Толстой и Достоевский. Братья по совести

Глава двадцать пятая. «ДУХ БЛАГОЖЕЛАТЕЛЬНОЙ И СНИСХОДИТЕЛЬНОЙ ЛЮБВИ»

^{Общий вид Введенской Оптиной Пустыни. Козельский уезд Калужской губ.}

Оптина пустынь — мужской православный монастырь в Козельском уезде Калужской губернии. В 1821 г. при нем был основан Иоанно-Предтеченский скит, ставший духовным центром России. Здесь возродилось старчество, которое существовало на святой Руси до XVI века. Старцы Оптиной пустыни были известны всей России. Свет их благочестия, бескорыстной любви, истинного служения людям притягивал к себе многих верующих. Сюда приходили богатые и бедные, грамотные и безграмотные, образованные и необразованные, люди разных возрастов, интересов, но единые в главном — прикоснуться к глубинным основам русского Православия. Монастырь стал местом паломничества многих русских писателей. Среди них — В. А. Жуковский, Н. В. Гоголь, братья Киреевские, отец и сыновья Аксаковы, М. П. Погодин, Ф. М. Достоевский, Вл. С. Соловьев, И. С. Тургенев, Л. Н. Толстой, К. Н. Леонтьев, Н. С. Лесков, А. К. Толстой, А. Н. Апухтин, С. А. Есенин.

«Старчество, — писал протоиерей Сергий Четвериков, — придало Оптиной пустыни особый духовно-светлый облик, пронизало ее духом благожелательной и снисходительной любви, сделало ее привлекательной и бесконечно дорогой для грешных душ, ищущих спасения. В старчестве раскрылось истинное значение и истинное назначение Оптиной пустыни» (Четвериков С. Оптина пустынь. 2-е изд., дополн. Paris, 1988. С. 29–30).

Л. Н. Толстой не раз посещал монастырь. 26 июля 1877 г. он приехал в монастырь с Н. Н. Страховым из Москвы через Калугу и Тулу, чтобы встретиться с жившим в монастырском скиту старцем Амвросием (прототип старца Зосимы в «Братьях Карамазовых) и другими монахами.

^{Амвросий, иеросхимонах, преподобный, великий старец Оптиной пустыни}

В середине июня 1881 г. Толстой вместе со слугой С. П. Арбузовым и учителем Яснополянской школы Д. Ф. Виноградовым ходил в Оптину пустынь пешком. 15 июня имел беседы с архимандритом Ювеналием и старцем Амвросием, у которого провел два часа. Позднее в письме к И. С. Тургеневу Толстой так отозвался о своем путешествии: «Паломничество мое удалось прекрасно. Я наберу из своей жизни годов пять, которые отдам за эти десять дней» (63, 70).

В феврале 1890 г. вместе с дочерями Татьяной, Марией и племянницей В. А. Кузминской Толстой вновь побывал в Оптиной пустыни.

Со старцем Амвросием Толстой «…говорил о разных верах». Далее в дневнике сделал запись:

«Я говорю: где мы в Боге, т. е. в истине, там все вместе, где в дьяволе, т. е. лжи, там все врозь. — Борис (двоюродный брат Софьи Андреевны Толстой, в то время монах Оптиной пустыни) умилил меня. Амвросий напротив — жалок, жалок своими соблазнами до невозможности. […] Борис говорил, что цель мира и человечества пополнение ангелов» (51, 23).

Писатель и старец договорились о том, что суть их беседы останется тайной для окружающих. Толстой ограничился короткой записью в дневнике. Из уст К. Леонтьева, известного писателя и критика, в августе 1891 г. принявшего тайный постриг, до нас долетела только одна короткая, но весьма значимая фраза, вроде бы сказанная в адрес Толстого старцем Амвросием: «Горд очень». Толстой же в своем дневнике заметил, что старец «учит и не видит, что нужно».

^{Толстой в Оптиной пустыни. Худ. Владимир Россинский}

После ухода из Ясной Поляны Толстой первую остановку сделал в Оптиной пустыни, хотел поселиться в деревенской избе, если не там, то недалеко от Шамардинского монастыря, но, боясь погони Софьи Андреевны, решил ехать далее — на юг России. Оптина, с ее старцами, с отроческих лет вошла в душу Толстого, она обернулась не пустыней, а дорогой к небу, к свободе, к Богу. Уходя из Ясной, он хотел провести остаток дней в уединении и тиши и потому пошел искать Храм, в котором ему никто не мешал бы общаться с Богом. Он тоже был старцем и, как и Достоевский, «руководителем совести».

^{А. Г. Достоевская. 1880-е гг. Фотография Н. А. Лоренковича. 1878}

«Тотчас после похорон Алеши (умерший в младенчестве сын Достоевских. — В. Р.)… — писала А. Г. Достоевская, — мы переехали в Старую Руссу, а затем 20 июня Федор Михайлович уже был в Москве. Здесь ему очень скоро удалось сговориться с редакцией «Русского вестника» по поводу напечатания в следующем 1879 году нового его романа («Братья Карамазовы». — В. Р.). Окончив это дело, Федор Михайлович поехал в Оптину пустынь. История его путешествия или, вернее, «блужданий» с Вл. С. Соловьевым[66] описана моим мужем в его письме ко мне от 29 июня 1878 года. Вернулся Федор Михайлович из Оптиной пустыни как бы умиротворенный и значительно успокоившийся и много рассказывал мне про обычаи Пустыни, где ему привелось пробыть двое суток. С тогдашним знаменитым «старцем», о. Амвросием, Федор Михайлович виделся три раза: раз в толпе при народе и два раза наедине, и вынес из его бесед глубокое и проникновенное впечатление. Когда Федор Михайлович рассказал «старцу» о постигшем нас несчастии и о моем слишком бурно проявившемся горе, то старец спросил его, верующая ли я, и когда Федор Михайлович отвечал утвердительно, то просил его передать мне его благословение, а также те слова, которые потом в романе старец Зосима сказал опечаленной матери[67]… Из рассказов Федора Михайловича видно было, каким глубоким сердцеведом и провидцем был этот всеми уважаемый «старец»[68]

«Милый голубчик Аня, только что сейчас воротился из Оптиной пустыни. Дело было так: мы выехали с В. Соловьевым в пятницу, 23 июня. Знали только, что надо ехать по Московско-Курской железной дороге до станции Сергиево, то есть станций пять за Тулой, верст 300 от Москвы. А там, сказали нам, надо ехать 35 верст до Оптиной пустыни. Пока ехали до Сергиева, узнали, что ехать не 35, а 60 верст. (Главное в том, что никто не знает, так что никак нельзя было узнать заране.) Наконец, приехав в Сергиево, узнали, что не 60 верст, а 120 надо ехать, и не по почтовой дороге, а наполовину проселком, стало быть, на долгих, то есть одна тройка, и ту останавливаться кормить. Мы решили ехать и ехали до Козельска, то есть до Оптиной пустыни, ровно два дня, ночевали в деревнях, тряслись в ужасном экипаже. В Оптиной пустыни были двое суток. Затем поехали обратно на тех же лошадях и ехали опять два дня, итого, считая со днем выезда, ровно семь дней. Вот почему и не писал тебе долго, а из Оптиной пустыни писать было слишком неудобно! потому что надо было посылать нарочного в Козельск и т. д. Обо всем расскажу, когда приеду» (ХХХ₁, 35–36).

представитель знаменитой купеческой династии Стахеевых, широко известный в 1870–1890-е гг. писатель, в разные годы работал редактором в журналах «Нива», «Русский Мир», «Русский Вестник».

^{Д. И. Стахеев}

«О некоторых писателях и о старце-схимнике. Оптина пустынь, находящаяся в Козельском уезде, в 4 верстах от этого города, была когда-то облюбована некоторыми нашими крупными писателями, ездившими туда… не знаю, впрочем, с какою целью, может быть, и с религиозною, а может быть, и просто так, для развлечения и отдыха после утомительных литературных трудов.

Вот по поводу этого обстоятельства, т. е. посещения Оптиной пустыни нашими известными писателями, я и имею намерение кое-что порассказать. О самой пустыни, конечно, речи не будет, ибо я никогда в ней не бывал и не имею намерения когда-либо посетить ее. Конечно, воля Божия, и закаиваться ни в чем нельзя.

Так вот, эту самую пустынь облюбовали когда-то, в конце семидесятых годов, наши писатели. Кто первый из них направился туда — не знаю. Вероятно, граф Л. Н. Толстой, он же там, в Тульской губ., старожил, он, вероятно, слыхал, что пустынь интересна и по местоположению, и образу жизни монашествующей в ней братии. Побывали в ней и Федор Михайлович Достоевский, и Владимир Соловьев, и Николай Николаевич Страхов, которого граф Толстой заманил туда. Несомненно, он заманил.

Высказываю это предположение утвердительно и на том именно основании, что Страхов, пользуясь летними каникулами (он занимал в то время в публичной библиотеке в Петербурге место библиотекаря), не раз живал у Толстого в Ясной Поляне, а от Ясной Поляны до Оптиной пустыни дорога недальняя.

Старец-схимник жил в Оптиной пустыни, как рассказывали посетившие его писатели, в великом уединении, в особом ломике, находившемся в некотором расстоянии от других монастырских построек. Вот именно этот домик, точнее говоря — тесную келью, из которой одной, собственно, и состоял он, посетили разновременно все вышеупомянутые писатели.

Каждый из писателей, разумеется, по-своему относился к старцу, слушал и понимал его поучительные речи, по-своему обсуждал их и обсуждал не только по уходе из его кельи, оставаясь наедине с самим собой, но даже в присутствии самого старца, возражая на его речи и оспаривая их, развивая и поясняя.

Федор Михайлович Достоевский, например, вместо того чтобы послушно и с должным смирением внимать поучительным речам старца-схимника, сам говорил больше, чем он, волновался, горячо возражал ему, развивал и разъяснял значение произносимых им слов и, незаметно для самого себя, из человека, желающего внимать поучительным речам, обращался в учителя.

По рассказам Владимира Соловьева (он был в Оптиной пустыни вместе с Достоевским), таковым был Федор Михайлович в сношениях не только с монахом-схимником, но и со всеми другими обитателями пустыни, старыми и молодыми, будучи, как передавал Соловьев, в то время, т. е. во время пребывания в Оптиной пустыни, в весьма возбужденном состоянии, что обыкновенно проявлялось в нем каждый раз при приближении припадка падучей болезни, которой он страдал. Пред приближением припадка — дней за пять, за семь — он делался необычайно нервен и раздражителен, говорил много, ни на минуту не умолкая». (Ф. М. Достоевский в забытых и неизвестных воспоминаниях современников. С. 245–247).

Достоевский не мог не проникнуться способностью старца Амвросия (прототип старца Зосимы в «Братьях Карамазовых». — В. Р.) быстро улавливать особенности психики и общего настроя собеседника, а также умения вникать в чужую точку зрения, после чего давать оценку происходящему и пророчествовать. Жизнь монастыря, его особенности, картины внешнего и внутреннего величия, а рядом скромности и не стяжательства — все это предстало перед читателем уже в первой части «Братьев Карамазовых».

Но главным открытием для писателя стали монахи монастыря и один из добрейших и мудрых их представителей, человек с пророческим видением старец Амвросий. Все два дня писатель провел в беседах с теми, кто стал непосредственным участником событийного ряда нового романа. Первые главы его, повествующие о посещении семьей Карамазовых скита, безусловно, были отголоском реально увиденного и услышанного в монастыре Оптина пустынь.

Вл. С. Соловьев воспринял паломничество в Оптину пустынь по-своему. Художник Достоевский видел в мире реальном и «иных мирах» волю Творца, Божественное Провидение, в земном существовании человечества, действительном жизнеустройстве — волю главной движущей силы, которой является народ как носитель Божественной правды и справедливости (по сути, христианский социализм). Философ Соловьев в этот период был одержим идеей теократии (господство Церкви над государством). Со своих позиций он воспринял и рассказ Достоевского об идее и сути нового романа.

^{Вл. С. Соловьев}

«Если мы хотим одним словом обозначить тот общественный идеал, к которому пришел Достоевский, то это слово будет не народ, а Церковь. […] Достоевский не имел никаких богословских притязаний, а потому и мы не имеем права искать у него каких-нибудь логических определений Церкви по существу. Но, проповедуя Церковь как общественный идеал, он выражал вполне ясное и определенное требование, столь же ясное и определенное (хотя прямо противоположное), как и то требование, которое заявляется европейским социализмом. (Поэтому в своем последнем дневнике Достоевский и назвал народную веру в Церковь нашим русским социализмом. Европейские социалисты требуют насильственного низведения всех к одному чисто материальному уровню сытых и самодовольных рабочих, требуют низведения государства и общества на степень простой экономической ассоциации. «Русский социализм», о котором говорил Достоевский, напротив, возвышает всех до нравственного уровня Церкви как духовного братства, хотя и с сохранением внешнего неравенства социальных положений, требует одухотворения всего государственного и общественного строя чрез воплощение в нем истины жизни Христовой. Церковь как положительный общественный идеал должна была явиться центральной идеей нового романа или нового ряда романов, из которых написан только первый — «Братья Карамазовы»[69]. Если этот общественный идеал Достоевского прямо противуположен идеалу тех современных деятелей, которые изображены в «Бесах», то точно так же противуположны для них и пути достижения. Там путь есть насилие и убийство, здесь путь есть нравственный подвиг, и притом двойной подвиг, двойной акт нравственного самоотречения. Прежде всего требуется от личности, чтобы она отреклась от своего произвольного мнения, от своей самодельной правды во имя общей, всенародной веры и правды. Личность должна преклониться перед народной верой, но не потому, что она народная, а потому, что она истинная. А если так, то, значит, и народ во имя этой истины, в которую он верит, должен отречься и отрешиться ото всего в нем самом, что не согласуется с религиозною истиной. Обладание истиной не может составлять привилегии народа так же, как оно не может быть привилегией отдельной личности. Истина может быть только вселенскою, и от народа требуется подвиг служения этой вселенской истине, хотя бы, и даже непременно, с пожертвованием своего национального эгоизма. И народ должен оправдать себя перед вселенской правдой, и народ должен положить душу свою, если хочет спасти ее. Вселенская правда воплощается в Церкви. Окончательный идеал и цель не в народности, которая сама по себе есть только служебная сила, а в Церкви, которая есть высший предмет служения, требующий нравственного подвига не только от личности, но и от целого народа. Итак, Церковь как положительный общественный идеал, как основа и цель всех наших мыслей и дел и всенародный подвиг как прямой путь для осуществления этого идеала — вот последнее слово, до которого дошел Достоевский и которое озарило всю его деятельность пророческим светом»[70].

^{Оптина пустынь. Внутренний двор монастыря}