдвардс словно позабыл свою прежнюю ненависть к таким поп-звездам, как Джастин Бибер, который раньше был его любимым объектом для долгих и нудных разглагольствований о том, что не так с современными миром и молодежью, и теперь жалуется почти исключительно на Маллигана'. Недостаток уважения к этому офицеру проявляется среди рядовых бойцов настолько, что кое-кто из его собственных людей открыто называет его «засранцем» — иногда прямо в лицо.

— Он просто нервничает, — предполагает Уокер, и не то чтобы защищал офицера. — Все сейчас нервничают. Каждый пытается делать свою работу.

Следующие двадцать бессонных часов морпехи из разведбатальона и «Свингер» методично продвигаются вперед по шоссе, едва проезжая пятнадцать километров, пешком прочесывая деревни, взрывая вражеские грузовики и схроны оружия, и уничтожая очаги скопления иракских солдат, которые прячутся в траншеях или укрываются в домах мирных жителей.

С точки зрения страха, в его чистом виде, наихудшие моменты сражения происходят после полудня.

Внимание всего мира приковано к телевизионной картинке американских морпехов в центре Багдада, свергающих массивный памятник Саддаму Хусейну.

В это же самое время, севернее города, вражеские мины начинают рваться примерно в тридцати метрах от расположения роты «Мародер».

Когда лейтенант «Има» докладывает по радио о минометном обстреле своему командиру, ему приказывают оставаться на месте.

— Замрите и умрите, джентльмены, — говорит сержант Нэйтан Хеллер, бывший агент по изъятию автомобилей и один из руководителей группы Хамви, которая работает в связке с нашей группой. Двадцать два морпеха из взвода сидят в своих машинам с включенными двигателями, согласно приказам, в то время как вокруг них взрываются мины. Разговоры очень редки. Все смотрят на минные взрывы в небе и на окружающих полях.

Один из взрывов происходит в пяти метрах от Хамви с открытым верхом сержанта Хеллера, и в результате него в земле образуется внушительная дыра.

Выглядываю и вижу, как Хеллер согнулся над своим оружием, его взгляд мечется под ободом каски — он ждет следующего взрыва. За ним — его двадцатитрехлетний водитель, капрал — он схватился за руль, его лицо приобрело пепельный оттенок. За несколько часов до выезда на задание этот парень сидел вместе с ребятами из взвода и рассказывал о том, как когда-то ел рыбу-клоуна — просто так, ради хохмы, — когда подрабатывал в Уол-Марте в школе. Юнец записался в морпехи, чтобы вырваться из своего родного города с бесконечными тусовками.

— Мой мозг словно поджарили на сковороде, — свидетельствует говоривший.

От собратьев-морпехов он получил прозвище «Полтергейст». Это высокий, неуклюжий парень с бледной кожей. У него, как правило, отрешенный, задумчивый вид, словно ему осталась одна затяжка до какого-то глубокомысленного, космического прозрения. Он долго ломал голову над прозвищем для девятнадцатилетнего капрала Хоффмана, которое придумывали общими усилиями.

Перед тем как выехать на задание, многие бойцы из нашего взвода попрощались, пожав друг другу руку или даже обнявшись. Формальные прощания казались странными, учитывая, что им предстояло ехать бок о бок в тесноте Хамви. Это ритуальное расставание казалось своеобразным признанием тех превращений, которые происходят в бою. Друзья, которые в свободное время расслабленно сидят и болтают о музыкальных группах, аппетитных попках своих подружек и рыбе-клоуне на обед, становятся совсем другими людьми, как только попадают на поле боя.

Прежде всего прочего, в бою сразу бросаются в глаза физические перемены. Скачок адреналина в крови происходит с той минуты, когда вылетает первая пуля. Но, в отличие от всплесков адреналина на гражданке — во время автомобильной аварии или прыжка с банджи, когда они длятся всего несколько минут, — в бою это может продолжаться часами. Порой кажется, что тело выгорело изнутри, а, может быть, так иссякают запасы адреналина. В любом случае, спустя какое-то время вы практически утрачиваете физическую способность испытывать страх. Взрывы продолжаются.

Но вы больше не прыгаете и не дергаетесь. В этот момент все сидят неподвижно, тупо наблюдая за тем, как поблизости падают мины. И только зрачки находятся в движении.

Это отнюдь не значит, что страх уходит. Он просто оставляет судорожно подрагивающие мышцы и нервы вашего тела и перебирается в мозг. Если вы питаете его нездоровыми мыслями обо всех ужасных способах, которыми можете покалечиться или погибнуть, все становится еще хуже. Он также усугубляется, если думать о приятном. Хорошие воспоминания или планы на будущее лишь напоминают вам, как вам не хочется умирать или быть раненым. Лучше всего — это отсечь любые мысли, заблокировать их. Но чтобы достигнуть такого состояния, нужно буквально потерять себя. Именно поэтому, как мне кажется, все они попрощались друг с другом. Они все равно останутся вместе, но какое-то время не увидят друг друга, так как каждый из них по-своему перестанет быть собой.

Спустя где-то двадцать минут минометный обстрел на сегодня прекращается.

Сопротивление врага начинает угасать под напором объединенных усилий морпехов, которые продвигаются по земле, и ожесточенных авиаударов.

Если бы иракцы подтянули свою бронетехнику немного ранее, когда тяжелая облачность препятствовала нанесению воздушных ударов, они могли нанести нам серьезный урон. Но, по неизвестной причине, они упустили свой шанс.

Под жарким солнцем тучи рассеялись, и волны реактивных самолетов и вертолетов Кобра стали одновременно сбрасывать бомбы, стрелять во всех направлениях ракетами и пулеметным огнем. Бомбят и поджигают грузовики, бронетехнику и целые деревни. Одновременно с повышением огневой мощи в воздухе, разведбатальон и «Свингер» прорываются на север, преодолевая последние десять километров до города «Q» за пару часов.

Когда иракцы наконец отправляют нам навстречу несколько броневиков, наши штурмовики и морпехи с РПГ делают из них мокрое место.

Иракцы, которые ранее оказывали ожесточенное сопротивление, теперь либо сбежали либо зверски убиты. Обезглавленные трупы — свидетельства прицельных выстрелов из крупнокалиберного оружия — тут и там валяются в траншеях у дороги. Другие обуглены до неузнаваемости и лежат за колесами выжженных остовов грузовых автомобилей. Единственное ранение среди американских сил происходит, когда в морпеха из роты «Хаос» попадает осколок летящей шрапнели из танка Т‑72, после того как этот танк подрывает его приятель с ракетной установкой на плече. Его каска дает трещину, но останавливает шрапнель. Этот морпех почувствовал только ужасную головную боль.

С каждой воздушной атакой, группы разведбатальона продвигаются дальше в пламя и дым, охотясь на бегущих вражеских бойцов. Единственные люди, которых встречает группа — это перепуганные селяне — полдюжины мужчин и одна маленькая, охваченная ужасом девочка, которая прячется в окопе, в то время как их дома, поля и подпорки под виноградник горят в результате штурма Кобры. Мужчины, которые боятся за свою жизнь, кричат: «Нет Саддаму! Нет Саддаму!» — когда приближается группа, с наставленным на них оружием.

После того как Уокер и «Има» хлопают мужчин по плечу, чтобы заверить их в том, что их не казнят, деревенский старейшина начинает рыдать, хватает лицо лейтенанта в ладони и покрывает его поцелуями.

Тем временем, сержант Роберт Джейкобс во главе группы из третьего взвода роты «Мародер» осуществляет прочесывание на ближайшем поле, где сталкивается с другой группой морпехов из резервного подразделения разведки. Около шести резервистов окружают мертвого вражеского бойца — молодого мужчину в окопе, который лежит в луже собственной крови, все еще сжимая свой АК. Пока они размышляют над трупом, Джейкобс — очевидно, единственный, кто все еще смотрит по сторонам, — замечает живого иракца, который вооружен и прячется в траншее рядом.

Когда Джейкобс подает резервистам сигнал, что прямо среди них находится живой иракец, все как один наставляют свое оружие на мужчину и кричат ему, чтоб он встал и бросил оружие. С момента сражения в городе «R» неделю назад, где иракцы атаковали и убивали морпехов, заманивая их в засады, притворяясь, будто сдаются в плен, захват врагов в плен стал очень напряженным делом. Один из морпехов-резервистов на месте событий — первый сержант, тридцатисемилетний инструктор штурмовой группы SWAT из лос-анджелесского отдела полиции — достает пару наручников на застежке — это такая сверхпрочная версия пластмассовой ленты, которой завязывают мешки для мусора, — и связывает руки иракца за спиной.

Он так туго затягивает эти наручники на запястьях пленного, что позже у него на руках появляются фиолетовые полосы от подкожного кровоизлияния до самых плеч. Пленный — доброволец Республиканской гвардии невысокого звания лет под пятьдесят. Он имеет лишний вес, одет в гражданскую одежду — майку и грязные брюки — и носит свисающие усы в стиле Саддама. Кажется, он настолько потерял форму, что не смог бы работать и таксистом в час пик. Окруженный морпехами, мужчина начинает выть и плакать. Теперь им занимается Джейкобс. Роберту двадцать три, он — бодибилдер-любитель и служил вместе с нами в Афганистане. Ему свойственны проявления тихой агрессии, и он любит быть главным. Он передает свою винтовку другому морпеху, надевает резиновые перчатки и достает 9‑мм Беретту.

Он швыряет иракца на землю, приставляет пистолет к его голове и орет:

— Только двинься, и я снесу твою башку на хрен!

По словам Джейкобса, через несколько минут резервист-спецназовец пожал ему руку, поблагодарил его за то, что он заметил иракца, и сказал:

— Вероятно, ты только что спас нам жизнь.

Джейкобс ведет иракца тридцать метров по шоссе и снова сбивает его с ног. Но ничто не предвещает беду, пока на месте событий не появляется «Маллиган». По рассказам большинства, засранец приблизился к пленному, который лежал вниз лицом, крича и размахивая штыком. Иракец заплакал и стал умолять не убивать его. По словам нескольких присутствовавших там морпехов, этот аутист начал колоть пленного штыком и глумиться над ним, угрожая перерезать ему горло.

Дауну тридцать один и он женат. Он говорит, что никому не угрожал.

— Я просто приказал парню заткнуться на хрен, — рассказывает позже.

Также говорит, что никогда не колол иракца штыком. Утверждает, что держал штык в руках исключительно потому, что «когда подходишь к врагу вплотную, это самый лучший способ с ним сладить, не прибегая к стрельбе».

По словам Джейкобса, он волновался, что ситуация вышла из-под контроля. Он приказал одному из морпехов в своей группе — двадцатидвухлетнему капралу — охранять пленного. Капрал наступил ботинком на шею иракца и наставил на него автомат М‑4.

— Мы пытались разрядить ситуацию, — говорит он в свое оправдание. — Я не пинал его и не бил. Черт побери, мы просто хотели убрать оттуда того у*ебка.

На следующий день сержант-спецназовец — резервист, который сначала пожал Джейкобсу руку и поблагодарил его, — подал отчет, обвиняя Роберта, того капрала и «Маллигана» в грубом обращении с пленным.

Позже бывший спецназовец рассказывает мне:

— Мне жаль рядовых, сэр. Проблема была вовсе не в них. Проблема была в офицере.

Один из его резервистов-сослуживцев, старший рядовой, который тоже был свидетелем событий, подтверждает:

— Из того, что я видел — этот офицер ненормальный. С ним что-то не в порядке.

Виновник отрицает любую провинность. Он думает, что его обвинители просто недостаточно знакомы с реалиями зоны боевых действий.

— В тот день они увидели зверя и не знали, как с ним обращаться, — уверяет «Малли» позже. — С пленным обращались, как положено, пусть даже им не понравилось, как это выглядело.

Моя первая встреча с вражеским военнопленным происходит у заднего отсека Хамви лейтенанта, спустя час после инцидента.

Время вечернее, и второй взвод роты «Мародер» обустраивает блокпост с южной стороны города «Q». Пленный ерзает на платформе джипа, только теперь на его голову надет мешок. Несколько морпехов собрались вокруг и глумятся над ним.

— А что бы ты с нами сделал, если бы взял нас в плен, чурка? — говорит, набычившись, девятнадцатилетний морпех.

Подходит «Има».

— Эй, только не надо военных преступлений в багажнике моего грузовика. — Он бросает эти слова легкомысленно, еще понятия не имеет о возникших разногласиях вокруг захвата пленного. — Развяжите его и дайте ему воды.

Когда морпехи срезают с мужчины наручники на застежке, они видят, что его руки опухли и покраснели. Сердитый девятнадцатилетний морпех дает ему бутылку воды и кекс из сухого пайка. Пленный утирает слезы, секунду подозрительно смотрит на подношение, а затем с жадностью начинает есть.

— То, что мы даем тебе пожрать, вовсе не означает, что я перестал тебя ненавидеть, — говорит молодняк в униформе. — Я ненавижу тебя. Слышишь?

Когда беседую с пленным, уже наслышан о грубом обращении с ним во время захвата в плен. На нем не видно следов от уколов штыка. Самые худшие следы на его теле — это ужасные синяки от наручников на руках. Он довольно неплохо владеет английским и говорит мне свое имя. Время от времени, он хватает себя за плечи и вздрагивает от боли. Несмотря на все его страдания, есть в нем что-то шутовское и одновременно хитрое, как в сержанте Шульце из старого сериала «Герои Хогана». Он пытается убедить меня, что он вовсе не воин.

— Вам только кажется, что я солдат.

Когда говорю ему, что его обнаружили в засаде врага с военными документами и заряженной винтовкой, в конце концов, он признает, пожимая плечами и поглаживая свои усы в стиле Саддама:

— Я очень мелкий солдат.

Он рассказывает, что ему сорок семь, у него двое сыновей и пять дочерей. Он утверждает, что раньше был сапожником и вступил в Республиканскую гвардию совсем недавно. Один из морпехов указывает ему на то, что многие другие иракцы бросили оружие и сбежали.

— А ты, немытая чурка, поджидал нас, чтобы убить. Ты не сложил свое оружие, пока мы не заставили тебя это сделать.

— Это неправда. Я боялся. Если бы бросил оружие, пришла бы полиция и избила нас.

Он говорит, что он и другие люди в его отряде не получали никакой информации о том, что происходит в мире. Их командиры говорили им, что Ирак выигрывает войну.

— При Саддаме все молчат. Если Саддам скажет, мы воюем с Америкой, мы говорим «хорошо». Если скажет, мы не воюем с Америкой, мы говорим «хорошо».

Морпехи, которые так сердились на него секунду назад, теперь подобрели.

— Нам тоже нельзя бросать оружие. Он просто делал свою работу.

Теперь они улыбаются ему и дают еще один кекс.

Пленный не улавливает нового праздничного настроения. Он наклоняется ко мне и шепчет:

— Как мне теперь вернуться домой, офицер? А что если мой сержант найдет меня?

Примерно полчаса назад по BBC сообщили, что Багдад пал. Очень коротко пересказываю ему эти новости.

Он начинает плакать.

— Я так счастлив!

Новости теперь все лучше и лучше. Подходит «Иман» и говорит ему, что отвезет его сегодня вечером в Багдад.

— Бесплатно? — спрашивает, не в силах поверить своему везению.

На Хамви мы возвращаемся в темноте в Багдад. Эдвардс заводит малоизвестную песню.

— Погоди-ка, приятель! — кричит Уокер.

После сорока часов без сна, больше половины из которых были проведены в сражении, нервы у всех на пределе, а водитель только что нарушил важнейшее правило сержанта, установленное им как руководителем группы: дешёвая музыка на этой войне запрещена.

— Это ковбойская песня, — говорит Эдвардс.

— Мне не хочется рушить твои иллюзии, но ковбоев не существует, — встреваю в диалог.

— Неправда, сэр, — отвечает мне, одновременно с безразличным и вызывающим выражением лица. — Существует миллион ковбоев.

Мой аргумент не заставил себя долго ждать:

— Ковбой — это тебе не штырь в огромной шляпе и с бляхой величиной с тарелку на ремне. Уже лет сто, как и в помине нет настоящих ковбоев. Разведение лошадей — теперь наука. Выращивание скота — индустрия.

По радио передают, что враг открыл огонь по колонне.

— Подожди, Эд, — просит Уокер, с неохотой отрываясь от прослушивания нашего спора. — Хочу узнать, что там с этой перестрелкой.

«Свингер» и разведбатальон, которые едут на юг по тому же шоссе, по которому прорывались вперед предыдущие тридцать часов, снова подвергаются обстрелу.

Замечаю дульное пламя врага в каких-то пяти метрах от нас с правой стороны машины — прямо напротив моего окна.

Уокер начинает стрелять, его автомат тарахтит. Если прошлые действия являются в этой ситуации хоть каким-нибудь показателем, существует большая вероятность, что он попал в цель. Представляю себе вражеского бойца, истекающего кровью в холодном, темном окопе и не испытываю никакого сожаления.

Следующие десять километров они едут практически в полной тишине, ища другие цели, пока не выезжают за пределы зоны засады. Сержант отводит оружие от окна и возобновляет разговор с Эдвардсом, вспоминая мой ответ:

— Дело в том, Брэдли, что люди, которые поют о ковбоях — деревенщины, надоедливые и глупые.

Рано утром на следующий день разведбатальон пересекает понтонный мост через реку и заезжает в черту Багдада. Встреча в Саддам-Сити — пункте назначения разведбатальона на северной стороне Багдада — это знакомая комбинация энтузиазма с примесью бешенства. В Саддам-Сити живет три миллиона иракцев. Это беспорядочная застройка из низких, безликих многоквартирных домов советского типа, которая тянется на несколько километров. Когда конвой разведбатальона объезжает квартал, на улицы высыпают тысячи людей. Хамви тормозит, и к нему тотчас устремляются молодые люди в поношенной одежде, которые прилипают к окнам, словно зомби. Многие улыбаются, но смотрят на нас голодными, рассеянными взглядами. Некоторые протягивают руки и пытаются что-то схватить, например, фляги или снаряжение, свисающее по борту Хамви.

Конвой снова ползет по улицам. Иракцы стоят на обочине и скандируют: «Буш! Буш! Буш!».

Морпехи сворачивают в ворота промышленного комплекса, некоторые секции которого до сих пор догорают после американских бомбежек.

Наш лагерь сегодня ночью — это гигантская сигаретная фабрика на краю Саддам-Сити. Сотни тысяч, если не миллионы, горящих сигарет выбрасывают в воздух чуть ли не самое огромное в мире облако вторичного дыма. Обустроив позиции у погрузочной платформы, морпехи набивают карманы сигаретами и ложатся, чтобы насладиться завоеванной добычей.

— Я думаю, здесь вполне безопасно, — «Иман» своим людям в свете угасающего дня. — Нам всем нужно сегодня хорошо отдохнуть.

За пару минут до захода солнца морпехов сотрясает мощный взрыв — бомба, заложенная в автомобиле, на расстоянии около ста метров. Повсюду в городе с крыш домов стреляют трассерами. Ко мне с улыбкой подходит лейтенант:

— Я ошибся, — через мгновение с неба падает случайная пуля и отскакивает от бетона, вспыхивая за его спиной. Он смеется. — А это и вовсе плохо.

Это сражение между иракскими группировками, и оно длится всю ночь.

В минуты затишья в городе воют сирены скорой помощи. Большинство морпехов все равно крепко спит.

Сержант Хеллер использует свободное время, чтобы дописать письмо жене. Она работает в конструкторском бюро и воспитывает их восьмилетнюю дочь.

На рассвете орудийный огонь в Багдаде прекращается.

Группу, вместе с остальной ротой, отправляют патрулировать район к северу от Саддам-Сити.

Такое впечатление, что здешние жители рады видеть морпехов.

Оказывается, это район, в котором проживает средний класс. Немощеные дороги ведут к большим оштукатуренным домам, которые и у нас смотрелись бы неплохо. Люди на улицах приветствуют морпехов почти сразу же при их появлении и обращаются к ним на английском, с трудом подбирая слова, но при этом предельно вежливо. Например, «Доброе утро, сэр».

Морпехи останавливаются. Иракцы собираются вокруг Хамви, курят и жалуются на жизнь при Саддаме. Большинство их жалоб связаны с экономической ситуацией — нехваткой рабочих мест, взятками, которые нужно платить за самые базовые услуги.

— Нам нечего делать, кроме как шмалять, трепаться и играть в домино, — поджарый мужчина лет под сорок, который непрерывно курит смотрит на меня. — Саддам был засранцем. А жизнь — очень тяжелая.

Какой-то мальчик, подбегая ко мне, показывает пальцем в мою сторону и ребячески повторяет «Хиджаб». Похоже, головной убор стал объектом интереса ребёнка.

А тот старец спрашивает, не дадут ли ему морпехи немного валиума.

— Я не сплю по ночам, а магазин, где можно было купить выпивку, закрыли еще в начале войны.

Помимо жалоб праздно шатающихся мужчин, другая особенность этого района, которая бросается в глаза — это тяжелый труд, который выполняют женщины. Облаченные в черные платья, они сидят на корточках в пустых садах, срезая ножами урожай, в то время как у их ног ползают дети. Другие устало бредут мимо, взвалив на голову мешки с зерном. Разделение труда существует даже среди детей. Мальчишки носятся по улице и играют в футбол, а девочки таскают воду.

— Черт возьми, женщин здесь используют на манер мулов, — обращается ко мне Эдвардс.

— Их культура вместе с предписаниям основной религии воссоздали мощный инструмент манипуляции над женским населением. Если боитесь завести детей, думая про возможные проблемы с личными качествами, вспомните мусульман. Вот где взаправду нужен феминизм. Не в ту степь воюют наши разноцветные сестрёнки, — делюсь мыслями в пустоту, Нэйтан это хорошо расслышал.

— Да, согласен. Если бы нам пришлось сражаться с этими женщинами, а не с их мужчинами, — замечает Хеллер, — еще неизвестно, кто бы кому надрал задницу. Им есть за что бороться.

В первые же несколько дней патрулирования, морпехи поражены масштабом социального бедствия в Багдаде. Электричества и питьевой воды нет. Улицы затоплены нечистотами. Дети умирают от болезней. Ночью по городу шастают бандиты. Больницы разграблены. Единственный товар, в котором не ощущается нехватки — это АК. Местные жители утверждают, что из-за грабежа на складах с оружием и в полицейских участках в конце войны, АК теперь стоит примерно как несколько пачек сигарет. Каждую ночь между шиитами, суннитами, бандитами, упорными федаинами и даже курдскими «бойцами за свободу», которые наводнили город, намереваясь истребить сторонников Саддама, разгораются жаркие бои. Перестрелки настолько ожесточенные, что морпехам запрещают выходить в город после наступления темноты.

Обходительный мужчина лет за пятьдесят, который раньше помогал управлять одной из основных городских электростанций, а сейчас предлагает морпехам свои услуги в качестве переводчика — мрачно смотрит на будущее Ирака.

— Это бомба, — говорит он о разладе между религиозными фракциями суннитов и шиитов. — Если она разорвется, это будет больше, чем война.

У сержанта Хеллера свое, глядя на меня, свое мнение на этот счет:

— Дайте этим ублюдкам попользоваться недельку американским туалетом, и они сразу забудут обо всей этой суннитско-шиитской галиматье.

Несмотря на общий энтузиазм иракцев по отношению к американским захватчикам, многие из них говорят о каких-то странных теориях заговора. Они считают, что Буш и Саддам втайне заодно. Иракцы подходят к морпехам и спрашивают их, правда ли, что Саддам теперь живет в Вашингтоне. Переводчик утверждает, что девяносто процентов иракцев верят в эту историю. Те, кого доводилось спрашивать об этой легенде — в том числе образованные люди с профессией — уверены, что это правда.

— Мой хороший друг видел, как Саддам улетел с американцами на вертолете, — говорит мне один мужчина, озвучивая распространенную городскую байку.

В следующие несколько дней разведбатальон переезжает с сигаретной фабрики в разрушенную больницу, а затем на ограбленную электростанцию, и все это время морпехов преследует растущий внутренний раскол из-за инцидента с пленным под городом «Q». Первый морпех, действия которого расследуют в связи с происшедшим — это сержант Роберт Джейкобс, которого исключают из группы. Тот самый капрал, который придавил ботинком шею пленного, тоже подпадает под следствие. «Маллигана» временно лишают права командования.

После нескольких дней дознания и желчных бесед с бойцами, командир разведбатальона лейтенант-полковник Люк Браун снимает все подозрения с трех людей, обвиняемых в грубом обращении с пленным, и восстанавливает Джейкобса и «Маллигана» в их правах. Позже встречаюсь с Брауном в его временном, частично разрушенном офисе. Это подтянутый сорокадвухлетний мужчина, который разговаривает скрипучим шепотом после перенесенного рака горла. Браун говорит мне, что, по его мнению, его люди были на грани, но все-таки не нарушили правил допустимого поведения. Но он добавляет:

— Я думаю, если спускать такое поведение с рук, это может закончиться резней.

Затем он перегибается через стол и спрашивает, не считаю ли я, что ему надо было жестче разобраться с «Малли».

По правде, не знаю, что ему ответить. Я был рядом, когда морпехи этого сравнительно небольшого подразделения убили немало людей. Я лично видел, как застрелили трех гражданских — одного из них насмерть, прямым попаданием в глаз. Сам случайно выстрелил в безоружного. И это только верхушка айсберга. Морпехи убили десятки, если не сотни людей в бою, ведя огонь прямой наводкой. И, вероятно, никто никогда не узнает, сколько людей погибло от бомб, сброшенных во время воздушных ударов по наводке разведбатальона, или от ударов артиллерии по городам и шоссе, часто ночью — несколькими сотнями снарядов, расстрелянных по вызову батальона. И в дополнение к этим возможным сотням смертельных случаев, сколько других — тех, кто остался без ног или глаз, или других частей тела? Я не могу представить, как человек, который в конечном итоге отвечает за все эти смерти — по крайней мере, на уровне батальона, — все это объясняет и проводит черту между беспричинным убийством и цивилизованным военным поведением. Наверное, если бы от меня что-то зависело, оставил бы должности, но забрал бы у него винтовку и штык, и дал бы ему взамен игрушечную пукалку для самоудовлетворения.

Этой ночью обычные перестрелки между местными группировками начинаются еще до захода солнца. Морпехи разведбатальона, которые стоят в дозоре высоко на трибунах, вдруг попадают под обстрел. В то время как рядом свистят снаряды, один из бойцов, для которого все это стало большой неожиданностью, оступается, пытаясь вытащить из ограды свой пулемет и спрятаться в укрытие. В попытке восстановить равновесие он машет в воздухе руками. Снова раздаются выстрелы. Морпехи, которые наблюдают за этим снизу, лежа на траве, начинают хохотать. Кажется, будто война превратилась в комедию.

Позже, несколько морпехов из другого подразделения собираются в темном закутке стадиона, чтобы выпить за однорукого иракца, у которого был куплен джин местного производства по цене пять американских долларов за бутылку. В целом, чтобы избавить морпехов от комплексов, не нужен никакой алкоголь. Когда они поднимают тему «боевой др*чки» — кто больше всех мастурбировал с момента попадания в зону боевых действий — никто и не думает скрывать, как, например, дрочил на вахте, чтобы не заснуть и убить время. Пройдя через свою первую засаду в городе «Т», несколько морпехов даже признались, что испытывали чуть ли не маниакальную потребность снять боевое напряжение посредством мастурбации. Но теперь, когда джин однорукого иракца льется рекой, морпех поднимает тему, настолько табуированную и по-своему почти что по*нографическую, что я сомневаюсь, что он когда-либо заговорил бы об этом со своими приятелями на трезвую голову.

— Знаете что, стрелял гранатами М-203 по окнам и однажды в двери. Но есть кое-что, что так бы хотел увидеть — так бы хотел увидеть, как граната попадает кому-то в тело и разрывает его. Понимаете, о чем я?

Другие морпехи, улыбаясь, слушают его в темноте.

С первыми лучами рассвета батальон покидает Багдад по пустынной супер-автомагистрали и разбивает лагерь в шестидесяти километрах южнее от города. В пасхальное воскресенье капеллан проводит специальную службу на голом и бесплодном поле.

— У меня хорошие новости, — начинает, объявляя толпе из пятидесяти человек, что морпех из группы обеспечения разведбатальона выбрал этот день, чтобы принять крещение.

Когда Уоки слышит эти хорошие новости, он не может скрыть ярость. Для него религия, как та самая дешманская музыка— это проявление коллективного идиотизма.

— Да ладно вам. Морпехи крестятся? Раньше это было место для мужчин с незамутненным воинским духом. Капелланы здесь вовсе ни к чему.

На следующий день в разведбатальоне случаются четвертое и пятое ранения, когда сержант артиллерии — сапер, прикомандированный к батальону — наступает на мину. Ему отрывает ногу, а осколок шрапнели попадает в глаз стоящему поблизости морпеху. В путанице, которая следует далее, кроется горькая ирония. Трое морпехов, которых оправдали в связи с инцидентом с пленным, теперь сообща работают над спасением раненых. Один бежит на минное поле, чтобы помочь пострадавшему. Погрузив его в Хамви, второй приказывает морпехам, вопреки их бурному протесту, ехать коротким путем, и машина увязает в болоте.

— Черт, это было ужасно, — вспоминает третий абориген, — когда мы толкали этот Хамви, с парнем без ноги на заднем сиденье.

В конце концов, они перенесли его в другую машину, и ему оказали медицинскую помощь. Через несколько часов его ногу ампутировали ниже колена — это случилось бы и без задержки, вызванной желанием «Маллигана» сократить путь.

Рзведбатальон переезжает в свой последний лагерь в Ираке — на бывшую иракскую военную базу у города «X», в двухсот километрах южнее Багдада. Рота «Мародер» в итоге обустраиваются в одном из самых паршивых мест лагеря. Бойцы размещаются на открытой бетонной площадке рядом с траншеями, где находится сортир, и ямами, в которых сжигают мусор. Песчаные бури не прекращаются. Большинство морпехов были в душе всего один раз за последние сорок дней. Мужчин донимают мухи и дизентерия. Исследуя этот последний адский лагерь почти что с удовлетворенной улыбкой, пулеметчик из второго взвода говорит:

— Куда бы нас не занесло во всем мире, единственное, что остается неизменным в корпусе морской пехоты — это то, что мы обязательно заканчиваем в какой-нибудь случайной, богом забытой дыре.

Старшие офицеры, которые разместились в лагере в казармах поприличнее, окружены ореолом победы. Разведбатальон — один из самых маленьких, легко вооруженных батальонов в корпусе — большую часть времени возглавлял блицкриг морпехов с конечным пунктом в Багдаде.

— Ни одна другая армия в мире не способна сделать то, что сделали мы, — говорит мне Браун. — Мы — американские шоковые войска. — Он не может нарадоваться на мужество и инициативу, проявленные бойцами разведбатальона. Победный успех в этой войне он в значительной мере приписывает им. — Они должны гордиться собой.

Когда возвращаюсь в лагерь второго взвода и докладываю низкоранговым бойцам похвалу генерала, они стоят в пыли и размышляют над этими радужными замечаниями. В конце концов, капрал Бун Карлсон говорит:

— Да? Но, сэр, мы все равно наделали кучу глупостей.

Несмотря на успешный прорыв через дюжину засад и перестрелок, морпехи-разведчики не выполнили работу, для которой их готовили: засекреченную, потайную разведку.

— Как правило, в нашей работе, — рассуждает Уокер, — если в нас стреляют, это значит, что мы провалились. Враг не должен нас обнаружить. Мы — самые обученные морпехи во всем корпусе. А то, как нас с вами, сэр, использовали в этой войне — это все равно, что взять Феррари и пустить в расход в гонках на выживание. Мы неплохо справились, но это не наша работа.

Даже если так, большинство морпехов не скрывают восторга от боевых действий.

— Это ни с чем не сравнится. Сражение — это предельный всплеск адреналина. В тебя стреляют. Ты отстреливаешься, все вокруг взрывается в хлам. Все чувства восприятия перегружены, — врывается в личное пространство Эдвардс.

Несмотря на все неурядицы и дискомфорт, настроение в этом адском лагере приподнятое. Морпехи снова спят по ночам — впервые за несколько недель, каждое утро варят кофе на огне, разведенном при помощи взрывчатки С-4, после обеда бегают по несколько километров при жаре, играют в карты, непрерывно закладывают за губу табак и часами делают жимы с импровизированной штангой, которую они соорудили из шестерен и маховиков разбитых иракских танков.

— Черт возьми, да это же просто потрясающе, — заявляет как-то утром капрал, двадцатидвухлетний морпех-разведчик, подогревая свой кофе шариком взрывчатки С‑4. — Поверить не могу, что мне платят за то, что я качаюсь, потягиваю табак и зависаю с самыми крутыми в мире парнями.

Сержант Хеллер все так же пишет длинные письма жене и иногда делится с морпехами помладше мудростью, которой набрался на родных улицах. Как-то вечером он говорит, что если бы писал мемуары о тех днях, когда занимался конфискацией машин, еще до вступления в морскую пехоту, то назвал бы их «Всем по*уй». По словам Хеллера, идеальные место и время, чтобы изъять или даже украсть автомобиль — это среди бела дня на забитой парковке.

— Запрыгивай и вали, и пусть орет сигнализация — никто тебя не остановит, никто даже не взглянет в твою сторону. И знаешь, почему? Всем по*хй. Для моей работы, это был ключевой момент. Наколоть тебя могут только те, кто любит делать добро. Терпеть не могу этих благодетелей. Слава Богу, их не так уж много осталось.

Многие морпехи, с кем общаюсь, скептически настроены по отношению к целям, которые служат оправданием для этой войны — борьба с терроризмом, изъятие оружия массового уничтожения (которое мы так и не нашли). Немало из них признают, что, скорей всего, эту войну развязали из-за нефти. Осматривая из лагеря взорванные здания на горизонте, старый знакомый (Уильямсон) говорит:

— Война ничего не меняет. Все здесь было хреново, еще до того как явились мы — хреново и сейчас. Лично я не верю в то, что мы «освободили» иракцев. Время расставит все по своим местам.

Уокер — один из немногих, кто каждый день продолжает следить за ходом войны в новостях ВВС. Когда по ВВС показывают репортаж о подразделении Армии США, которое случайно расстреляло мирных жителей, он гневно вскакивает и проносится мимо своих сослуживцев-морпехов, мирно дремлющих на бетоне.

— Они только все портят. Идиоты чертовы. Неужели они не понимают, что мир и так уже нас ненавидит?

Подхожу к нему, ставлю руку на плечо, оба смотрим вдаль пустынного пейзажа Ирака.

— Мы победили. Это важно.

Несколько недель спустя. Поездка к болеющей матери во время отпуска.

Сидел в машине, крутя ключи на пальце, и хмуро смотрел в окно.

Погода была мерзкой, холодной, оголтелый ветер гнул деревья почти до самой земли, и складывалось ощущение, что где-то на небе буянит какое-то божество, а может и наоборот, от души там веселится. В любом случае, здесь на грешной земле все попрятались по домам, и лишь неусидчивому мне понадобилось тащиться в соседний городок за чем-то «важным».

Резво сорвался с места, вливаясь в поток машин. Дождь потихоньку усиливался, крупными каплями падая на лобовое стекло, включил дворники и печку.

Где-то через час выскочил из города и промчался по прямой, набирая скорость. Ни попутных, ни встречных машин почти не было, ну кто ещё в такую погоду рискнет выехать за город, но быстро летел вперёд, омываемый дождём и обдуваемые ветром, как крошечный плот, попавший в настоящую бурю.

Радио пропало почти сразу, и ехал в тишине, лишь изредка перекидываясь редкими фразами с самим собой. Дождь лил всё сильнее, где-то вдалеке уже громыхал гром, и небо затянуло так, что видимость была почти нулевая.

Успел бросить взгляд на дорогу, где в свете фар видны были очертания животного, и резко нажал на тормоз, выворачивая руль вправо. Все правила движения, разумные советы в экстренной ситуации, знания, что нельзя резко тормозить на мокрой дороге, всё это вылетело из головы. Машина скрипя тормозами пошла в занос, скользя по воде, как по льду, они почувствовали удар, сбивая бедное животное, и вылетели с дороги в кювет, начиная кувыркаться, как заведенная игрушка.

Удар, кувырок, ещё удар, ещё кувырок, и остановочка где-то в канаве, зажатый в приплюснутой машине…